Все, что нужно знать о России. Окончание.

Все, что нужно знать о России. Окончание.

anlazz

March 16th, 2016

Резюмируя описанное в предыдущих частях, можно сказать, что суть России, как всемирно-исторического явления состоит в открытии возможности развития в условиях дефицита ресурсов. Если учесть, что «дефицитной», по сути, является вся человеческая цивилизация – т.е., ресурсов на удовлетворение всех потребностей для всех людей в мире однозначно не хватает, то нетрудно понять, насколько важным является данный факт. Ведь именно после него становится возможным отказ от идеи обязательного «изобилия» для узкой группы лиц, (якобы) необходимого для получения избыточного разнообразия, в свою очередь, требуемого для творческой, новационной деятельности. Теперь же стало понятным, что есть и иная возможность – и указанное «изобилие» «лучших людей» значит лишь то, что они потребляют много выше среднего.

А значит, теперь вполне возможно эту самую разницу в потреблении ликвидировать – что само по себе есть огромное благо. А если учесть, что в условиях указанного разделения все остальное общество, по сути, обслуживает интересы элиты, выстраивая свою структуру соответствующим образом – что на порядки превышает затраты на прямое потребление «лучших» - то становится понятным важность указанного примера. Он открывает реальный путь в безэлитарное общество – а значит, в тот мир, в котором устранены базовые противоречия иерархической системы.

Однако при всем этом данная система имела один крайне серьезный недостаток. А именно – она выстраивалась на основании исключительно маргинальных моделей, долгое время существовавших вне «основного потока» человеческой культуры. Да, России в определенном смысле повезло, как это не смешно звучит – она оказалась в таких условиях, где имелась возможность распространить локальные до того практики на огромную территорию и охватить ими значительное количество людей. Это позволило ей реализовать пресловутую «теневую реакцию» на возрастающий напор Запада (использование западных знаний и технологий в своих целях), что позволило сохранить независимость. Последнее же, в свою очередь, не позволило нашей стране стать «кормовой базой» западных «лучших людей», сохранить минимальную структурность и дожить до того момента, когда стало возможным развивать указанную модель дальше – вплоть до превращения в сверхдержаву.

Однако при всем этом создать собственное смысловое поле, сравнимое с полем, созданным за тысячи лет господства иерархических систем, разумеется, не удалось( Collapse )

. На самом деле это крайне неприятная, хотя и абсолютно объяснимая ситуация – когда для работы с одним общественным устройством приходится пользоваться смысловым аппаратом, созданным для другого. Но ничего не поделаешь. Правда, начиная с конца XVIII века в стране начала осознаваться необходимость создания данного явления, и даже началось складываться некое подобие данного поля. Этим подобием была, конечно, великая русская литература – явление крайне сложное и по своей значимости превосходившее, собственно, литературу в ее классическом понимании. Именно литература стала выражением того самого «русского духа», той самой «загадочной русской души», которая на самом деле означала всего лишь модели поведения, соответствующие «дефицитному обществу».

Однако, как легко можно понять, даже наличие целой плеяды талантливых литераторов не могло автоматически привести к построению конструкта, аналогично тому, который выстраивался в течении тысячелетий. Более того, сами писатели и поэты вряд ли представляли, чем они на деле занимаются, очень часто находясь в уверенности, что делают то же самое, что и их западные коллеги – а именно, выражают какие-либо мысли (идеи, эмоции) в рамках господствующего смыслового поля (а не создают это самое поле). В результате чего, конечно, часть моделей поведения была описана, но большая ее часть осталась в неявном виде.

* * *

В итоге получилось так, что общество, построенное на совершенно иных принципах, нежели все то, что было ранее, стали описывать через единственное имеющуюся систему смыслов – а именно, систему иерархического общества, причем общества западного. Правда, пока общество было достаточно стационарным, то единственной проблемой было чувство непонимания мира, в котором живешь. Вещь, конечно, неприятная (не даром чуть ли не половина той же русской литературы посвящено именно «поискам русской души»), но не фатальная. Но после того, как в результате суперкризиса 1917 года общество перешло в нестационарное состояние, это самое непонимание стало критическим. Собственно говоря, все попытки вначале царского, а затем и Временного правительств разрешить данный кризис представляли собой «бой с пустотой», поскольку неожиданно оказалось, что все имеющиеся механизмы для подобных действий представляют собой чистую фикцию. (Т.к. заимствовались, понятное дело, в Европе, поскольку в самой России проблемами нестационарных состояний, понятное дело, до этого времени никто не занимался.)

