Пепел СССР стучит в сердце нашего народа, поляризуя оценки этого периода жизни страны, от "не стоило начинать" до "расслабились и пропустили предательский удар". Суетливый поиск новой национальной концепции в условиях скоропалительно принятой "деидеологизации" по давней традиции разделяет и без того нестройные ряды теоретиков от идеологии. Память о недавнем прошлом Великой Державы с её фантастическими взлётами и застройкой пылью, когда вдруг выяснилось, что "… перемен требуют наши сердца" пока не поддаётся трезвой оценке. Но поскольку мы ещё помним, набеги печенегов и половцев, то времена отчаянного сталинского рывка точно не забудутся веками.
Замысел ввести духовные скрепы — заслуживает всяческой поддержки, но зачем отбирать хлеб у религии, которая, при наличии весомых аргументов, всегда гибко специализировалась на актуальных нравственных ценностях, важных для государства и власти в текущей ситуации. Впрочем, ценой за такую гибкость вполне мог быть раскол или рост сектантства.
Если в экономике формируется авторитетный круг оппозиционеров, которые стремятся скорректировать существующий порядок на основе рациональных оценок плюсов и минусов советской системы, и при этом разница во взглядах и внутренняя конкуренция не мешает им воспринимать и учитывать мнение единомышленников, то в идеологии ситуация гораздо хуже. Утрата власти, а с ней административных рычагов воздействия и отсутствие навыков защиты своих убеждений и поиска компромиссов в условиях острой дискуссии со сторонниками левого движения деморализовали прошлую идеологическую элиту. Пока не получают достойного аргументированного ответа атаки на философские основы классиков учения о коммунизме и социализме со стороны идейных противников, которые старательно трансформировали хищный образ западного капитализма в респектабельный имидж общества «демократии». Однако, поскольку было слишком очевидным, что к народовластию это не имеет никакого отношения, упор был перенесен на свободу — «либерализм», который также быстро терял блеск на фоне гипертрофированного роста неравенства. Увеличение уровня неравенства вновь порождает экономические и социальные кризисы, ситуация повторяется на новом уровне и пройдя виток спирали развития приходится возвращаться к давней идее социального государства. Тем более для ее осуществления не требуется революций и кровавых гражданских войн, разрушающих экономику и уничтожающих и без того тонкий интеллектуальный пласт общества.
Сторонники социального государства традиционно относят зарождение философских принципов учения к античным источникам — работам Платона и Аристотеля, которые считаются фундаментом многих идеологических течений, в том числе и коммунистического. Хотя между социальными взглядами Платона и его ученика Аристотеля существовали различия, в частности это проявлялось и в отношении к уникальному во времена рабовладения, эксперименту по построению «государства равенства» — Спарты и к обобществлению семьи и собственности.
В XVII — XIX веках на фоне неуклонного хода промышленной революции, как философами, так и религиозными мыслителями, высказывались сходные мысли о необходимости движения к социально ориентированному обществу. Например, в религии возник феномен пробуждения христианских исканий образа жизни, свободного от социальных несправедливостей, горя и лишений, идейно основанных на началах свойственных религиозным сектам первых веков нашего тысячелетия. Чрезвычайно широкое распространение получили закрытые объединения приверженцев обобществления собственности — религиозные коммуны, общины, организованные на христианских принципах равенства и справедливости.
Во времена Английской буржуазной революции 1642 — 1689 гг. возникла и утвердилась потребность в зарождении «прикладной» идеологии, которая должна была составить конкуренцию прежним религиозным концепциям непримиримой враждебности. Образование и становление многочисленного класса наемных рабочих и его борьба за достойное существование вызвали подъем революционных настроений и оживили дискуссии о путях социализации государственных устройств Европы. В трудах буржуазных мыслителей и социалистов-утопистов появляется ряд теоретических моделей социального государства, часть из которых вполне допускала сохранение или даже усиление влияния религии на общество.
Итогом длительной и кровопролитной революции в Англии стал относительно устойчивый порядок конституционной монархии, но только через сто лет во Франции начался затяжной мятежный переход к республиканской форме правления и поисков оптимальной модели устройства государства. Великая французская революция 1789 – 1799 гг., Первая империя, Реставрация Бурбонов, Буржуазно-демократическая революция 1848 года, давшая импульс другим Европейским революциям периода «Весны народов», — также стимулировали поиск идеологий будущего и разделили направления исследований французских мыслителей. В пока ещё раздробленной Германии также было неспокойно, в частности 1833 год во Франкфурте молодежь и студенты, враждебно настроенные к правительствам германских государств и сейму, подняли революционный вооруженный мятеж, который был жестоко подавлен.
