Из жизни бухарских эмиров

Прочел потрясающе интересный труд А.А. Семенова (выдающийся отечественный востоковед, один из переводчиков академического издания "Джами ат-таварих" Рашид ад-Дина) "Очерк устройства центрального административного управления Бухарского ханства позднейшего времени" (опубликовано: "Материалы по истории таджиков и узбеков Средней Азии, выпуск II"// Труды Института истории, археологии и этнографии Академии наук Таджикской ССР, том XXV, Сталинабад 1954).

В начале работы автор дает исторический очерк правления бухарских эмиров Мангытской династии, начиная с эмира Хайдара (1800-1826) и его сына Насруллы (1826-1860). Причем написано очень живо, совершенно не академическим засушенным языком, а скорее как будто излагает эрудированный и раскованный рассказчик, оснащая при этом свой рассказ уместными и интересными цитатами из источников. Приведу ниже несколько отрывков оттуда:

"Сын и преемник эмира Хайдара, Насрулла (1826—1860), вступивший на престол, пройдя через трупы двух своих братьев и казнивший по своем воцарении в течение месяца по 50—100 человек в день, отличался необычайной лютостью и кровожадностью, за что бухарцы называли его «амир-и кассоб», т.е. эмир-мясник. Он ознаменовал свое длительное правление неслыханными злодеяниями, казнями, вероломством, величайшей бесчестностью и корыстолюбием.

Из всех Мангытов на бухарском престоле этот эмир был наиболее порочной фигурой. Гордясь своим призрачным могуществом, эмир Насрулла не считался ни с какими правилами международных взаимоотношений: попавшие в Бухару английский посол, полковник Стоддардт, капитан Конолли, один турецкий военный инструктор, посланный в Бухару, двое итальянцев, приехавших в Бухару за греной и др., — все они были брошены в ужасную бухарскую тюрьму и после длительного пребывания в ней зарезаны на площади перед арком (на так называемом Регистане). Обвинения, выставленные против этих лиц, вполне соответствовали степени умственного развития бухарского деспота и его окружения; так, например, итальянцы были обвинены в том, что они привезли с собой несколько ящиков с чаем, пересыпанным алмазным порошком, чтобы отравлять всех жителей святого города, что «они превращали день в ночь и привезли с собой множество других искусных штук».

Казнь в Бухаре (из книги воспоминаний Г.П. Федотова "Моя служба в Туркестанском крае"// "Исторический вестник", №№6-11 за 1913 г.)

В своем стремлении сломить господство узбекской знати и непокорных элементов вообще, эмир Насрулла не останавливался ни перед какими мерами. Лишив жизни своего первого министра (куш-беги), служившего еще его отцу, он вместо того, чтобы назначить на эту должность кого-либо из узбеков, сделал таковым, к общему изумлению, тавризского перса Абдуссамада, дав ему титул своего заместителя (наиб).

Насрулла подвергал немилосердным гонениям высшее чиновничество и высший военно-командный состав; конфисковывал их имущество, ссылал или казнил их, не отдавая никому отчета. «Первым помощником в этом деле искоренения бухарского феодализма, — говорит Н. В. Ханыков, бывший в Бухаре в 1841 — 1842 гг., — был туркмен Рахман-берды-Нияз, назначенный эмиром на важную должность раиса, т. е. блюстителя нравов и верности мер длины и веса. Простолюдинов стали бить палками, заставляя молиться богу, сипаев (военных) резали или заставляли искать спасения в бегстве; народ проклинал раиса, а сипаи поняли, кого они возвели на престол, но делать было нечего». Трудно сказать, насколько хватило бы у подданных терпеть тиранию деспота, если бы внезапная смерть в 1277/1860 г. не прервала его кровавого царствования. По очень распространенному рассказу, насильно взятая им в жены дочь его заклятого врага, шахрисябзского правителя (вальями), во время сна эмира влила ему в ухо ртуть. Разбуженный страшной болью, эмир еще нашел в себе силы отдать приказание, чтобы преступница вместе со своими детьми была зарезана на глазах умирающего.

Сын и преемник эмира Насруллы, Музаффар, по словам его современника, ни в какой мере не пользовался любовью отца, и тот совершенно не желал, чтобы он стал его преемником на троне Бухары. Поэтому отец имел большое намерение убить сына, человека столь же жестокого и кровожадного, как он сам, но поскольку других более умных сыновей у эмира не было, он поневоле отложил свое намерение. Большинство эмиров кочевых узбеков (илатийэ) также хорошо знало любовь наследника престола к кровопролитию, его наклонность к тирании и жестокосердие, поэтому тоже менее всего желало видеть его своим повелителем.