В конечном итоге, правда, все кончилось хорошо – использование самого передового на тот момент диалектического инструментария, который применили большевики под руководством Ленина, плюс существовавшие среди русской интеллигенции локусы указанного уже «дефицитного развития», которые смогли «развернуться» в уже на порядок многочисленном русском пролетариате – и уже оттуда были «оттранслированы» на всю страну. В итоге удалось пройти через Суперкризис, имея те крупицы знания – очень часто даже не вербализованного – которые к этому времени удалось получить. Но если для крайне упростившегося общества времен Суперкризиса этого было достаточным, то начавшийся после него рост снова поднял эту проблему наверх. Дело в том, что неявное знание имеет один существенный недостаток – оно крайне тяжело масштабируется «наверх». Это книгу с описанием физической теории или инженерной технологии можно отпечатать огромными тиражами – и учить по ней новых ученых и инженеров по всей стране. Но вот получить таким образом людей, способных к созданию социальных систем невозможно – по причине отсутствия четко сформулированной теории данного действа.

Правда, существует определенный путь, позволяющий сделать это, так сказать, неявным же образом – а именно, через «вегетативное распространение», т.е. через личное общение с носителями указанного неявного знания. Именно так оно распространялось в период Суперкризиса – большевики передали его наиболее сознательным рабочим, а те, рассеясь по стране, несли его в массы. Вначале через Красную Армию, а затем – через периодическую отправку рабочих представителей (все эти «двадцатипятитысячники» и т.д.) в «отсталую» часть страны. Но данный путь имел и явные ограничения: во-первых, количество носителей данного знания было ограничено – отсылать значительную часть сознательных рабочих «комиссарами» было невозможно, кто-то должен заниматься и промышленностью, как таковой.

А, во-вторых, понятно, что в данном случае неизбежно происходила деградация знания «на этапах передачи» -т.е., тот, кто узнавал его «через третьи руки», неизбежно получал и «ошибки передачи».

Все это приводило к тому, что по мере развития «советского проекта», уровень понимания его парадоксальным образом падал. А значит – падала та самая возможность сознательного выстраивания подсистем, которая и выступает базовой основой для существования сложного «дефицитного общества». В результате все чаще основой для разворачивания новых структур становилось совершенно не адекватное имеющейся ситуации «культурное поле» иерархического, «сытого» общества, о котором сказано выше. Получался парадоксальный результат, когда намного более совершенная система выстраивалась по образу менее совершенной. Результат был, конечно, не сказать, чтобы замечательный: выстраиваемые системы оказывались подвержены множеству дефектов, которые в одних случаях «устранялись по факту» (с дополнительными затратами), в других же – не устранялись вообще.

В частности, это привело к появлению уже указанной не раз проблемы «паразитизма». На самом деле, «паразитизм», разумеется, встречается практически во всех социумах, включая иерархические. Однако там она компенсируется уже указанной «изобильностью», существующей для элиты - и отсутствием значительных ресурсов во всех иных слоях. Нет, конечно, можно сказать, что те же воры, к примеру, отнимают часть общественных благ у «низших слоев», но критичным это потребление не является, т.к. много ниже благ, отнимаемых «высшими слоями». Что же касается самих правящих классов, то для них те же коррупционные преступления веками были вариантом нормы – трудно найти время и место, в котором сановники не пытались бы «облегчить» государственную казну в свою пользу. В любом случае, все отрицательные последствия данного явления устранялись за счет народа. А если не устранялись – то значит, общество гибло, обрекая на смерть и своих «паразитов».

