Ранним утром 11 ноября 1918 года в Компьенском лесу командующий войсками Антанты маршал Фердинанд Фош и британский адмирал Росслин Уиммис приняли немецкую делегацию. Условия перемирия были предъявлены ей тремя днями ранее, и генерал-майору Детлофу фон Винтерфельдту оставалось лишь поставить свою подпись под соглашением. Германия капитулировала, прозвучали последние залпы Первой мировой войны. Но пока страны Антанты праздновали победу, будущий диктатор Третьего рейха уже готовил почву для развязывания нового, еще более кровавого конфликта.
Воспоминания Адольфа Гитлера, тексты его выступлений и факты биографии позволяют с уверенностью сказать, что в фанатичного борца за идеалы «высшей расы» — такого, каким мы его знаем — он превратился в ноябре 1918 года.
Впрочем, мировоззрение будущего фюрера начало формироваться за несколько лет до этого. Еще в Вене, решив подтянуть свое образование, он всерьез заинтересовался политикой, философией и психологией масс. Хотя о серьезности его намерений можно дискутировать, ведь на выходе «учение» Гитлера, мягко говоря, имело сомнительную научную ценность…
Как бы то ни было, первая часть «Майн кампф» (в частности, разделы «Венские годы учения и мучения» и «Общеполитические размышления венского периода») показывает, что многие «сдвиги по фазе» произошли в сознании бесталанного австрийского художника в довоенный период:
«Чувство национального самосохранения ввиду этого уже тогда внушало мне лишь очень небольшую симпатию к такому национальному представительству, в котором интересы немцев были не столько представлены, сколько задавлены».
«Уже тогда я считал все существовавшие политические партии неспособными помочь национальному возрождению немецкого народа — возрождению в его подлинном, а не только внешнем смысле слова».
Словом, многое стало известно ему «уже тогда». Даже имя главного врага немецкого народа — «мировой чумы». Под этим эпитетом Гитлер понимал марксистское учение, якобы тесно связанное с еврейством.
«В течение 1913–1914 гг. мне пришлось в различных кругах (многие из этих людей и теперь остались верны национал-социалистическому движению) впервые высказать убеждение, что главным вопросом, имеющим решающее значение для судеб всей германской нации, является вопрос об уничтожении марксизма», — утверждает автор «Моей борьбы».
Но в августе 1914 года жизнь заиграла для него новыми красками. Подобно главному герою романа чешского писателя Ярослава Гашека, Гитлер с огромным энтузиазмом воспринял новость о начале мировой войны. Правда, в отличие от солдата Швейка, императора Франца-Иосифа он не прославлял — династия Габсбургов вызывала у него отвращение.
Но предстоящая европейская бойня, по мнению Гитлера, должна была вылечить «героический организм» Германии. Ведь эту страну спаяла грубая сила, а не финансовые операции и мудрая политика. Война — ее ключ к успеху.
Эта мысль приводила Гитлера в неописуемый восторг. Если верить автобиографии, он на коленях благодарил Всевышнего за «великое счастье жить в такое время».
Спустя четыре года «великое счастье» обернулось трагедией.
Гитлер тогда проходил лечение в госпитале после временной потери зрения и шел на поправку, но собственное здоровье волновало его куда меньше, чем тревожные новости с фронта. «В воздухе давно уже носилось что-то неопределенное, но очень противное», — с привычным чувством брезгливости пишет Гитлер.
Все точки над «и» расставил пастор лазарета, который 10 ноября провел беседу с ранеными бойцами: дом Гогенцоллернов слагает с себя корону, империя превращается в республику, а несчастным немцам остается уповать на милость Всевышнего, потому что на милость победителей надеяться не приходится.
Будущий лидер национал-социалистов вспоминает, что пастор во время беседы заплакал. Сам Гитлер тоже не мог сдержать слез. Новость о капитуляции Германии не просто поразила его до глубины души, но разделила жизнь на «до» и «после».
Проведя в мучительных раздумьях несколько дней и ночей, он твердо решил заняться политикой. Наверное, уже тогда молодой ефрейтор не сомневался, что именно ему предстоит восстановить поруганную честь немецкой нации, смыть с нее позор поражения, завоевать для нее «жизненное пространство». Компьенское перемирие буквально подарило ему смысл жизни.
