Как не пытался я резать эту публикацию нещадно, победить себя так и не смог. Уж слишком много разновекторных вкусняшек в этой истории. Кто захочет обогатить свою светлую голову новыми знаниями - прочтет. Может быть не за один присест, как часто делаю это я.
Ты меня на рассвете разбудишь,
проводить необутая выйдешь.
Ты меня никогда не забудешь.
Ты меня никогда не увидишь.
А. Вознесенский "Сага"
А. Вознесенский:
«В Ванкувере один профессор дал мне историческое исследование о Резанове, изданное в Америке. Я был потрясен: этой историей интересуются американцы, в России же историки игнорируют эту тему. Русские ничего не знают о великом русском путешественнике. Я считаю, что его любовная история сильнее, чем «Ромео и Джульетта». В Вероне есть Дом Ромео и Джульетты. За ним стоит стена, очень похожая на кремлевскую, с зубцами. …Но это все выдумано, потому что Ромео и Джульетты не было, а Кончита и Резанов были. Если бы они обвенчались, то Россия бы вступила на тот берег океана. И вся мировая история пошла бы по другому пути. Все это меня захватило. Я стал собирать исторические свидетельства».
В 1970 году на свет появляется поэма Вознесенского «Авось!»,
"Авось" называется наша шхуна.
Луна на волне, как сухой овес.
Трави, Муза, пускай худо,
Но нашу веру зовут "Авось"!
"Авось" разгуляется, "Авось" вывезет,
Гармонизируется Хавос.
На суше - барщина и фонвизины,
А у нас - весенний девиз "Авось"!
В 1976 году режиссеру театра Ленинского комсомола Марку Захарову приходит идея запечатлеть столь благодатный романтический сюжет в виде музыкального спектакля. По сути это была попытка развить и закрепить успех постановки «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты». На роль композитора Захаров предложил Вознесенскому того же Рыбникова.
В результате поэма «Авось!» была практически заново переписана Вознесенским для либретто. История этого переписывания весьма показательна. Во-первых, поэт добавил в либретто отрывки из других своих стихотворений – «Сага» (широко известная, как «Ты меня никогда не забудешь»), «Тоска» – и даже включил собственный перевод стихотворения Микеланджело («Создатель»). Кое-что дописывалось, что-то убиралось, что-то изменялось.
С самого момента ее возникновения к постановке "Юнона и Авось" прочно прикрепился ярлык «Первой советской рок-оперы». Сам композитор либретто Алексей Рыбников – оценивал жанровую принадлежность своего детища вполне трезво и, как профессионал, чувствовал неуместность присужденного «титула». По его словам, в «Юноне…» он хотел «…следовать великой русской оперной традиции, прикоснуться к фольклорным мотивам, стихии русского романса».
Да и кому, как не Рыбникову, знать, что такое на самом деле «рок-опера». Член Союза композиторов, преподаватель консерватории, автор замечательной музыки ко многим известным советским фильмам («Вам и не снилось», «Тот самый Мюнхгаузен», «Приключения Буратино», «Про Красную Шапочку» и др.) был, плюс ко всему, и создателем действительно первой в Союзе рок-оперы – «Звезда и Смерть Хоакина Мурьеты» (на основе стихотворной пьесы П. Грушко, в свою очередь, написанной по мотивам произведений П. Неруды). Мало того, «Звезда и Смерть…» в 1976 году была поставлена театром «Ленком» и вызвала широкий ажиотаж в узких кругах.
А. Рыбников
«Все равно первой советской рок-оперой во всех странах мира называли и будут называть «Юнону и Авось», и переубедить, я думаю, никого уже невозможно. В любом случае «Звезда и смерть…» была первой рок-оперой на сцене постоянно действующего столичного театра».
В произведении «Юнона и Авось» равновелика роль всех трех составляющих: слов (А. Вознесенский), музыки (А. Рыбников) и театральной постановки (М. Захаров). Для полноценного восприятия «Юноны и Авось» обязательно необходимо видеть спектакль в постановке Марка Захарова. Талантливая игра актеров усиливает и компенсирует все «бледные» места музыкального произведения, несмотря на то, что голос Караченцова явно проигрывает голосу исполнителя роли Резанова на пластинке 1983 года.
Вместе с тем, либретто потеряло всю ироничность, свойственную поэме, и в результате стало абсолютно возвышенным и помпезным. Вознесенский, знакомый с оригиналами документов истории, прекрасно понимал, что взаимоотношения Резанова и Кончиты в реальности имели множество прозаических моментов. Немолодой уже мужчина стремится наладить торговые отношения с колонистами Калифорнии. Ему симпатизирует молоденькая испанка, дочь коменданта. Оба они понимали, что их брак имеет широкие перспективы.