Но вот для социума, построенного на распределении достаточно скудных ресурсов, данный фактор оказывался критичным. Это стало заметно еще до Революции, когда для многих становилось понятным, что коррупция не только приводит к нарушению справедливости, но и имеет опасность для самого существования государства. Именно поэтому любое проявление коррупции воспринимались в России очень тяжело – поскольку они значили лишение средств для самых необходимых проектов. Что же касается послереволюционного времени, то для него любое проявление паразитизма в той или иной форме являлось критичным. Правда, до определенного времени – пока система активно развивалась, и все ресурсы уходили на создание ее новых подсистем, паразитам просто нечего было «есть». Нет, конечно, они существовали – начиная от тех же воров и заканчивая всевозможными «подпольными миллионерами Корейко». Но их число было незначительным, и погоды они не делали. Большая же часть людей вовлекалась во вновь создаваемые общественные структуры, вроде промышленности или науки, где для возникновения паразитических структур просто не было времени. Более того, если они и возникали, то очень быстро «выпиливались» естественным образом, по банальному отсутствию результата. (Состояние учреждений раннесоветского времени напоминало «кипящий котел», в котором возникали самые причудливые вещи – и так же легко исчезали. Причина этому очевидна: средств было минимум, в результате чего возникающие организации оказывались крайне «дешевыми», из-за чего и на их создание, и на ликвидацию требовались незначительные средства.)

* * *

Проблема паразитов стала актуальной, когда советское общество немного «обросло жирком», и получило минимальную устойчивость. Теперь для ловкого дельца уже не требовалась возможность «получить миллион и скрыться» раньше, нежели рухнет ограбленная им структура. Появилась возможность «сосать» подолгу, «маскируя» свое истинное состояние изображением «честного работника». Поэтому, если ранее паразитизм можно было устранять, так сказать, «хирургически» - «вырезая» «пораженную подсистему», причем очень часто крайне жестко, целиком, не делая различий между здоровыми членами и, собственно, паразитами – то теперь подобное действие стало затруднительным. Просто из-за затруднительности определения подобного места – если в раннесоветское время даже один паразит на должности руководителя гарантированно доводил свою организацию «до ручки», то в более позднем СССР подобный тип мог прекрасно существовать, и даже почти не мешать нормальной работе – учреждение работало «за счет своей структуры».

Подобное состояние лишало общество даже тех механизмов борьбы, которые еще работали. Причем, самое главное, не юридических, а моральных – тех, которые позволяют бороться даже не с паразитами, как таковыми, а с самим моментом их появления. Ведь очевидно, что ранее человек, поставивший своей целью жить ради своего блага за счет всех остальных, подвергался однозначному порицанию, даже в том случае, если он только вступал на этот путь. Почему – понятно: ведь разрушение социосистемы значило, по крайней мере, серьезные проблемы у всех ее членов. Но когда эта опасность миновала, то естественным образом подобная мораль оказалась не у дел: ведь если паразит не нес опасности окружающим, то его стали воспринимать, как абсолютно безобидного человека. Вплоть до того, что «тащи с работы каждый гвоздь» стало нормой – а чего там, ведь сколько этих гвоздей не утащи, завод все равно будет работать (по обывательским представлениям, конечно). То же самое можно сказать и про другие формы паразитизма – от алкоголизма до «нецелевого использования средств». Ну, построил директор за счет завода себе дачу – рабочим от этого не тепло, и не холодно.

Даже пресловутые «цеховики», по сути, не встречали осуждения, хотя было понятно, что делают они все свои состояния исключительно за госсчет, используя государственным материалы и сырье, а зачастую, и государственное оборудование. Но данное положение особенно «не парило» обывателя – ведь устойчивость его общественного положения наличие данных цеховиков нисколько не уменьшало, и привести к последующему голоду и нищете не могло. То же самое можно сказать и про всех остальных, к примеру, торговых работников, продающих дефицитный товар «из-под прилавка» или представителей дипмиссий, занимающихся спекуляцией «импортом». Т.е., официально, конечно, все это осуждалось, но на практике и обыватели, и представители соответствующих органов – а в них работали все те же обыватели – смотрели на это сквозь пальцы. А в чем проблемы – люди стараются жить красиво, причем ни у кого не воруя, так почему же это должно являться однозначным злом?

Подобное положение выразилось в непрерывном возрастании паразитических структур в недрах советского общества, при этом осознания особой опасности данного процесса не существовало. О ней вспомнили лишь тогда, когда эти самые паразиты давно уже перешли все допустимые пороги, и стали определять жизнь общества. Когда бывший комсомольский деятель, еще недавно занимавшийся ввозом компьютеров под эгидой НТТМ, неожиданно становился владельцем завода и выбрасывал оттуда тысячи людей, люди начали понимать, что что-то тут не так. А до этого – все было прекрасно, человек работал, старался, вот компьютеризацию страны увеличивал…

Собственно, тут мы можем увидеть основную проблему советского общества – а именно, то, что отсутствие адекватной системы описания и понимания своего устройства привело к игнорированию важнейших проблем на раннем этапе их возникновения – тогда, когда для решения потребовались бы небольшие усилия. (А тогда, когда все стало ясно – любое действие оказывалось уже бессмысленным. Что поделаешь – таково свойство ловушек.) Это крайне важный аспект, показывающий жизненную необходимость знания и его колоссальную роль в человеческой деятельности, приводящей к той самой «мысли, которая не являясь энергией, производит действия, ей соответствующие», и, в конечном итоге, к победе над самым главным человеческим врагом – временем. Однако в рамках данной тему нам важно то, что советское общество, все более и более теряя «неявное знание» периода Революции и даже дореволюционное знание «прогрессивной интеллигенции», восполняя указанные «пробелы» в своем культурном поле уже указанной культурой иерархического общества (разумеется, западного, как наиболее развитого и доступного), гарантированно теряло все свои преимущества, связанные с указанным в самом начале «русским путем». И это при том, что вся «материальная культура», вся система производства СССР выстраивалась как раз с учетом последнего. В общем, катастрофа оказалась неизбежной…

* * *

Итог ее оказался фатальным – постсоветский мир утратил практически все свои преимущества, которые он имел ранее, причем «откат» произошел даже не к дореволюционным временам, а вообще, на уровень, недопустимый для выживания в наших условиях. Для постсоветского человека даже представления дореволюционной интеллигенции, с ее народолюбием или представления дореволюционных «служак» с их стремлением к честной службе являются почти недосягаемой вершиной. Лишь с 2000 годов начинаются робкие попытки «реабилитации» «честной жизни», пока еще малозаметные на фоне торжества «утилизаторских идей». Но следует понимать, что по сравнению с тем, что было сто лет назад это очень мало, а сравнивать с мощным потоком «созидательной этики», охватывавшей в свое время советских людей нынешнее состояние вообще смешно. Однако тенденция, все-таки, существует: «утилизаторы» выжирают все ресурсы, необходимые для их существования, и их «падение» неизбежно. Время «сытости» и «стабильности», которое, по сути, и привело к нынешнему торжеству паразитизма, заканчивается.

А значит, рано или поздно, но наступит состояние, в котором снова станет выгодно «откопать» из нашего сознания те самые черты «российскости», которые оказались столь спасительными сто лет назад. Когда переход от пониманий, идей и моделей «сытого общества» и пониманиям, идеям и моделям общества дефицитного станет вопросом прямого выживания страны. Все это неизбежно заставит отбросить казавшийся еще недавно столь ценным опыт (и опыт жизни в «утилизаторском» мире постСССР, и опыт жизни в период «квазистационарного состояния» позднего СССР), и обратиться к тому, что в данный момент является маргинальным и вызывает смех. Да, мир, построенный нашими предками, оказался намного более прочным, нежели можно представить – и он до сих пор позволяет поддерживать нам то состояние, которое «запрещено» всеми остальными условиями. Мы можем позволить себе сытое и здоровое житье даже через четверть века правления «утилизаторов». Но это не значит, что подобное может продолжаться вечно.

То есть, наша страна снова должна будет стать Россией – или уйти с мировой арены. Последнее, впрочем, маловероятно – Россия слишком велика для того, чтобы просто так исчезнуть. (Да и вообще, подобное разрешение Суперкризиса слишком тривиально для того, чтобы о нем имело смысл писать.) А значит – необходимость анализа «русского пути» и выработки его ясного и четкого понимания является жизненной необходимостью. Это – неизбежный этап в человеческом развитии, позволяющий устраивать жизнь намного более эффективно, нежели до сих пор. И не только для населения нынешней РФ или даже постсоветского пространства, а для всего мира...

https://anlazz.livejournal.com...