Американский Париж

Интервью с французским писателем и переводчиком Тьерри Мариньяком 

– Господин Мариньяк, в одном интервью вы сказали: "… я больше не живу во Франции, где почти всё мне стало противно". Где вы живёте теперь?

– В то время я жил в Бельгии. Такое облегчение жить за границей, куда лишь доносится эхо родины. Мне стала противна Франция из-за недавней американизации нашей страны. Я хорошо знаю Америку, проводил там немало времени, переводил десятки американских книг, до сих пор поддерживаю связи с людьми в США… Но человеку моего возраста, который родился и рос при Шарле де Голле, надоедает смотреть, как нью-йоркская мода десятилетней давности становится трендом. Париж ─ моя первая любовь, я его теперь не узнаю, он не только постарел, он ─ чужой. Сейчас снова живу во Франции, но это ненадолго, уверяю вас.

– Далеко не все в России представляют, что реально означает американизация Парижа, французской культуры и что именно со времён генерала де Голля стало во Франции иначе.

– До какой-то степени американизация идёт за процессом глобализации и присутствует везде. Между Парижем моего детства и сегодняшним Парижем разница разительная. Как между Москвой нынешней и советских времён. Чудо Парижа заключалось в том, что парижане были не только менеджерами, адвокатами и риелторами, а в городе царила своя, особенная, атмосфера… Город, который так любил Хемингуэй, тогда был ещё жив. Но, как это часто происходит, многим местным пришлось уехать, Париж заселили приезжие обеспеченные люди, и вот ─ пожалуйста: мы получили Универсальный Манхэттен! Такими же сегодня мы видим большинство столиц мира. Париж теперь город-товар, а не город-образ жизни. Здесь каждая вторая реклама ─ на английском, каждый второй человек говорит исключительно о ситуации на Уолл-стрит.

– По тем же произведениям Хьюберта Селби-младшего "Последний поворот на Бруклин", "Реквием по мечте" видно, что в США ─ масса проблем. И всё-таки русские в 80-х захотели быть "американцами"! Как мне кажется, потому, что подустали от пропаганды коллективизма и соблазнились транслируемым "из-за большой лужи" подходом к решению собственных проблем: каждый сам по себе, сам за себя и делает, что хочет. Плюс красивая упаковка, конечно…

– Селби я опубликовал во Франции двадцать пять лет назад в качестве редактора и издателя сборника рассказов. Он смотрел прямо в глубину американского ужаса. Спасибо, мистер Селби, вы дали нам чёткую картину! Можно сравнить "Последний поворот на Бруклин" с пьесой Горького "На дне" и романом Достоевского "Преступление и наказание". Отличаются только стилем изложения. У Селби редкий дар: его стиль без эпатажа, довольно скромный, но его ощущаешь, как хук левой, как насилие. Престиж Америки объясняется целым рядом причин. В первую очередь Голливуд, самая мощная в истории человечества машина пропаганды. К тому же есть такая идея, что свободу надо заслужить. И если ты сильный, умеешь защищаться, то риск того стоит. И это тоже один из соблазнов, распространяемых США. Однако по мере того, как их общество становится всё менее свободным и всё более хаотичным, а тому ежедневно есть масса примеров, люди всё сильнее разочаровываются в Соединённых Штатах. Для человека моего возраста американские ценности и их пропаганда подозрительны. Из-за коварных предлогов разрушить что угодно, разрушить (и это не секрет!) только ради частных корыстных интересов. Превращение Европы (она сама виновата) в американскую колонию вызывают только уныние. Но я далеко не великий мыслитель и вообще не политикан. Не мне судить.

– Возможно, ошибаюсь, но, по-моему, во Франции совсем не знают Россию. Я бывал в вашей стране и других государствах ЕС много раз. Общался с разными людьми. И часто мне казалось, что, несмотря на наше соседство (всё-таки мы ближе к ЕС, чем Чили или Австралия), интерес к России минимальный, во всяком случае, куда меньше, чем к Австралии. Даже на Балканах! Не происходит ли это потому, что в Европе, даже среди тех, кто читал романы Толстого и слышал музыку Чайковского, доминирует предвзятое отношение к нам? Что-то вроде: в России ничего хорошего быть не может, там плохой, дикий народ…

– Англосаксонский мир победил, используя многие средства, в том числе язык, и заставил всех принимать его правила и нравы. Американская империя ─ это окончательная победа Британской империи, её воцарение над непокорным раньше континентом. Одно из основных направлений американской пропаганды ─ русофобия. Язык у русских сложный, культура малодоступна, а потому можно сочинять любые дешёвые мифы о русском хищном инстинкте. Конечно, французы мало знают про Россию, на них с утра до вечера льются потоки англосаксонского восхваления. В 2003 году я написал роман на основе российской действительности. Никто им у нас не заинтересовался. Если бы его действие происходило в Чикаго, я бы хоть рецензии получил! Но надежда есть. Россия сильно приблизилась с тех пор к Франции. Хоть один плюс есть у глобализации!