«И сумрачный германский гений» подключается к изучению назревающих социальных бурь. Будущий «основоположник» учения о «социальном государстве», который впервые введет в научный оборот этот термин — Лоренц фон Штейн, в студенческие годы изучив курс философии в Кильском и Йенском университетах отправился на стажировку. Заинтересованный работами французских философов, в начале 1840-х годов он едет в Париж для ознакомления с социалистическим движением. Результатом исследований Штейна станет его яркая книга: "Социализм и коммунизм в современной Франции"(Der Socialismus und Kommunismus des heutigen Frankreichs) (1842), давшая мощный импульс развития социалистической мысли вначале в Германии, а затем охватившей всю Европу.
Молодой исследователь основательно проникся драматизмом сложившейся ситуации и показал объективную неизбежность роста социального движения и революционных настроений, а также указал возможные направления развития революционных идей — к коммунизму и социализму. Он также дал определение новому растущему классу — классу пролетариата. «Единство воли, опирающееся на одинаковое понимание своего положения и требований, дает низшим классам самостоятельную жизнь, делает из них самостоятельную силу, сознательно и с определенной целью выступающую на борьбу с общественным порядком. И в этой новой своей форме они получают новое, характеристическое название пролетариата».
«Во имя идеи равенства, пролетариат … требует от государства того, что находится в противоречии или с его основной идеей, или с его законом… он очень скоро убеждается, что напрасно будет ожидать осуществления своих надежд... Он и знать не хочет о том, что и во всякой другой форме государство точно также было бы не способно осуществить его социальные идеи … в нем мало-по-малу укореняется мысль, что только он один призван и может помочь себе с помощью государственной власти, и что, следовательно, он совершенно вправе прибрать эту государственную власть к своим рукам, чтобы, при её содействии, осуществить свою социальную идею». «Как только социальные идеи, благодаря коммунизму и социализму, начинают примыкать к государству, они (неимущие классы) тотчас же сознают крайнюю необходимость в таком государственном строе, который основывался бы на господстве неимущих классов».
Штейн сформулировал собственное простое прочтение понятия коммунизма — «исходя из принципа равенства, мысль человеческая прежде всего признает собственность за причину общественной зависимости и несвободы… Все системы и идеи, опирающиеся на эти принципы, составляют так называемый коммунизм».
Коммунистические идеи, как самые ранние попытки движения к равенству и справедливости были им подвергнуты язвительной и эмоциональной критике — «коммунизм, во всех его формах, представляет первую и самую грубую систему социальной идеи равенства… коммунизм создал бы не только нищету, которую, пожалуй, еще можно бы извинить во имя свободы, но и настоящее рабство, — а это уже абсолютное противоречие идее равенства. Коммунизм не может разрешить этого противоречия, под тяжестью которого он распадается в прах; очевидно, что на место общественной зависимости, коммунизм приносит с собой новую, еще тяжелейшую несвободу, и потому идея равенства отворачивается от него, чтобы отыскать себе другой исход. Стоит только коммунизму выступить на практическую почву, как он сам собою разлетается в прах. Он имеет только значение первой, грубой и пробной попытки, которая умирает от своей собственной несостоятельности, никем неоплакиваемая и неоспариваемая... Коммунизм — заблуждение, он враг общества, но идея грабящего пролетариата есть просто плоскость. Было бы смешно придавать ей какое-нибудь значение; она целиком, как есть, со всей своей субъективной и объективной неправдой, принадлежит полиции, а не истории».
Гораздо доброжелательнее было расположение Штейна к новому на то время направлению социализму. «Все системы, все теории и исследования, которые имеют своей задачей возвысить труд к господству над капиталом и сделать труд главным, зиждущим и руководящим началом общества, составляют так называемый социализм». «Социализм во всех своих проявлениях стоит бесконечно выше коммунизма. В основе его лежит труд, а с ним и индивидуальность, — этот источник всякого истинного богатства, всякого истинного разнообразия». «Социализм, следовательно, вовсе не желает уничтожения личных различий и разрушения всякой общественности, подобно коммунизму; он требует только такого общества, которое зиждилось бы на чистом организме труда, независящем от собственности. В этом-то смысле, в смысле признания труда за единственно истинный элемент всякой общественности, он и называет себя социализмом, т. е. учением об истинном обществе».
Однако за стремление трудящихся к изменению общественного устройства и социализм подвергается критике. «Но и социализм заключает в себе противоречие, из которого вытекают все его частные промахи и его общая несостоятельность». «Социализм также мало разрешает вопрос, как и коммунизм; его теории, в какой бы форме они ни проявились, никогда не заставят капитал отказаться от своего господствующего положения в обществе, и признать над собой власть простой рабочей силы. Таким образом, социализм не составляет последней ступени социального движения».