Но неожиданная смерть эмира Насруллы заставила их в силу необходимости привезти Музаффара из г. Кермине, где он был правителем, и возвести его на престол. Хорошо зная враждебное отношение к себе узбекских эмиров, он очень многих из числа тех, кого особенно подозревал во враждебных замыслах против себя, постепенно истребил. Не уважал он и достоинства узбекского военного сословия. Если при его отце, эмире Насрулле, на всех письменных указах, направляемых в большие вилаеты (области), вместе с печатью эмира ставили свои печати и некоторые высшие узбекские сановники государства, то эмир Музаффар через короткое время перестал это делать. В противовес своему узбекскому окружению он сосредоточил все внимание на молодых персидских (ирани) рабах. И что бы эмир ни захотел сделать, дурное или хорошее, они во всем ему потакали, всячески ему льстили и сами поступали так, как поступал эмир. Крайняя чувственность и половые извращения составляли отличительные черты эмиров Мангытов, не останавливавшихся ни перед какими преступлениями для удовлетворения своих низменных инстинктов".

Собственно с таким управлением и общим уровнем развития не удивительно, что Бухара с треском проиграла войну с Российской империей, которую сама же и провоцировала. Далее А.А. Семенов приводит обширную цитату из сочинения Ахмад-махдума «Дониша» "Рисола-йи сафорат-нома (Книга о посольстве)" касательно хода этой войны:

"После победы и успехов русских в Ташкенте (эмир), считая Дизах (т.е. Джизак) преградой к подступам к Бухаре и даже воротами Самарканда, понял необходимость (его укрепления) и издержал на это свыше 100 тысяч тенег. Вокруг (Дизаха) построили крепкую стену и туда определили известное количество войска для отражения подходящих русских. По этому случаю (т. е. ввиду возможного нападения русских войск) назначили главнокомандующим Якуба «куш-беги», бывшего одним из слуг эмира, несмотря на то, что он за всю свою жизнь даже ружейного выстрела не слышал и ни в каком сражении не видел и бойцов. (Даже) самые низшие представители наукарийа (иррегулярного войска) считали (для себя) за бесчестье, что Якуб «куш-беги» был назначен главнокомандующим. Точно так же, несмотря на то, что русские еще и не подступали к Дизаху, в городе Бухаре, среди студентов медресе и духовенства, возникло сильное возбуждение и волнение. (Все кричали и призывали), что поскольку война с неверными (джихад) есть религиозная обязанность (фарз), то малый и великий, простолюдин и благородный — (все) обязаны выступить против неверных.Эмир, пораженный этим выступлением (мулла-бачей и духовенства), поневоле объявил мобилизацию военных сил и занялся подготовлением доводов к объявлению священной воины.

Установив истинные причины похода (против русских), эмир с большим войском, в смущении (однако), выступил из города (Бухары) при 36 пушках и с многими верблюдами под воинским снаряжением (курхона). И когда они (уже) противостояли врагу, то порох, патроны и ядра были еще в Бухаре. Все боевые припасы были в недостаточном количестве, порох для ружей был такой мокрый, что для его воспламенения требовался большой таз огня.

После выступления войска (эмира) по городу затрубили в трубы, (призывая население) идти на «священную войну» (газават); в ворота каждого дома (особые посыльные) стучали палками, чтобы (люди) поскорее выходили (и отправлялись на «священную войну»). Горожане, никогда не слышавшие пушечного и ружейного выстрела и не бывавшие на поле битвы, думали, что газават подобен арене, где происходят состязания борцов (куштингири), или площади, где скачки. Каждый захватил палку длиной в 3 гяза (около 3 м), некоторые на конец палки набили железный обручок, (все) дня того, что если враг бросит (в него) палкой, то и он (крепко) ударит его по голове. Что за необычайно удивительное было время! Духовенство кричало об обязательности «священной войны», а (само) не знало, как эта война стала религиозным обязательством.

Наконец таким порядком собралось многочисленное войско. Некоторые по глупости шли с охотой, некоторые неохотно, (но во всяком случае) из каждого сословия выступали на священную войну одни на 10 дней, другие на месяц. Когда эмир увидел все это сборище, он принял твердое решение, что в этом походе он покорит (все) до (самого) Петербурга, столицы (русского) императора, так как он видел, что в длину и ширину (это) войско растянулось на два фарсанга[i], но не знал эмир (стиха):

Растянутое войско не годится для войны:

Двести (опытных) войной лучше ста тысяч (необученных)

Кичась силой и непобедимостью, эмир останавливался на каждом полфарсанге; проводя по двое суток (на остановке) и, посылая грохот барабанов и звуки флейт и труб в эфир небес, он считал (самих) Феридуна и Афрасиаба из числа окаймлений (своей) свиты. В течение двух месяцев, больше или меньше, (так) двигаясь к берегам Сыр-Дарьи, остановились, наконец, в местности, называемой Сасык-куль (Вонючее озеро).