– Что вы думаете о битниках (beat generation), об их творчестве, в частности, о книгах Керуака?

– Значение битников сильно преувеличивали. Такая была эпоха. У "разбитых" был только один гений ─ Уильям Берроуз. Его "Голый пир" вошёл в мировую литературу как предвидение нашего современного ужаса. Керуака я никогда не любил, он ─ фальшивка. Его стиль сильно устарел, а писательские приёмы ─ сплошные фокусы. Лучше бы люди читали "Книгу Каина" Александра Трокки. Вот это был подлинный бродяга, прекрасно писавший, настоящий проклятый поэт, умерший в бедности.

– По вашим словам, "Голый пир" ─ предвидение нашего современного ужаса. Неужели современность 1950-х была не так ужасна, как современность 2010-х?

– Начало ядерной гонки между СССР и США, конечно, уже было своего рода ужасом. Созданный для американской армии Интернет ─ продолжение этого ужаса. Предположения, каким именно станет мир после нацистских лагерей и атомной бомбы, тревожили писателей. Настоящего артиста такие предчувствия могли подтолкнуть к краю пропасти. Асоциальное поведение, вредные привычки, душевные болезни… Такие писатели, случалось, сильно нуждались или кончали свои дни в психушке. Насколько знаю, Хьюберт Селби-младший в конце жизни пребывал в крайней бедности, Филип К.Дик был близок к полному сумасшествию. Этот список можно продолжить.

– Насколько понимаю, говоря "артист" или "настоящий артист", вы имеете в виду "художник" или "настоящий художник". В чём, на ваш взгляд, главные отличия "настоящих" от "ненастоящих"?

– Да, я использовал слово "артист", поскольку таково европейское клише. Говоря так, я имел в виду "художник". Для "настоящего" главнее всего искусство, а не коммерческий успех, который может зависеть совсем от других параметров, часто от тусовки. Сам я никогда не помышлял об успехе, думал исключительно о самих книгах. Для меня имело значение только их содержание. Вот мой главный и очевидный недостаток! Возможно, я сошёл с ума. Но я работаю переводчиком и директором по связям с нашими клиентами (если буквально переводить то, что написано на моей визитке) в фирме, а потому мне наплевать.

– В российском законодательстве, как и в законодательствах других стран, существуют возрастные ограничения потенциальной читательской аудитории: 16+, 18+. Есть просто запрещённые тексты. Упомянутая "Книга Каина", насколько я знаю, переведена, но с её изданием в РФ возникли сложности. Хотя у такой литературы сегодня тиражи, кажется, мизерные. Как вы считаете, нужно ли ограничивать доступ читателей к тем или иным текстам или даже запрещать некоторые из них?

– В Советском Союзе тоже запрещали целый ряд текстов, но это лишь увеличивало их популярность. Контркультура стала главным оружием врагов советской власти и была куда эффективнее, чем армия США. Любопытно, что современное государство использует такое же примитивное средство, как цензура, хотя в Интернете пока всё для всех доступно. На Западе тоже используют цензуру, только в обратном направлении: всякому нарушению политкорректности угрожает наказание. Получается, что никто больше не верит в пропаганду СМИ и государства. Так что можем считать: первое ─ мы попали в современный тоталитаризм, второе ─ люди, как всегда, ищут подпольные источники культуры и информации. Не мне судить, нужно ли ограничивать доступ. Когда в шестнадцать лет я ушёл из семьи и школы из-за избиений отчима, которого, защищаясь, чуть не покалечил, три года был бездомным, жил на улице. То, что я увидел и пережил там, куда страшнее того, о чём читаешь в книгах. А тиражи таких маргинальных авторов, как Трокки, всегда были и будут мизерными.

– Расскажите, пожалуйста, почему вы берётесь переводить того или иного автора. Если судить по вашим интервью, то, например, книгу Владимира Козлова "Гопники" перевели из-за "зацепившей" вас обложки. Неужели всё так просто?

– Должен извиниться перед читателями, предполагаю, что могу разочаровать их, но довольно часто выбор автора ─ американского или русского ─ был чисто интуитивный: привлекла обложка или что-то подобное… И не всегда это был успешный выбор. Что касается Козлова, произошло именно так: привлекла обложка. Тогда я жил в чёрном гетто в Нью-Джерси. Мне наскучил рэп, разборки, банды, ограниченный словарный запас соседей… Однажды пошёл в местную библиотеку переводить стихотворение Есенина, чтобы хоть на час избежать атмосферы района. А как только начал читать Козлова, увидел, что всё, что там происходит, – пусть и в другом месте, и в другое время, ─ является зеркальным отражением гетто в Нью-Джерси. Это повлияло на то, что я стал переводить книгу "Гопники". Совершенно случайно нашёл издателя. Мечта в моей профессии время от времени сбывается! Как наследник сюрреалистов, которые гораздо важнее для меня, чем битники, я доверяю интуиции и превыше всего ценю юмор и непосредственность.