По всей видимости, человеконенавистническая идеология фюрера, фундамент которой был заложен еще до войны, законченные формы обрела в ноябре 1918 года.
Капитуляция Германии убедила его в том, что подлинные враги нации — марксисты и евреи. Именно на них Гитлер возлагал ответственность за подписание позорного перемирия.
Как и многие немцы, Гитлер уверовал в то, что Германии нанесли удар в спину. Пока сыны отечества героически погибали на поле брани, гражданское правительство — эти «презренные преступники» — предали свой народ.
На деле миф об «ударе в спину», конечно, не выдерживает никакой критики. Инициаторами заключения перемирия были генерал Эрих Людендорф и фельдмаршал Пауль фон Гинденбург, которые доказывали, что фронт вот-вот рухнет. Гражданское правительство принца Макса Баденского, напротив, находило условия капитуляции неприемлемыми и до последнего сопротивлялось давлению военного командования.
Уже во времена Веймарской республики Людендорф возьмет на вооружение концепцию «удара в спину», которая пришлась по душе миллионам оскорбленных и униженных немцев.
«Надо было жить в Германии в период между двумя войнами, чтобы до конца понять, насколько широко этот миф распространился среди немецкого населения», — рассказывает в книге «Взлет и падение Третьего рейха» Уильям Ширер, который с 1934 по 1940 год работал в Германии. «Убедительные факты опровергали этот миф, однако правые старались их не замечать.
Они по-прежнему разглагольствовали о том, что виновниками всему были "преступники Ноября". Гитлер настойчиво вдалбливал данный тезис в сознание масс».
Еще много лет эфемерные козлы отпущения не будут давать покоя лидеру Национал-социалистической немецкой рабочей партии (НСДАП). Оккупацию франко-бельгийскими войсками Рурской области в 1923 году он воспринял как повод напомнить соотечественникам о «преступниках Ноября».
Время, казалось бы, не самое подходящее — Германия стояла на пороге нового конфликта, республиканское правительство призывало население к сопротивлению (правда, только пассивному). Но Гитлер настаивал, что покончить надо не с Францией, а с предателями отечества, ибо «никогда в истории враг не побеждал нас своими собственными силами, всегда мы гибли только благодаря своим собственным грехам, благодаря преступным усилиям врагов в наших собственных рядах».
Без разговоров о предателях не обошлось и во время «пивного путча» в Баварии, где Гитлер предпринял попытку захватить власть и низложить «правительство преступников Ноября».
Когда успех, казалось, был уже у него в кармане, зачинщик путча в последний раз поднялся на трибуну пивного зала «Бюргербройкеллер» и обратился к залу со словами: «Я выполню клятву, которую дал себе пять лет назад, будучи слепым калекой, в военном госпитале: без устали бороться за свержение ноябрьских преступников, пока на сегодняшних руинах не поднимется сильная, великая, свободная Германия».
О Компьенском перемирии Гитлер не забывал даже в разгар Второй мировой войны. В июне 1940 года договор с поверженной Францией по настоянию фюрера был подписан в том же Компьенском лесу. По такому случаю из музея даже приволокли железнодорожный вагон маршала Фоша — тот самый, в котором было подписано перемирие 1918 года. Наверное, только после этого лидер НСДАП почувствовал успокоение.
Кстати, ни французов, ни англичан Гитлер не обвинял в несправедливости по отношению к Германии. Условия Компьенского перемирия и Версальского мирного договора вполне соответствовали его представлениям о международных отношениях.
Борьба вообще была одним из главных концептов идеологии Третьего рейха; тот, кто проигрывает борьбу, получает позор и унижения. Причем по полной программе.
В этом Гитлер убеждал соотечественников, и условия Версальского мира, как ни странно, были ему на руку.
Если нацистам и стоит кого-то благодарить за то, что народ Германии их поддержал, так это гарантов мира в послевоенной Европе. В 1920-е годы зерно нацизма упало в благодатную почву Версальской системы. Было это коварством истории или чьим-то злокозненным планом? Историки спорят до сих пор.
Оценили 6 человек
8 кармы