Выход Штейн видит в повышении уровня народного образования и создании общества социальной демократии. «С возникновением образования зарождаются и социальные идеи; по мере роста образования, они переходят к принципу равенства, а с сознанием этого равенства рабочими классами они неизбежно, хотя бы самыми причудливыми путями, должны приди к идее социальной демократии, как к высшему своему развитию». «Эта идея —… выражение осознанного противоречия между идеей свободы и порядком экономического общества».
Штейн считал, что государство – это самостоятельный субъект, «высшая личность». Главный интерес этого субъекта состоит в сохранении себя, именно с этим интересом связан феномен социального государства. Конечная цель социального государства – сохранение политической стабильности в условиях, когда единственно возможный путь для этого – предоставление всем членам общества возможностей или, как минимум, гарантий социальной мобильности и свободного развития. Государство в состоянии регулировать классовые противоречия. Оно обязано защищать интересы пролетариата и бедных классов, рекрутировать из них наиболее способных в свой аппарат, и перераспределять в их пользу доходы богатых, предупреждая тем самым социальные мятежи и революции.
В 1850 году он сформулировал утверждение о том, что государство «обязано поддерживать абсолютное равенство в правах для всех различных общественных классов, для отдельной самоопределяющейся личности благодаря своей власти. Оно обязано способствовать экономическому и общественному прогрессу всех своих граждан, ибо, в конечном счете, развитие одного выступает условием развития другого и именно в этом смысле следует понимать социальное государство». В этом считающимся каноническим определении социального государства на первом месте равенство в правах, которое государство обязано поддерживать, а экономическому и общественному прогрессу всех своих граждан государство обязано способствовать, то есть фактически экономическое и общественное неравенство легитимируется.
Такая формулировка близка к классическому либеральному варианту, который опирается прежде всего на формальные принципы индивидуальной свободы, юридического равенства и невмешательства государства в дела гражданского общества и дополняется декларируемой социализацией, поскольку поддержка малоимущих выступает условием развития благосостояния богатых. Инициативу в экономическом и общественном прогрессе всех своих граждан должно обеспечить государство. А чего стоит либеральное правовое равенство при экономическом неравенстве очевидно. Судебная система чутко реагирует на состояние кошелька граждан.
Штейн создал собственную неординарную версию оптимального государственного устройства как социальной монархии. В республиках каждый класс лоббирует свои интересы, чем мешает принимать оптимальные и научно обоснованные решения. Из этого логично вытекает необходимость учреждения института третейского судьи, способного беспристрастно и незаинтересованно разрешать классовые противоречия на общую пользу. Для выполнения социальной миссии необходимо принуждение к компромиссу сил, составляющих правящую элиту. Больше всего для этого подходит монархическое государство. Ведь король - выразитель государственной идеи, а потому должен посвящать себя подъему угнетенных, предоставляя господствующему классу, как обладающему средствами, самому заботиться о своем развитии. Потребность королевской власти в самостоятельных действиях должна найти себе «истинное и высокое» выражение, если она приступит к подъему «низшего, до сих пор угнетенного в обществе и государстве класса». Отсюда вытекает знаменитое положение Штейна: «истинная, самая могущественная, продолжительная и любимая монархическая власть есть монархия общественной реформы».
Сторонники учения о социальном государстве считают, что продвижение этой идеологии сыграло важную роль в гармонизации общественных отношений в Европе и за её пределами, способствовало установлению «разумных параметров» взаимодействия государства, общества и человека. Однако, как правило, роль «разумных параметров» сводилась к корректированию неравенства в те моменты, когда уровень неравенства становился взрывоопасным, угрожая разрушительными социальными сотрясениями. С уменьшением протестных настроений, ситуация неравенства постепенно возвращалась.
Работы создателя первой научной концепции социального государства, долгое время были преданы забвению отечественными и зарубежными исследователями. Только часть работ фон Штейна была переведена на русский язык в середине XIX в. и больше не переиздавалась. Если отношение советских идеологов к «альтернативному марксизму пути построения государства» вполне объяснимы, то отсутствие интереса идеологов либеральной модели общества скорее говорит об их опасении популяризации в целом объективного и рационального подхода автора к анализу проблем общества в условиях монополистической стадии развития капитализма. Ведь справедливая постановка задачи ещё не гарантирует нахождение правильного пути её решения, а анализ недостатков коммунистической и социалистической идей современников автора не отменяют их объективной привлекательности в глазах пролетариата и, следовательно, может служить основой для активизации усилий по устранению очевидных идеологических погрешностей. Совершенствования самого древнего варианта идеи равенства — коммунизма и относительно нового — социализма можно достичь только в процессе дискуссии сторонников, в которой стороны слышат друг друга и понимают, что победа возможна только в единстве диспутантов.
Оценили 9 человек
15 кармы