Бойцы за веру из августейшей штаб-квартиры, перед тем как дойти до (этой) остановки, успели раскаяться в (участии в) священной войне и впали в нерешительность — не бежать ли (им) и не спасаться ли (отсюда), потому что недостача провианта в пути достигла (последнего) предела и им ничего не оставалось делать, как просить и вымогать (пропитание).

Русские, также не зная о положении врага, боялись (его) и были довольны, если бы состоялся мир, потому что в их книгах описана Тимурова сила и мощь узбекского войска, и еще видели, что подходит войско числом, как муравьи и саранча, покрыв (все) пространство степи. Они думали, как бы не получилась с ними беда. (Поэтому), побудив несколько человек, послали (эмиру) письмо, (но все) разумное отвернулось от министров (нашего) государства и не послужило нашему счастью, или же они не поняли претензий русских, или не смогли сделать доступным эмиру (содержание письма).

Поневоле произошла встреча (подобная встрече) в Сыффине[ii]. Раздались звуки боевых труб. Всего русского войска было от 1500 до 2000 человек, которые приближались подобно железной стене. (Эмир предполагал) завлечь русское войско в невыгодное (для них) место и, сразу окружив, связать и забрать их в плен. От того места, где эмир изволил остановиться (и где) возвышалась его величественная палатка, ноле битвы было, примерно, на расстоянии полфарсанга, так что (сюда) доносился барабанный бой. Эмир под тенью (своей) царственности занимался игрой в шахматы; группа болтунов рассказывала (ему) сказки и (декламировала) стихи. Эмир, шевеля своими бедрами в ритм барабанного боя, время от времени приказывал своим слугам внушить начальнику артиллерии, Салим-бию, и начальнику пехоты, Шер-Али «иноку», как бы казна русских не попала в руки иррегулярных солдат (наукарийя) и не была (ими) разграблена, чтобы много русских не убивали, а приводили живыми: мы-де их возьмем в ряды наших солдат, они будут (у нас) служить и введут дисциплину.

Сбоку (эмирского) войска (разъезжал) Яхья-ходжа, туркмен, занимавший должность ахунда, со всей глупостью закинув назад конец (своей) чалмы и держа в руках большой лист (бумаги, он громким голосом) внушал воинам достоинства священной войны. «Сражайтесь за веру! Крепко стойте!» (кричал он).

В этот момент русские бросились в атаку, захватили пушки и послали два-три пушечных ядра в подарок (эмирским войскам). Все (как будто) ждали бегства и (потому) сразу бросились бежать. Первым пустился наутек Яхья-ходжа ахунд, бросив (с головы) свою чалму и выронив лист бумаги из рук. Тогда известили эмира, что войско (его) изменило ему и обратилось в бегство. Эмир, растерявшись, вскочил на неоседланную лошадь и, забыв даже надеть чалму и одеться, в чем был за игрой в шахматы, в том и пустился (тоже) бежать. Поскольку наш народ никогда не видел правильного боя, (ведущегося регулярными войсками), и не слышал о нем, а если слышал, не верил слышанному, то никто не представлял, что победившее войско может и не преследовать врага. Ни на что не обращая внимания, все, что имели на голове и на теле, побросали в разных местах и бежали, куда глаза глядят, так что некоторые, повернув назад, наткнулись на русское войско. Русские, войдя в их положение, напоили и накормили их и отправили домой. Другие попали в реку, третьи ударились в горы, четвертые устремились в степь. Большое число их, что и сосчитать нельзя, стало в реках и в степи добычей хищных рыб и тигров, и от них не осталось и следа.

Все снаряжение, утварь, денежная наличность пехоты и кавалерии остались (на месте) без хозяев, так что многое из пищи еще доваривалось, многое уже было положено на блюда; чайники, чашки и большие миски стояли на расстеленных скатертях. После бегства бухарского войска русские (однако ко всему этому) не приблизились и (даже) не взглянули. И степняки из киргизов и казахов завладели всем этим добром, которого нельзя было ни счесть, ни вообразить.

В своем (стремительном) бегстве эмир даже не имел возможности отправлять свою естественную нужду: он делал это в седле. К ночи он достиг одного селения, по имени Хавас, к нему подоспели немногие из его слуг, которым он приказал почистить (свое платье), пока на следующий день, с восходом солнца, к нему не собрались некоторые из сановников государства и не переодели его в чистое платье.

Таким образом вернулись в Самарканд. В этом положении у эмира собралось, приблизительно, 500 человек из всего того войска, которое насчитывало (в своем составе), примерно, 200 тысяч человек, которое (теперь) рассеялось и каждый ушел в (свой приют). Как глупо собрались вначале, так глупо в конце и растерялись. И никто не спросил: кто пришел и кто ушел?»"

Предпоследний эмир Бухары Абдулахад:

[i] Около 15 км

[ii] Сыффин — местность вблизи г. Ракки на Евфрате, где произошла битва между Алием и Муавием