– Что вы думаете о современной русской литературе? Есть, на ваш вкус, сегодня в России настоящие художники?

– Я не эксперт, ненавижу экспертов. Каким же скучным становится любимое занятие, когда становишься экспертом! Современная русская литература ─ это огромный сюжет. И я о нём мало знаю. По своей природе я не люблю постмодернистов. Лимонов не в счёт, он из другого поколения. Владимир Козлов и Захар Прилепин ─ настоящие художники. Но, опять же, могу ли я судить такое огромное пространство, как "современная русская литература"? Люблю переводить поэтов Сергея Чудакова, Сергея Есенина, Бориса Рыжего, Наталью Медведеву, Эдуарда Лимонова, Любовь Молоденкову, но больше как любитель. В этой области я не знаток, а только случайный друг произведения.

– Тем не менее во Франции года три назад вышел сборник ваших переводов Есенина, Чудакова, Медведевой. А что вы думаете о современной французской литературе, о тех авторах, которые популярны в России ─ о Мишеле Уэльбеке, о Фредерике Бегбедере?

– Французская литература? Что это? Где вы её видели? Она, по-вашему, жива? Вот новость! Дебильный нарциссизм это чаще всего. Я уважаю своих друзей, не случайно они друзья ─ Жером Леруа, Пьеррик Гитто, Кристофер Жерар, Жерар Геган. Сомневаюсь, что вы слышали о них. Они не переведены у вас, к сожалению. Что касается Уэльбека и Бегбедера, то я презираю их неимоверную самовлюблённость. Оба вышли из тусовки, а это, по крайне мере, очень подозрительный успех. Они олицетворяют собой невротическую слабость западного человека. И это ─ рецепт больших продаж. Многие любят отождествлять себя с такими авторами, думают: он дурак и слабак, как и я.

– Почему вас заинтересовал молодой уральский поэт Борис Рыжий, которого вы переводили? Стихи? Судьба? Существует ли французское издание его стихов?

– Опять случайное совпадение. Моя подруга – прозаик, переводчик, поэт Кира Сапгир (вдова известного поэта Генриха Сапгира) познакомила меня с его произведением. Я всегда внимательно прислушиваюсь к её мнению. Прочитав стихотворение Рыжего, поразился его мощи. Стал переводить, и меня пригласили в Екатеринбург. Я общался там с сестрой Рыжего и другими. Как всегда, гостеприимство вашего народа меня растрогало. Я стремлюсь, чтобы во Франции издали стихотворения Рыжего. Пока безуспешно.

– У книг Льва Толстого или Виктора Гюго ─ миллионы читателей (были раньше и будут всегда). Почему сегодня нет серьёзной современной литературы, которая бы нравилась всем? Почему в наше время талантливая проза издаётся тиражами 1–2 тысячи экземпляров? Есть ощущение, что большая литература сегодня проходит мимо тех, кто её ждёт!

– Вы знаете, мне даже трудно выразить своё сочувствие. Боюсь прослыть дураком. На сто процентов с вами согласен. Но в наше позорное время сложный авторский стиль читатели чаще всего просто не воспринимают. Мне это известно лучше, чем кому-либо. У меня есть друг, издатель в большом издательстве, который говорит: "Тьерри, ты культовый писатель!" Это означает: это очень престижно, но плохо продаётся.

– Джазового трубача Чета Бейкера как-то спросили: "Трудно играть музыку?" Он ответил, задумавшись: "Трудно". Мне кажется, хорошо писать прозу ─ это вообще очень трудно. Или очень талантливый человек может легко и быстро создавать прекрасные прозаические произведения? Как вы думаете, трудятся бездари?

– Как подлинный наркоман, Чет Бейкер любил слыть мучеником во всех областях, чтобы сожалели, сочувствовали, дали ему деньги и приют. Он себе заработал огромную репутацию на этот счёт. Естественно, он ответил так. Я не считаю, что писать романы ─ труд. Усилие ─ да, в этом занятии присутствует: бывает сложно, утомительно, но это не труд. Во-первых, можешь считать, что тебе повезло, раз жизнь привела к такому великолепному занятию. Столько людей вынуждено проводить жизнь, наполняя банки йогуртом. Я считаю, что жаловаться в такой ситуации недостойно. Во-вторых, я получаю такое удовольствие, этим занимаясь, что, честно говоря, не могу сказать: это трудно. Другое дело, сложно разработать собственный убедительный стиль ─ то, что, без ложной скромности, уверен, мне удалось. Но победы без боя не бывает.

○ Беседовал Владислав Корнейчук

○ Фото из архива Тьерри Мариньяка, Alastair Miller/Bloomberg via Getty Images

○ Журнал "Газпром" октябрь 2016

○ Упомянуты: