Впервые опубликовано в журнале "Радикальные мечтатели".
48 лет назад произошла последняя великая революция. Речь, конечно же, о Красном Мае во Франции. Эта революция открыла современную нам эпоху постмодерна, сама же стала образцом для большинства революций последнего времени.
Сейчас мы кратко опишем, что происходило в Париже, и вы сами увидите немало знакомых всем нам черт. Итак, все началось, с того, что авторитарный лидер де Голль начал активное наступление на права, свободы, а главное на социальные гарантии государства. В авангарде протестов оказались студенты, а если шире, образованная городская молодежь. Мотивами их протеста были не только указанные причины, а в целом душная и отупляющая атмосфера, царящая в тогдашних университетах, отсутствие перспектив после окончания этих учебных заведений. «Мы долбим бездарные труды всяких лефоров, мюненов и таво, единственное «научное достижение» которых - то, что они стали к 60 годам профессорами, но нам не разрешают изучать Маркса, Сартра и Мерло-Понти, титанов мировой философии!» - так говорили восставшие. Самым же главным мотивом был протест не против эксплуатации, а против отчуждения труда, против механицизма в повседневной жизни, против бюрократизации общества. Протесты имели как форму демонстраций, маршей, захватов зданий, например, административных корпусов в университетах или заводов, так и стачек, и забастовок.
Имели место массовые столкновения с полицией и спецподразделениями, баррикады на улицах, бои с применением подручных средств. В результате наиболее ожесточенных столкновений в середине мая бульвар Сен- Мишель полностью лишился брусчатки. Но единства среди бунтующих не было. Сами студенты были разделены на множество микроскопических организаций разного толка — троцкисты, маоисты, анархисты и так далее. Власть находилась в растерянности от происходящего, но на уступки не шла. В разгар протестов президент Франции почти пропал из эфира. Но, ближе к концу месяца, он перешел в наступление, а протесты пошли на спад. В конце мая на улицы выходят около полумиллиона рабочих с лозунгами в поддержку де Голля. Полиция получает нового шефа и постепенно возвращает контроль над захваченными зданиями. Революция подавлена, испуганные обыватели активно голосуют за де Голля, но он уже в 69 году вынужден подать в отставку, власти идут навстречу требованиям, которые выдвинули восставшие, университетам дают больше самоуправления, наступление на социалку прекращается, студентам дают больше возможностей трудоустроиться после окончания учебы, наиболее активные участники протестов интегрируются в систему.
Схожие черты мы найдем во всех значимых городских протестах этих последних 50 лет, особенно в странах центра и ближней периферии. По похожей схеме протесты проходили и совсем недавно во время Арабской весны, Украине, Турции, России и опять же во Франции в нынешнем году. Конечно, детали отличаются, финал может быть в пользу революционеров, а не власти, но сама схема очень похожа. Возможно, иной схемы не может быть в условиях городской революции. Но нельзя говорить о Красном Мае только как о революции интеллигентов, это была ещё и последней масштабной пролетарской революцией. Как писал Петер Шварц:
“1968 год характеризуется не одними лишь “студенческими восстаниями”, которые потрясли США, Германию, Францию, Италию, Японию, Мексику и множество других стран. Он стал прелюдией к самому продолжительному и активному выступлению международного рабочего класса за весь послевоенный период. Этот период активности длился семь лет, достигая в некоторые моменты практически революционных форм, вызывая отставки правительств и приводя к свержению диктатур. В целом этот период до основания потряс власть буржуазии. Наиболее явно все это проявилось во Франции, где в мае 1968 года десять миллионов рабочих приняли участие во Всеобщей забастовке, оккупируя предприятия и поставив на колени правительство генерала де Голля. В 1969 году в Германии состоялись так называемые сентябрьские забастовки, а Италия пережила “горячую осень” столкновений на промышленных предприятиях. В США проходили массовые антивоенные демонстрации, организованные движением за гражданские права, а также восстания в городских гетто. В Польше и Чехословакии в ходе “Пражской весны” рабочие восстали против сталинистских диктатур. В первой половине 1970-х годов были опрокинуты режимы правых диктатур в Греции, Испании и Португалии. Параллельно с этим американская армия потерпела унизительное поражение во Вьетнаме”.
Таким образом, революция произошла практически во всем мире. Как отмечал Александр Тарасов, неоднократно возвращавшийся к этой теме, «...неверно говорить только о «68 годе». Куда правильнее о «sixty rollers» или «бурных шестидесятых» – и то лишь по отношению к «первому миру». Иначе говоря, речь идет о определенной эпохе, которая началась примерно в 50-е со смерти Сталина и Кубинской революции и закончилась примерно в 70-90-е окончательным торжеством неолиберализма на Западе, Исламской революцией в Иране и распадом Советского Союза. Вот что говорит по этому поводу Георгий Дерлугьян: "В 1968 году, безусловно, произошла глобальная революция. Ее трудно назвать вполне политической, потому что политические требования были разными. В Америке — против капитализма, в Чехословакии — против социализма, в Египте, Турции и Югославии — против светских режимов. Не стоит забывать, что именно из 1968 года вышел, среди прочего, и религиозный фундаментализм. Только представьте себе: 60-е годы, Второй Ватиканский собор, либерализация религии, экуменизм... Казалось, все мировые религии — христианство, ислам, буддизм — успокоились, ограничились рамками морали. И вдруг по всему миру появляется огромное количество новых сект, начинается стремительное распространение буддизма в Европе и Америке и ислама среди американских негров".
Несмотря на явные различия между протестами, у всех было одно общее место — это был протест против сложившегося общества модерна, против побочных эффектов индустриальной цивилизации. Различия же определялись тем, какие побочные эффекты оказывались наиболее опасны для того или иного общества.
В США протестовали против войны во Вьетнаме и в целом против войн как таковых, за права афроамериканцев, поднимали голову и иные сообщества — феминистки, ЛГБТ. Во Франции молодежь боролась с отчуждением труда, бюрократией, скукой, бездушным обществом людей-роботов, в ФРГ студенты выходили с требованием убрать бывших нацистов с ключевых должностей в правительстве и силовых структурах, в Испании и Португалии собственно продолжали бороться с тем самым недобитым фашизмом в виде диктатур Салазара и Франко. В Италии, как наиболее экономически неблагополучной стране протест принял форму традиционной профсоюзной борьбы, местные организации, учтя провальный опыт своих французских товарищей, создали более устойчивые революционные группы.
В Чехословакии в восстании участвовали практически все слои общества: студенты, пролетарии и даже представители местной номенклатуры. Собственно, местное движение и зародилось как реформа социализма со стороны местного политбюро, было ранним приквелом к бархатным революциям. Но товарищи по Варшавскому договору не оценили местной инициативы, в Чехословакию вторглись друзья и союзники — СССР, ГДР, Венгрия, Болгария и Польша. Революция была раздавлена гусеницами танков. Впрочем, их западные заклятые друзья из НАТО готовы были сделать то же самое в отношении Франции, и лишь то, что местные власти справились с бунтами своими силами, позволило Франции избежать этой участи. В самой Польше, где местный лидер, товарищ Гомулка несколько переусердствовал с профилактикой мятежа, начались свои протесты, которые привели Гомулку к отставке. В Югославии, которая поддержала мятежную Чехословакию прошли свои студенческие бунты с требованиями, практически такими как и во Франции, но к ним добавились ещё специфические — протест против «красной буржуазии» - директоров предприятий и партийных функционеров, требования возврата на путь к истинному коммунизму. Протесты вынудили Тито начать реформы в государстве. Тамаш Краус писал:
“Может показаться парадоксальным, что на Востоке желавшие изменений социальные силы стремились «к Западу», а на Западе – «к Востоку» в том смысле, что они пытались толкнуть общество потребления в сторону коллективистского общества («назад к „Государству и революции” Ленина»). В то же время в странах третьего мира целью стало достижение национальной независимости и создание своего рода государственной экономики, что кое-где называли «социалистической ориентацией», а в других местах на почве традиций племенных отношений снабдили национальными или религиозными определениями и характеристиками от «исламского социализма» до «кооперативной» системы в Кении. В Восточной Европе волнения варшавских студентов в марте 1968 г., пражская весна и введение в Венгрии нового экономического механизма в январе 1968 г. в той или иной форме ломали идеологические и политические рамки государственного социализма советского типа, однако в некоторых важных отношениях именно в противоположном направлении по сравнению с западными бунтарями. Восточноевропейский 68-й год был скорее приспособлением к условиям и ценностям западного буржуазного мира, «капитализма центра». Прежде всего это характерно для Чехословакии, где, правда, реформисты выступили против чрезмерной государственной власти и авторитарного правления под лозунгами «демократического социализма» и «социализма с человеческим лицом», но в конце концов пришли к многопартийной системе, а в области экономики – к попыткам расширения роли рынка в направлении своего рода рыночного социализма”.
В СССР протестов почти не было, на Красную площадь вышло восемь человек, которых избили и отправили в психушку, в нескольких городах появились небольшие студенческие организации, распространявшие листовки. Но тут нужно учесть несколько важных нюансов — СССР только пережил острый социально-политический кризис, который начался после смерти Сталина, и пошел на спад после отставки Хрущева. Его пиком было знаменитая стачка в Новочеркасске в 1962 году. И выход из кризиса заключался как раз в том, что протестующая молодежь, которая до этого была представлена сама себе, была интегрирована в общество, со скрипом, но заработали социальные лифты. Если посмотреть на нынешних лидеров бывшего СССР, Путина, Назарбаева, Лукашенко и т. д., то мы увидим молодых людей того времени, из простых семей, которые двигаясь по организационной и партийной линии смогли продвинуться на высокие руководящие должности. Другой мерой было построено своего варианта wel fare-state. Да, большая часть социалки, которой так гордятся адепты СССР появилась именно во второй половине 60-х. Потому, протестов, которые происходили в ту эпоху в странах Первого мира, где welfare state было построено в 40-50-е, быть ещё не могло. Их время пришло 20 лет спустя, в Перестройку.
Давно замечено, что революции подобны землетрясению. Есть эпицентр, от которого расходятся во все стороны колебания. И если для Европы таким эпицентром стала Франция, то для Латинской Америки — Куба. 60-е для этого региона прошли под черно- красным знаменем Кубинской революции. Ещё одним важным событием, было обращение Че Гевары на Конференции Трех Континентов. «Создать два, три... много Вьетнамов – вот наш лозунг.» - сказал он тогда. - «...Наши действия – это боевой антиимпериалистический клич и призыв к объединению народов мира против главного врага рода человеческого – против Соединенных Штатов Америки. И где бы ни застала нас смерть – мы приветствуем ее, если только наш боевой клич достигнет чуткого уха, и новые руки подхватят наше оружие, и новые бойцы готовы будут пропеть нам надгробные песни – под аккомпанемент пулеметов и новых боевых кличей и криков победы». Вскоре Че погиб в Боливии, пытаясь воплотить в жизнь свой манифест. А его идею подхватили многочисленные революционеры по всему миру. Как отмечал Тарасов, « Че стал знаменем и символом бунтующей молодежи в 1968-м, тогда же зародился геваризм – партизанское движение взамен «классической» пролетарской революции». Возникали очаги сопротивления там, где мирный путь для революционеров был закрыт. Речь прежде всего о марионеточных диктаторах и тиранах, которые прочно обосновались на всех трех континентах.
Партизанская война, она же герилья стала практически мировой войной. И если в странах Латинской Америки, Юго- восточной Азии она была классической, сельской — когда партизаны базировались в деревнях и окружающих их лесах, то в странах Центра и ближней периферии она приняла характер городской герильи. В ФРГ действовала Фракция Красной Армии (RAF), во Франции «Прямое действие» (Directe Ac- tion), в Италии - «Красные бригады», в Японии - «Красная Армия Японии», в Палестине — Национальный Фронт Освобождения Палестины, в Турции и Южной Корее — многочисленные, сменяющие друг друга, радикальные группы. Как вы заметили, речь идет не только о странах Третьего мира, но и вполне себе Первого. Это не должно вызывать удивления — после 1968 года многие противоречия ещё не были разрешены, к тому же власть недвусмысленно перешла в наступление. Там, где не смогли ничего добиться демонстрациями, булыжниками и лозунгами, попытались добиться с помощью штурмовых винтовок и гранат. Как писала революционерка, член RAF, Ульрика Майнхоф: “Граница между словесным протестом и физическим сопротивлением была пройдена во время демонстраций в связи с покушением на Руди Дучке в пасхальные дни — впервые в массовом порядке, а не отдельными личностями, в течение нескольких дней и повсеместно, а не только в [Западном] Берлине, на практике, а не символически. После 2 июня жгли газеты Шпрингера — теперь пытаются блокировать их доставку. 2 июня бросали только помидоры и тухлые яйца — теперь бросают камни. В феврале был показан веселый и смешной фильм о том, как делать «коктейль Молотова» — теперь бутылки с коктейлем действительно заполыхали. ...Ответное насилие должно превратиться в такое насилие, которое соразмерно полицейскому насилию, в такое насилие, в котором продуманный расчет заменит бессильную ярость, такое насилие, которое на использование полиции в качестве вооруженной, военной силы тоже ответит вооруженными, военными средствами”.
Ей вторил турецкий революционер Махир Чаян:
“В странах, где образы армии и полицейского аппарата позиционируются массам как «сверхмощная сила», вооружённая пропаганда выступает единственным методом воздействия на общественное сознание, чтобы очистить последнее для восприятия политических реалий”.
Как вы уже поняли, под вооруженной пропагандой Чаян понимал акты террора против действующей власти. Против армии и полиции, которые в то время безжалостно уничтожали революционеров. Потому, им не оставалось ничего другого, как ответить врагу тем же. Шестидесятые в арабских странах это борьба национал-прогрессистов, пришедших к власти на волне национально-освободительного движения с исламистами, а также борьба консервативных арабских монархий с леваками. Наиболее остро эта борьба проявила себя в Египте, где правительство начало репрессии против «Братьев- мусульман», один из крупнейших идеологов этого движения Сейид Кутб был казнен. В консервативно-монархической Иордании эта борьба проявилась в событиях «Черного сентября», когда Организация Освобождения Палестины в союзе с Сирией попыталась свергнуть местную власть. Вообще Палестина, а также противостояние Израиля и союза просоветских арабских режимов оказался определяющим для дальнейшего развития событий. Кутб был казнен в 1966 году, а уже в следующем Египет и Сирия потерпели унизительное поражение от Израиля в Шестидневной войне. Его идеи оказались востребованы среди протестующей молодежи, 68 год в Египте стал годом восстания студентов против режима Насера под знаменем ислама. Как писал Жиль Кеппель в книге «Джихад: Экспансия и закат исламизма»:
“И арабский национализм, и исламизм стремились объединить разнородные социальные классы, первый — растворив их в великом «арабском единстве», второй — сплотив их в рамках виртуальной «общины правоверных». Однако национализм со временем раскололся на два антагонистических лагеря: «прогрессивный» (насеровский Египет, баасистские Сирия и Ирак) и «консервативный» (аравийские монархии и Иордания). Эта «арабская холодная война» превратила противостояние Израилю в единственный фактор объединения, но и по нему был нанесен жестокий удар поражением в шестидневной июньской войне 1967 года. Однако именно прогрессисты и прежде всего Насер — инициаторы войны и жертвы величайшего военного унижения — первыми испытали на себе его тяжелые последствия. Показная отставка президента в день поражения — которую он, впрочем, сам же отменил и использовал как предлог для устранения своих тогдашних соперников — явилась знаковым событием: обещание будущей победы над сионистским государством утратило силу из-за катастрофы 1967 года. Психологическая травма, пережитая арабской интеллигенцией, заставила ее заняться пересмотром многих вопросов, связанных с религией и светскостью. Книга сирийского философа Садека Джаляля аль-Азма «Самокритика после поражения» являет собой один из ярких примеров настроений, бытовавших в ту пору в среде интеллигенции. Впоследствии исламисты и сторонники Саудии представят 1967 год как кару свыше за забвение религии. Проигранную войну 1967 года, на которой египетские солдаты шли в бой с кличем: «Земля! Воздух! Море!» — они противопоставят войне 1973 года, когда крики атакующих «Аллах Акбар!» должны были принести их оружию больший успех”.
Таким образом, кризис 1968 года в Египте и других странах «арабского социализма» привел к усилению позиций исламистов. Упомянутая война 1973 года, в которой арабские страны так же потерпели поражение от Израиля стала важной и поворотной точкой в глобальных изменениях, охвативших мир. Тут важна оказалась не сама война, которая по задумке арабов должна была стать реваншем за поражение в 1967 году. Важнее оказались её последствия: когда Израиль разгромив сирийцев и египтян перешел в контрнаступление, на помощь прогрессистам пришли их соперники — консервативные арабские монархии во главе с Саудией. Они, объединенные в рамках ОАПЕК — союза стран — поставщиков нефти, объявили энергетическое эмбарго США и Западной Европе, которые поддержали Израиль. Война закончилась патовой ситуацией в военном отношении и победой Саудовской Аравии в дипломатическом и экономическом. Цены на нефть взлетели, сделав аравийские монархии богатейшими государствами мира, их влияние начало расти. Правители Саудовской Аравии умело использовали этот успех — они начали религиозную экспансию в другие мусульманские страны. Это привело к активному возрождению исламского фундаментализма, причем не только суннитского толка. Одним из важнейших следствий произошедшего стала Исламская революция в Иране в 1979 году. Эти события очень важны, ведь в мире, который после 1945 года был биполярным, заявила о себе третья сила.
В этом же, 1973 году в другом полушарии произошло другое, не менее важное событие — в Чили было свергнуто социалистическое правительство Сальвадора Альенде, к власти пришел генерал Пиночет. Казалось бы, речь идет об очередном акте Холодной войны — американцы в очередной раз поставили у власти «своего сукина сына». Но, политика, проводимая Пиночетом, несколько отличалась от той, что традиционно проводили те или иные хунты, захватившие власть. Он приблизил к себе экономистов, сторонников свободного рынка, так называемых «Чикагских мальчиков». Они были адептами полной децентрализации экономики и «шоковой экономической терапии». В мире, с 40-х годов в наиболее передовых капиталистических странах господствовало кейнсианство, экономическая доктрина «государства всеобщего благоденствия» (welfare state). Чилийский эксперимент был чем-то новым, хоть и предсказуемым: как мы помним, именно кризис этого самого государства благоденствия и привел нас к революции 1968 года. Потому неудивительно, что все искали какую-то альтернативу системе, которая начала давать сбои. Что общего у исламского реннесанса и реформ в Чили? И там, и там мы видим фундаменталистов, которые пришли к власти. И если в арабских странах речь шла о традиционном религиозном фундаментализме, то тут мы имеем дело с рыночным фундаментализмом.
Идеи Милтона Фридмана, Айн Ренд, Мизеса, Хайека и прочих идеологов свободного рынка не были чем-то новым, это было возвращение к временам классического либерализма образца XVII — XVIII века, только с поправкой на новые реалии. Потому эта доктрина и стала называться неолиберализмом. В конце 70-начале 80-х, примерно в годы победы Исламской революции, неолиберализм восторжествовал в ведущих странах мира — Британии и США. Таким образом, одним из важнейших следствий 1968 года стала сокрушительная победа фундаменталистов. Почему так произошло? Объяснений немало. Вот например что говорит об этом выдающийся марксист Дьёрдь Лукач:
“В отличие от его пропагандистской идеальной модели, «государство благосостояния» в действительности всегда ограничивалось лишь горсткой капиталистических стран, но даже в их случае оно было построено на очень шатких основаниях. Оно никогда не смогло бы расшириться в остальную часть мира, несмотря на бездумное продвижение «модернизационных теорий развития», которые всегда были структурированы в противоречивом духе капиталистической системы. Реальная долгосрочная тенденция развития указывала в направлении, противоположном идеализированному «государству благосостояния». В 1970 г. я охарактеризовал объективно опознаваемую тенденцию как «выравнивание неравномерной нормы эксплуатации по нижней границе»; как нивелировку поразительного [выгодного] отличия «метрополии» от «периферийных» стран в том, что касается уровней почасовой заработной платы для рабочих, занимающихся аналогичным трудом в рамках одних и тех же транснациональных корпораций (например, на сборочных конвейерах Ford Motor Company). Выравнивание [оплаты труда в «метрополии» под «периферию»] продолжается, и до необходимого завершения этого процесса ещё далеко”.
Или уже упомянутый нами, соотечественник Лукача, Тамаш Краус:
“По всей видимости, к числу определяющих моментов международного фона «землетрясения» 1968 г. можно отнести вырисовывавшуюся смену циклов развития мировой экономики (1968-73), окончательный капиталистического, рыночного освоения, приватизации государственных структур , государственной собственности , для развертывания новых, глобальных форм господства капитала, что, якобы, означало бы своего рода обновление общества потребления. Время созрело для переворота, ведь начиная с 1848 г. все крупные смены циклов сопровождались значительным и экономическим и и политическими кризисами , революциями и войнами (1848-49, 1873, 1918-19, 1939-45 гг.). В этот распад колониальной системы, движения протеста против капиталистической системы всеобщего благоденствия и системы государственного социализма, которые были тесно связаны с внутренними экономическими проблемами этих систем. В том, что в долгой и кровавой истории глобального распространения капитала центр мировой экономики подошел к концу очередного цикла накопления, к фазе сужения рынков, многие авторы и сегодня видят эмпирическое подтверждение существования циклов Кондратьева. Постепенно выдыхался наиболее яркий в мировой истории капитализма период экономического процветания, который после 1945 г. принес важные социальные результаты как в капиталистических странах центра, так и в регионе, находившемся под контролем СССР: речь идет об известных «достижениях» «кейнсианского» государства всеобщего благоденствия и государственного социализма. Международные политические и экономическо-финансовые центры и представители их интересов поняли, что на стадии нового цикла могут открыться возможности для ряд укладывается и 1968 (-1973) г., как позже и 1989-1991 гг., завершившие в Восточной Европе эпоху государственного социализма”.
Но нам кажется, главными причинами произошедшего является достижение капитализмом пределов своего роста. Причем, речь идет о капитализме, не как универсальной общественно-экономической формации, а о капитализме, как гегемонии Западной Европы, а затем и США над всем миром. Развитие капитализма, за 500 лет активной экспансии было взрывным. И к середине XX века эта цивилизация окончательно поглотила весь мир. Рост за счет одной только экспансии стал невозможен. К тому же, примерно с 30-х годов забуксовала фундаментальная наука, достигнув пределов своего роста. В таких условиях о дальнейшем быстром развитии речи быть не может.
Хотя, в 70-е произошла «транзисторная революция». Как пишет журнал «Эксперт»:
“Они думают, что делают революцию?! Идиоты! Революцию делаем мы!» — эти слова приписывают некому студенту- математику, который из окна своего университета смотрел на очередной митинг протеста и писал компьютерную программу. Конец 60-х годов — это не только социально-политико-сексуальная революция, но и начало технологического рывка. Именно в 1968 году была основана компания Intel, которая технологическими средствами начала другую «демократическую» революцию: компьютеры, которые были «крутой» научной и военной техникой, постепенно начали становиться массовыми бытовыми приборами”.
Но этот технологический рывок не был чем- то принципиально новым, как было раньше. Дадим слово Владимиру Стусу, который написал немало текстов, посвященных анализу этих процессов:
“И, наконец, подходим к последнему технологическому укладу, который начался в 1971 году и называется эпохой компьютеров и телекоммуникаций. Сейчас приготовьтесь писать гневные комментарии и бросать виртуальные помидоры. Дело в том, что последнего технологического уклада ... не было. Не было вообще, совсем, никогда. Сила стереотипов такова, что если современному человеку сказать, что компьютерно- телекоммуникационного технологического уклада не было это всё равно, что сказать, что Земля плоская и покоится на спинах слонов. Но в данном случае мы имеем дело с трактовкой исторических событий, которая проверяется не обоснованностью и распространённостью, а исключительно точностью прогнозирования, выполненного на её основе. Поэтому не пытаюсь детально обосновать, а просто излагаю основы альтернативной исторической интерпретации, которая проверяется по моим, опубликованным ранее прогнозам. Во-первых, новый технологический уклад кардинально меняет все отрасли экономики, существовавшие до его прихода. В отношении информационного скачка это не наблюдается. Он не ускорил научно-технологическое развитие остальных отраслей. Ключевые научно-технологические задачи как не решались ранее, так не решаются сейчас с использованием новейших средств обработки и передачи информации. Новые источники дешевой и безопасной энергии не созданы. Эффективные аккумуляторы электроэнергии не созданы. Дешевый и безопасный способ вывода полезного груза в космическое пространство не создан. Этот список можно продолжать долго – по сути технологического прорыва в не информационных отраслях с 1970 года не произошло и мы по прежнему пользуемся технологиями до информационной эпохи. А ведь предполагалось и прямо планировалось, что информационный скачок резко ускорит научно-технологический прогресс во всех отраслях материального производства. Что системы автоматизирования проектирования позволят резко увеличить поток создания принципиально новой техники, гибкие автоматизированные производства обеспечат резкое снижение затрат на переход на выпуск кардинально новой продукции всех отраслей. Во-вторых, новый технологический уклад придаёт ощутимое экономическое ускорение уже существовавшим ко времени его прихода отраслям и всей экономике в целом. В отношении информационного скачка не произошло ни того ни другого. Ни научно-технологического ускорения существовавших ранее производств, ни экономического ускорения существовавших ранее отраслей. Мы по- прежнему используем технологическую базу 60-х годов 20 века, а темпы экономического роста развитых экономик продолжают замедляться. Т.е. информационный скачок не был новым технологическим укладом! ... Доля неосвоенных пространств, доступных для сбалансированной колонизации на технологическом уровне достигнутом к завершению Модерна существенно ниже чем было после эпох Крестовых походов, и Возрождения. Образно говоря, Гагарин не стал вторым Колумбом открывшим Новым Мир, доступный для колонизации. Поэтому информационный скачок был коротким и ярким. Настолько ярким, что возникла иллюзия продолжения фазы ускоренного развития и нового технологического уклада несмотря, на: - научно-технологическое развитие продолжает замедляться - экономика также замедляется - резкое увеличение количество доступной информации не привело к увеличению количества смысла и интеллектуальных прорывов Сейчас же мы наблюдаем резкое замедление информационного скачка, которое совпало с завершением глобализации и раскруткой обратного ей процесса – регионализации. И резкое увеличение обмена информацией оказалось не в состоянии продлить глобализацию”.
То есть, мы на протяжении всего этого времени просто выжимаем максимум из научных открытий, сделанных до 70-х годов. Ничего же принципиально нового создано не было. Достижение предела в науке дало о себе знать и в освоении космоса: нынешняя колонизация даже ближайших планет займет много времени и ресурсов. Экспансия за пределы планеты в таких условиях не даст того взрывного эффекта, что дало в свое время открытие Америки, покорение Африки и так далее. Как и любая структура, наше современное общество, достигнув пределов роста, перешли от экстенсивной экономики к интенсивной. По сути, к этому сводятся все изменения, что принес нам Красный май. Постмодернизм, мода на молодость, интерес к экологии, мода на «натуральность». Это звенья одной цепи. Все имеющиеся вокруг предметы, знания и даже свое тело, люди стали рассматривать, как актив, откуда нужно взять по-максимуму. Если раньше засеяв и распахав одно поле, мы переходили к новому, теперь нам нужно было на одном и том же поле добиться большей урожайности. И, несмотря на то, что потребление за эти годы существенно возросло, стало местами ещё более бездумным, но тенденция на интенсивность начала набирать обороты. Неслучайно у эпохи после Красного мая нет какого-то специального термина. Её называют постмодерн, подразумевая, что это просто некий переходный период. Переход от модерна к чему-то новому. И важными особенностями этого перехода является постепенное замедление того скачка, что мы все совершили за последние столетия.
Постмодернизм, как культурное явление вполне прозрачно отражает происходящее: ничего нового в нём нет. Всё, что мы придумали и описали на данный момент, постмодернизм складывает, создаёт причудливые мозаики, иронически переосмысливает. Последнее наиболее важно, это та самая попытка выжать максимум из имеющегося ресурса, за неимением чего-то нового. Другой важной особенностью является признание иррациональности. В течение всей эпохи Просвещения иррациональность постепенно вытеснялась и стигматизировалась, провозглашалась символом отсталости и наследие прошлого. Но к моменту революции 60-х что-то изменилось.
“Май 1968 года – исключительно важное явление, плохо изученное и объясненное. Социальные психологи и культурологи как будто боятся его тронуть. Можно считать, что это симптом глубокого кризиса современного промышленного общества, основанного на принципах Просвещения – первая массированная атака постмодерна. Рациональное сознание, высокое достижение европейской культуры, дало сбой. Николай Заболоцкий, как будто предвидя май 1968 г., писал: “Европа сознания в пожаре восстания. Невзирая на пушки врагов, стреляющие разбитыми буквами, боевые Слоны Подсознания вылезают и топчутся...” Историки тех событий, следуя логике исторического материализма, говорят о каких-то «предпосылках», объективных основаниях для бунта парижских студентов. Эти объяснения беспомощны, поводы для недовольства студентов смехотворны, несоизмеримы с теми разрушениями, которые они готовы были нанести всей конструкции общественного бытия. Ведь если говорить попросту, то в благополучной сытой стране, в условиях быстрого экономического подъема и научно-технического развития элитарная социальная группа (студенты университета Сорбонны!) начинает мятеж, не ставящий перед собой никакой цели и никакого предела. Речь идет именно о беспределе разрушения, об иррациональности оснований для бунта. «Запрещается запрещать!», «Дважды два уже не четыре!»
Общество модерна обернулось в середине века своей тёмной стороной. Рациональность и просвещение, которые по мысли своих идеологов должны были привести к всеобщему благу, построению царства свободы обернулись ещё более страшным варварством концлагерей и ядерных бомбардировок, ещё большим рабством в обществе «Большого брата». И подобно тому, как романтизм противопоставил себя выхолощенному классицизму, так же иррациональный постмодернизм бросил вызов продуманному и логичному Просвещению. Впрочем, то же самое некогда сделал и модернизм с его абстракцией, дадаизмом и прочими экспериментами. Просто, если модернисты иррациональность пытались как-то понять, изучить её истоки, то постмодернисты уже не пытались этого сделать, представляя все происходящее как игру без какого-либо смысла. Все эти факторы и определили сложность и противоречивость произошедшей революции. Красный май был в чем-то первым и последним. Последней пролетарской революцией и первой студенческой. Последней попыткой построить царство свободы, и первым шагом к отрицанию Просвещения. Ступенью к невиданной глобализации и первым шагом к распаду единой мир-системы.
Что дальше? Мы в нашей мистерии-пуфф похоронили эту эпоху ещё в прошлом году. Тот переходный период, что начался в 1968 году, закончился в Париже терактами исламистов. Власть от прогрессоров и просвещенцев перешла к фундаменталистам, к новым варварам. Мир из однополярного становится аполярным, с множеством точек притяжения. Что ж, крот истории продолжает копать. И мы, вспоминая знаменательный 1968-й год можем только отдать дань его неустанному трудолюбию
Оценил 1 человек
1 кармы