Судя по документам, Резанов был для нее человеком с большим будущим, его амбиции и воля действительно очаровали 16-летнюю девушку. Чувства же Резанова к Кончите были более прозаичны. В одном из писем в Россию он писал: «…любовь моя у вас в Невской под куском мрамора, а здесь – следствие энтузиазма и новая жертва Отечеству». Со смертью Резанова для Кончиты рухнули и все надежды на будущее, поэтому ее уход в монастырь вполне логичен. Вознесенский не скрывал того, что приукрасил правду, однако, и приукрашивая, поэт оставил достаточно места для иронии, периодически «приземляющей» патетику и придающей этой истории определённый градус реальности.
Вот лишь один пример. Обратите внимание на то, какие куски поэмы (жирный шрифт) были выброшены из либретто.
«Земли новые – табула раса.
Расселю там новую расу –
Третий Мир – без деньги и петли,
ни республики, ни короны!
Где земли золотое лоно,
как по золоту пишут иконы,
будут лики людей светлы.
Был мне сон, дурной и чудесный.
(Видно, я переел синюх.)
Да, случась при Дворе, посодействуй –
на американочке женюсь….
Отнесите родителям выкуп
за жену: макси-шубу с опушкой из выхухоля,
фасон «бабушка-инженю»…»
В либретто же Резанов и Кончита окончательно превратились в «Ромео и Джульетту». В «Юноне и Авось» уже нет места улыбке, здесь царит лишь патетика и трагизм, а в итоге - болезненно драматический финал.
«Двойственность» рок-оперы и определила ее дальнейшую историю. Советская идеологическая система оказалась в недоумении. Запрещать «Юнону и Авось» вроде бы не за что, но и продвигать в массы эту сомнительную вещь как-то не фонтан. В общем, долго тянули с разрешением на театральную постановку. Опасаясь за судьбу произведения, Рыбников в срочном порядке делает в конце 1970-х запись рок-оперы.
Н. Караченцов, из интервью 2001 г.:
«Алеша Рыбников испугался, что его детище останется неуслышанным. Он на свой страх и риск пригласил разных певцов и записал пластинку, драматургия которой даже отличалась от драматургии спектакля, потому что спектакль только намечался. Но уже некие основные музыкальные номера были написаны, и он присоединил их. И вот там Кончиту пела его дочь. Алеша устроил тогда «презентацию», как сейчас бы назвали, в церкви, куда пригласил пол-епархии и их дипкорпус. …Вышел спектакль, мы его стали играть. Спектакль принят, уже как вроде существуем, ну и тут Алеше разрешили и пластиночку тиснуть… А люди подходят и спрашивают: «Почему там не Вы?». Объяснить всю эту ситуацию каждому довольно сложно».
В итоге, разрешение на спектакль все-таки было получено, и 9 июля 1981 года в «Ленкоме» состоялась его премьера. Эффект от постановки оказался даже более мощным, чем предполагали ее создатели. «Свинью в мешке», как обычно, подложили «западные благожелатели», с восторгом объявив рок-оперу «антисоветской»…
«New York Times», 11 июля 1981:
«Мюзикл, сочетающий западный рок, страстные танцы, русские церковные песнопения, любовную русско-американскую историю создаёт впечатление, что, он сделан на заказ, чтобы блюстители советской культуры откликнулись на него: «Нет!».
«Time Magazine», 20 июля 1981:
«Шум, пробивавшийся сквозь стены и перекрытия театра им. Ленинского комсомола, был достаточно громок, чтобы разбудить основателя Советского государства в его Кремлёвском мавзолее».
После такой «рекламы» у «Юноны и Авось» тотчас возникли дополнительные трудности. Спектакль долго не выпускали за рубеж, а выпуск пластинки вообще затянулся. За Рыбниковым долгое время не хотели признавать… авторских прав (ведь выход пластинки – это уже массовая известность). Тем не менее, как показала практика, с этим можно было бороться. Рыбников просто подал в суд на… Министерство культуры, и права на рок-оперу все-таки отсудил. Дальше – больше. В 1983 году выходит пластинка (впоследствии разошедшаяся 10-миллионным тиражом), а в ноябре того же года знаменитый Пьер Карден своим именем «продавил» гастроли «Юноны и Авось» в Париже.
Позже были и гастроли на Бродвее, а «Юнона и Авось» вошла в историю и до сих пор пользуется популярностью. Единственное, о чем стоит сожалеть, так это о том, что она осталась единственной созданной на «одной шестой части суши» успешной рок-оперой, что бы мы ни вкладывали в это понятие.
А. Вознесенский:
«Недавно Марк подошел ко мне: «Ты знаешь, в «Аллилуйя…» надо изменить «жители ХХ столетия». Я написал: «Дети XXI столетия». И вместо «К концу идет ХХ век…» – «Нам достался XXI век». Дальше можно петь: «Нам XXII достался век», «Нам достался XXIII век». Так что три века поэме обеспечены. Я думаю, что так и будет, потому что это подлинная любовь. Это все больше ценится. И вот это чувство безоглядности, как два человека противостоят системе: религиозной – ортодоксальной православной и католической. Каждый борется в одиночку, и я думаю, что это, к сожалению, надолго. Все остальное ерунда – политика, коррумпированность всех либералов, и правых, и левых».
Из поэмы А. Вознесенского «Авось!»:
«Когда ж, наконец, откинем копыта
и превратимся в звезду, в навоз –
про нас напишет стишки пиита
с фамилией, начинающейся на «Авось».
Мнение критика:
От этих модернистских оборотцев
Резанов ваш в гробу перевернется!
Мнение автора:
Перевернется, – значит, оживет.
Живи, Резанов! «Авось», вперед!»
В Сети обнаруживается и краткий пересказ либретто:
Николаю Резанову 40 лет, а он как потерянный мечется в поисках призрачной свободы, нового жизненного пути. Не находя ни в чем отрады, Николай Петрович решает посвятить свою жизнь служению Отчизне, воплотить в жизнь свой замысел – найти новые земли.
Он пишет многочисленные прошения, веря лишь в русское «авось», государю Павлу с просьбой поддержать его затею и направить корабли к берегам Калифорнии для осуществления российско-американской торговой компании, для упрочения славы и мощи России.
От безысходности Резанов молится Богоматери и стыдливо признается в тайной любви к ней, как к обычной женщине. В ответ он слышит голос, который благословляет его на дела. И неожиданно камергер получает положительный ответ на поездку. Государь возлагает на Резанова ответственную миссию - наладить российско-американские и испанские торговые отношения.
Румянцев Н.П. милостиво, ввиду бывших подвигов Резанова и скорби после потери супруги, а также из-за сложной внешней обстановки, поддерживает проект графа.
Резанцев выходит в море под Андреевским флагом на кораблях «Юнона» и «Авось». Уже на подходе к берегам Калифорнии, у команды не оставалось продовольствия, многие заболели цингой.
Путешественники останавливаются на испанском берегу. Комендант форта настолько был впечатлен величием миссии Резанова, что дал бал в честь российского миротворца. Это было роковым решением.
Российский путешественник дарит дочери коменданта Сан-Франциско золотую диадему с драгоценными камнями в знак дружбы между двумя великими державами. Русский мореплаватель приглашает на танец дочь Хосе Дарио Аргуэьо, которая сразу влюбилась в него. Это переломный момент в рок-опере.
Эмоции переполняют главных героев. Дочери губернатора было всего 16 лет, сеньор Федерико считался ее женихом. Но Резанцев уже не может отказаться от юной красавицы и приходит к Кончите ночью со словами нежности. Они становятся близки.
Им приходится совершить тайную помолвку, которая не имела никакой силы. Разные вероисповедания не позволяли им быть вместе – Кончита должна была получить согласие Папы Римского, Резанов –российского императора.
Общество осуждает действия русского, назревает скандал. Резанов с грустью покидает свою невесту; держит путь в Санкт-Петербург, чтобы получить разрешение на брак с Кончитой. К тому же Резанову нужно продолжить начатую миссию во благо Отечества.
Обратный путь был печальным. Резанов пишет государю, что хотел прославления родины, но его мечты разбились вдребезги. Возвращаясь в Петербург, путешественник заболевает горячкой и умирает, так и не осуществив свой замысел.
Кончита остается ждать Резанова. Когда ей сообщают о гибели любимого, она отвергает эти слухи. И продолжает ждать. Много завидных женихов сваталось к дочери губернатора, но она вновь и вновь отказывала им. Сердце ее принадлежало только далекому русскому. Мать и отец состарились, Кончита заботилась о них. И ждала.
Шло время, ушли в мир иной родители. Минуло тридцать лет. И только когда Кончита увидела официальные бумаги о гибели Резанова, она становится монахиней, проведя остаток дней в доминиканском монастыре.
«Юнона и Авось» - о верности, силе любви, которую Кончита гордо пронесла через всю жизнь. В конце рок-оперы звучит «Аллилуйя» - как символ великой любви, то, ради чего стоит жить.
«…В море общем сливаются реки,
Аллилуйя любви, аллилуйя!»
А теперь приступим к разбору правдивой истории Резанова и Кончиты, основой которой является следующий документ:
"Описание в сентиментальных документах, стихах и молитвах славных злоключений Действительного Камергерра Николая Резанова, доблестных Офицеров Флота Хвастова и Довыдова, их быстрых парусников "Юнона" и "Авось", сан-францисского Коменданта Дон Хосе Дарио Аргуэльо, любезной дочери его Кончи с приложением карты странствий необычайных".
"Пусть как угодно ценят подвиг мой, но при помощи Божьей надеюсь хорошо исполнить его, мне первому из России здесь бродить так сказать по ножевому острию".
Н. Резанов - Директории Русско-Американской компании,
6 ноября 1805 года.
«Здесь должен я Вашему Сиятельству сделать исповедь частных приключений моих. Ежедневно куртизуя гишпанскую красавицу, приметил я предприимчивый характер ее, честолюбие неограниченное, которое при пятнадцатилетнем возрасте уже только одной ей из всего семейства делало отчизну ее неприятною. Всегда шуткою отзывалась она об ней: "Прекрасная земля, теплый климат. Хлеба и скота много, и больше ничего". Прекрасная Кончита умножала день ото дня ко мне вежливости, разные интересные в положении моем услуги и искренность, что начали непременно заполнять пустоту в моем сердце. Мы ежечасно сближались в объяснениях, которые кончились тем, что она дала мне руку свою..."».
«Предложение мое (руки и сердца Кончите) сразило воспитанных в фанатизме родителей ее. Разность религий и впереди разлука с дочерью были для них громовым ударом. Они прибегли к миссионерам, те не знали, на что решиться, возили бедную Консепсию в церковь, исповедовали ее, убеждали к отказу, но решимость ее, наконец, всех успокоила. Святые отцы оставили разрешение за римским престолом, но согласились помолвить нас по соглашению, что до разрешения Папы было бы сие тайною. С того времени, поставя себя как близкого родственника коменданту, управлял я уже портом Его Католического Величества так, как того требовала польза России, и Губернатор крайне изумился, увидев, что, так сказать, он сам в гостях у меня очутился. На «Юнону» привозить начали хлеб, и в таком количестве, что просил уже я остановить подвозку, ибо не могло судно мое принять более».
Из донесения инспектора Русской Америки Н.П. Резанова министру коммерции графу Румянцеву, посланное из Сан-Франциско
17 июня 1806 года секретно
Русский эмигрант А.Ф. Шпилин в своем очерке писал:
«Ни один государственный деятель не приобрел за границей, - несмотря на вековую враждебность и даже ненависть к России - такой трогательной симпатии, как Резанов. И не странно ли, не больно ли, что Резанов остался забытым и неизвестным в России. Мы не имеем намерения писать монографию об этом замечательном деятеле, для этого у нас уже нет времени и возможности. Мы ставим себе весьма скромную задачу: собрать доступные нам источники и, указав ценность каждого из них, тем самым помочь историку. Пусть этот наш посильный труд будет скромным венком на забытую могилу Н.П. Резанова.»
Николай Петрович Резанов родился 26 марта 1764 года в обедневшей дворянской семье. Служил в лейб-гвардии, был приближен Екатериной II и принят в ее охрану, после возглавлял канцелярию (сперва у графа Чернышова, а затем – у поэта Державина), а с 1797 по 1799 год был обер-секретарем Правительствующего Сената.
Будучи с 1794 г. в Иркутске, он сводит близкое знакомство с Григорием Ивановичем Шелиховым, прозванным «русским Колумбом» за то, что он в 1783 году, построив на собственные средства три судна, сплавал в Америку и завел там российские поселения и пушной промысел. Словом, Григорий Иванович был человеком предприимчивым. И франта петербургского взял в оборот мгновенно, руками… старшей дочери, 15-летней Анны: девушки с тугой русой косой и синими серьезными глазами. Резанову было тогда уже тридцать… Вскоре под влиянием семьи Шелеховых Резанов становится корреспондентом (представителем) организованной ими Российско-Американской Компании в Санкт-Петербурге.
Рязанову приходит мысль о создании колонии в Америке, причём не только на Аляске. Император Павел принял его милостиво и удовлетворил прошение о создании на основе промыслов Шелихова и других сибирских купцов единой Российско-американской компании, представительство которой учреждалось в Петербурге, а главой назначался сам Николай Петрович Резанов, а пайщиками компании являлись члены императорской семьи.
Через восемь лет супружеской жизни, буквально через 12 дней после рождения дочери жена Резанова умирает. Резанов решает удалится от дел, но вмешался император Александр I. Не желая отпускать Резанова в отставку, он назначил его послом в Японию с тем, чтобы наладить торговлю. Россия хотела продавать Японии пушные товары, мамонтовую и моржовую кость, рыбу, кожи, сукно, а покупать — пшено, штыковую медь и шелк (чрезвычайно проблематичное поручение, если учесть, что японцы уже более полутора веков вели политику жесткого изоляционизма, с западными странами не торговали, отношений не поддерживали никаких, к себе никого не пускали)… Это посольство решено было совместить с кругосветным путешествием, в которое вот-вот готовы были отплыть корабли «Надежда» и «Нева» под командованием капитанов Крузенштерна и Лисянского. Указом государя Резанов назначался «полным хозяйским лицом во время вояжа», то есть главою экспедиции.
Эта экспедиция готовилась уже год. Иван Федорович Крузенштерн по праву считался ее руководителем. Ему принадлежали идея, разработка маршрута и назначение штатского чиновника «полным хозяйским лицом» стало для Крузенштерна совершеннейшим сюрпризом. Впрочем, он не отнесся к этому всерьез, полагаясь на морской устав, принятый еще Петром I, где было ясно сказано: на корабле только один хозяин — капитан, а все, находящиеся на борту, вне зависимости от их должности, звания и положения, находятся в его полном подчинении…
Недоразумения начались уже во время погрузки. На компактной «Надежде» (парусный шлюп длиной 35 метров) было не так много места, и свита, полагавшаяся послу, чрезвычайно стеснила экспедицию. Что же касается самих Резанова и Крузенштерна, за неимением второй командирской каюты им пришлось поселиться в одной (очень маленькой — всего шесть квадратных метров и с низким потолком).
26 июля 1803 г. в 10 часов утра «Надежда» и «Нева» вышли из Кронштадта. В ноябре русские корабли впервые пересекли экватор. Капитаны Крузенштерн и Лисянский сблизили свои шлюпы, команды были выстроены в парадном порядке на палубах, и над экватором грянуло громоподобное русское «Ура!». Потом переодетый Нептуном матрос потрясал трезубцем, приветствуя первых русских в Южном полушарии. Потом купались в Атлантике сами и купали… скотину: свиней, коз, корову с теленком — их швыряли за борт, а потом вылавливали из воды (это делалось скорее из санитарных соображений, ведь в тесных корабельных стойлах скотина изрядно запаршивела).
Рождество встретили у берегов Бразилии. Оба корабля требовали основательного ремонта: на «Неве» сгнила часть обшивки, на «Надежде» повреждены грот- и фок-мачты. Для экспедиции их покупали в Англии как новые, а оказались — б/у. При чистке днищ обнаружились даже прежние названия: «Леандр» и «Темза». Пока стояли в доке, разразился скандал с местными властями. Виной всему — enfant terrible экспедиции, член посольской свиты Резанова молодой граф Федор Толстой (его приняли за контрабандиста, а он, вместо того чтобы объясниться, открыл по полицейским стрельбу).
Это был чрезвычайно яркий и беспокойный человек, обожавший опасные проказы. Он прославился, отважившись подняться на воздушном шаре весьма несовершенной конструкции. Был бретер (то есть без конца дрался на дуэлях и специально для этого ввязывался в ссоры). В экспедицию его поспешили пристроить, когда он вызвал на дуэль полковника собственного полка (неслыханная дерзость). И вот теперь на корабле Федор Иванович выделывал всякие штуки. Однажды напоил старика корабельного священника и, пока тот спал прямо на палубе, припечатал его бороду к полу казенной сургучной печатью. А когда священник очнулся, Толстой цыкнул на него: «Лежи, вставать не смей! Видишь, казенная печать!» И старик в итоге, плача, отстриг себе бороду ножницами по самый подбородок. В другой раз Толстой затащил в капитанскую каюту орангутана (на борту был небольшой зоопарк, пополнявшийся на всех стоянках) и научил, как поливать чернилами лист бумаги. Вот только граф Толстой использовал чистый лист. А орангутан — капитанский дневник Крузенштерна, лежавший на столе.
На острове Нукагива Федор Иванович сходил к туземному мастеру татуировок и вернулся покрытый с ног до головы затейливым орнаментом. Позже в России, когда потерявший терпение Крузенштерн высадил Толстого на берег, а тот еще напоследок смотался на каком-то подвернувшемся корабле на Алеутские острова и только после этого вернулся в Петербург, Федор Иванович фраппировал дам в светских гостиных, снимая фрак, жилет, рубашку и демонстрируя татуировки. В Петербурге его прозвали Американцем. Между прочим, Федор Толстой-Американец сделался прототипом Сильвио в пушкинском «Выстреле» и Долохова в «Войне и мире». А в «Горе от ума» он описан так: «Ночной разбойник, дуэлист, в Камчатку сослан был, вернулся алеутом».
Неудивительно, что этот человек почти сразу двумя-тремя шуточками сумел поссорить начальников экспедиции: Резанова и Крузенштерна. Дошло до того, что они, живя в одной каюте, перестали разговаривать и сообщались друг с другом только посредством переписки, причем весьма язвительной. «Взрыв» произошел на Маркизских островах, через девять месяцев после отплытия из России.
Там нужно было пополнить запасы еды, и Крузенштерн, заметив уважение местных жителей к европейским железным топорам, запретил обменивать эти топоры на что-либо, кроме свиней, чтоб не сбивать цену. А Резанов, ни о чем не зная, отправил своего слугу на берег, чтобы обменять несколько топоров на этнографические редкости (глиняные плошки, бусы, деревянные скульптурки — он собирал коллекцию для императора). Все, что слуге удалось выменять, капитан приказал отобрать и вывалить на палубе в назидание остальным.
Резанов вспоминал: «Чувствуя таковые наглости, увидя на другой день на шканцах Крузенштерна, сказал я ему: «Не стыдно ли вам так ребячиться и утешаться тем, что не давать мне способов к исполнению на меня возложенного?» Вдруг закричал он на меня: «Как вы смели мне сказать, что я ребячусь!» «Так-то, сударь мой, — сказал я, — весьма смею, как начальник ваш».
К несчастью, перепалка случилась не где-нибудь, а, как упомянул Резанов, именно на шканцах — самом священном для любого моряка капитанском месте. По морскому уставу любые пререкания с капитаном на шканцах наказываются вдвойне. А тут — такая дерзость! Словом, Резанов по неопытности в морских делах не придал этому обстоятельству особого значения, а вот Крузенштерн оскорбился немыслимо.
«Спустя несколько времени приехали с «Невы» капитан-лейтенант Лисянский и мичман Берг, — продолжает Резанов. — Созвали экипаж, объявили, что я самозванец, и многие делали мне оскорбления, которые, наконец, при изнуренных силах, повергли меня без чувств. Вдруг положено вытащить меня на шканцы к суду». Его вытащили из каюты совершенно больного. Потребовали предъявить царский рескрипт. Николай Петрович подчинился. Морские офицеры прочли бумагу и спросили: «Кто подписал?» «Государь наш Александр», — ответил Резанов. «Да кто писал?» — спросили они. «Не знаю», — честно ответил посол. «То-то, — заключили офицеры. — Мы хотим знать, кто это писал. Император, может, и не глядя подпись поставил. А пока мы этого не знаем, нет у нас начальника, кроме Крузенштерна». И тут же раздались крики матросов: «Заколотить его, скота, в каюту!» Оскорбленный Резанов сам спустился туда и более каюты не покидал до самого прибытия в Петропавловск.
Там Резанов написал жалобу генерал-губернатору Камчатки: дескать, экипаж экспедиции во главе с Крузенштерном взбунтовался. Крузенштерну было о чем задуматься: «Его превосходительство господин Резанов в присутствии областного коменданта и более десяти офицеров называл меня бунтовщиком, разбойником, казнь определил мне на эшафоте, другим угрожал вечною ссылкою. Признаюсь, я боялся. Как бы Государь ни был справедлив, но, будучи от него в 13000-х верстах, — всего ожидать можно...» Насилу генерал-губернатору удалось их помирить. 8 августа 1804 года командир корабля «Надежда» Иван Федорович Крузенштерн и все офицеры явились в квартиру Резанова в полной форме и извинились за свои проступки. Резанов согласился продолжать путь в том же составе. Взяв у генерал-губернатора Камчатки двух унтер-офицеров, барабанщика и пять солдат (почетный караул посла), «Надежда» двинулась в Японию («Неву» тем временем Лисянский повел на Аляску).
26 сентября 1804 г. «Надежда» прибыла в Нагасаки. У входа в бухту Крузенштерн приказал стрелять из пушек, как и положено в столь торжественных случаях. И тут же залив расцвел разноцветными фонарями и парусами: целая флотилия японских лодок-джонок двинулась к русскому кораблю. И вот на борт «Надежды» поднялись переводчики и чиновники. Они приветствовали русских, приседая и держась за коленки по местному обычаю. Но просили из пушки больше не стрелять и вообще сдать весь порох и оружие (кроме офицерской шпаги самого Резанова) и не входить в залив. Что ж! Крузенштерн бросил якорь, где ему указали. Простоять там пришлось… более полугода.
Все эти полгода японцы держались крайне вежливо: все приседали, держась руками за коленки, улыбались, радостно кивали. Доставляли русским все по малейшему требованию: пресную воду, свежайшие продукты, корабельные материалы для починки судна… Но платы за все это не брали и в гавань корабль не пускали.
Самому Резанову было позволено сойти на берег и ждать ответа из столицы, от японского императора, к которому повезли грамоту от русского царя и дары. Послу предоставили роскошный дворец, но за его пределы выходить не дозволяли и к Николаю Петровичу никого не впускали. Наконец в марте прибыл сановник из Иеддо (так в те времена назывался Токио). Ответ он привез неутешительный: император крайне удивлен прибытием русского посольства, принять его не может и торговли не желает и просит, чтобы русский корабль покинул Японию. Мол, уже 200 лет как решено, что японцам пользы нет выезжать из своей страны или к себе кого-то пускать. Даже дары не были приняты, и сановник с почтительным поклоном вернул их Резанову. Возможно, японскому императору они просто не понравились, потому что подобраны были неудачно: фарфоровая посуда (и стоило везти ее из Европы в Японию!), ткани (уступавшие качеством местному шелку), наконец, меха, среди которых было слишком много чернобурой лисы, а ведь в Японии лисица считается нечистым, дьявольским животным.
Резанов не воздержался и наговорил сановнику дерзостей: мол, наш император помогущественнее вашего будет, и с его стороны это большая милость, которая «из единого человеколюбия к облегчению ваших недостатков последовала» (так и сказал!). Переводчики пугались, вздыхали, ерзали, но Николай Петрович все настаивал, чтоб переводили. Дело было провалено окончательно. Пожалуй, посольство это не только не приблизило момент налаживания дипломатических отношений между Японией и Россией, но скорее отдалило его. Но при этом Резанов вошел в японские учебники истории как человек весьма достойный и почтенный. Вернувшись в Петропавловск, Николай Петрович узнал, что император, наградив Крузенштерна орденом Св. Анны II степени, ему самому пожаловал только табакерку, осыпанную бриллиантами. Это означало, что высшая власть приняла в конфликте скорее сторону капитана. От участия в первой русской кругосветной экспедиции Николай Петрович был освобожден — ему предлагалось теперь съездить с инспекцией в русские поселения на Аляске. А Крузенштерн помчался догонять Лисянского в Атлантическом океане.
И вот Резанов в Ново-Архангельске, на острове Ситха. Положение, в котором он застал русскую колонию, было ужасно. Продукты им доставляли исключительно из России — через всю Сибирь в Охотск, оттуда морем… На это уходили месяцы, все приходило испорченным. Контакты с «бостонцами» — американскими купцами — не заладились. Словом, поселенцы просто вымирали с голоду.
Осенью 1805 года в Ново-Архангельск зашел американский парусник «JUNO», владельцем которого являлся Джон Д’Вульф. Резанов выторговал у купца Вульфа судно, под завязку груженное продуктами, так что тот и опомниться не успел в сентябре 1805 года за 68 тысяч испанских пиастров. Не говоря уж о том, что Вольф вообще совершенно не собирался продавать его. Судно было с пробоиной в днище и поломками бизань-мачты и фор-стеньги, снабжено 8 пушками и грузом продовольствия. Нос судна украшала фигура богини Юноны с митрой на голове и лавровым венком в поднятых руках. Капитаном «Юноны» стал приглашенный Резановым лейтенант Николай Хвостов, приехавший в Охотск с другом - мичманом Гаврилой Давыдовым (будущим капитаном тендера «Авось»).
Но это было лишь частичное решение проблемы. Надвигалась зима, и до весны продуктов с «Юноны» поселенцам бы не хватило. Резанов велел строить еще одно судно для снаряжения экспедиции из двух кораблей на юг, в Калифорнию. К этому времени уже полкоманды погибало от цинги. «Спасем колонии от голодной смерти. Или погибнем. Авось все-таки спасем!» — вот с каким девизом они отправились в путь 25 февраля 1806 года и через месяц достигло берегов Калифорнии.
Одномачтовый десятипушечный тендер «Авось», длиной 48 футов и водоизмещением 50 тонн, был построен в Ново-Архангельске (ныне Ситхе) на Аляске в конце лета 1806 года. Это было первое судно, построенное на Аляске русскими. Конструкция тендера состояла из мачты, стеньги, а также двух рей, гафеля и гика. Его капитаном стал Гаврила Давыдов, команда состояла из 12 человек.
В марте 1806 года «Юнона» и «Авось» пришвартовались в заливе Сан-Франциско. Калифорния в то время принадлежала Испании, а Испания была союзницей Наполеона, следовательно — противница России. В любой момент могла разразиться война. Словом, комендант Сан-Франциско, по идее, просто не должен был принимать у себя русских. Кроме того, любые сношения колонистов с чужеземцами в обход Мадридского двора не приветствовались. И все же Резанов сумел пробиться к калифорнийцам! Мало того, за шесть недель пребывания там он совершенно покорил губернатора Верхней Калифорнии Хосе Арильягу и коменданта крепости Хосе Дарио Аргуэльо. Дочерью последнего и была 15-летняя Донна Мария де ла Консепсьон Марселла Аргуэльо. Кончита…
Один из участников экспедиции Резанова корабельный врач Георг Лангсдорф записал в своем дневнике:
«Она выделяется величественной осанкой, черты лица прекрасны и выразительны, глаза обвораживают. Добавьте сюда изящную фигуру, чудесные природные кудри, чудные зубы и тысячи других прелестей. Таких красивых женщин можно сыскать лишь в Италии, Португалии или Испании, но и то очень редко. Можно было бы подумать, что Резанов сразу влюбился в эту молодую испанскую красавицу. Однако ввиду присущей этому холодному человеку осмотрительности, я скорее допущу, что он просто возымел на нее какие-то дипломатические виды».
Может быть, доктор просто ошибался? Но и сам Резанов в своих докладах в Россию не выглядит человеком, потерявшим голову от любви.
Свояку и совладельцу Российско-американской компании Николай Петрович признавался:
"Из калифорнийского донесения моего не сочти, мой друг, меня ветреницей. Любовь моя у вас в Невском под куском мрамора, а здесь следствие энтузиазма и новая жертва Отечеству. Консепсия мила, как ангел, прекрасна, добра сердцем, любит меня; я люблю ее и плачу о том, что нет ей места в сердце моем, здесь я, друг мой, как грешник на духу, каюсь, но ты, как пастырь мой, сохрани тайну". "Я представил российский климат посуровее и притом во всем изобильней, она готова была жить в нем, и, наконец, нечувствительно поселил я в ней нетерпеливость услышать от меня что-либо посерьезнее до того, что лишь предложил ей руку".
И вот сразу после обручения жених покидал невесту с тем, чтобы вернуться в Петербург и просить ходатайства императора перед папой римским о согласии на брак. Николай Петрович рассчитал, что на это вполне хватит два года. Кончита заверила его, что будет ждать…
11 июня 1806 года отяжелевшие «Юнона» и «Авось» отвалили от калифорнийской земли, увозя спасительные для русской колонии на Аляске 2156 пудов пшеницы, 351 пуд ячменя, 560 пудов бобовых. Через месяц были уже в Ново-Архангельске. Здесь Николай Петрович успел сделать одно крайне интересное распоряжение: послал отряды своих людей в Калифорнию отыскивать подходящее место для организации Южных поселений в Америке. Такое поселение в калифорнийской бухте: крепость, несколько домов и 95 жителей — даже было организовано. Но место было выбрано неудачно: бухту то и дело заливало наводнениями, и через 13 лет русские оттуда ушли. Возможно, если б Резанов к ним вернулся, он нашел бы выход и закрепил за Россией калифорнийские земли.
Американский адмирал Ван Дерс утверждал: «Проживи Резанов на десять лет дольше, и то, что мы называем Калифорнией и Американской Британской Колумбией, было бы русской территорией»...
Наспех закончив дела на Аляске, Резанов сломя голову помчался в Петербург. Ему не терпелось поскорее реализовать свои «американские» честолюбивые планы… А может, все-таки не терпелось вернуться к Кончите (был ли Резанов вполне искренен в своих письмах родственникам и начальству — кто знает?). Как бы то ни было, он торопился. В сентябре он уже был в Охотске. Надвигалась осенняя распутица, и ехать дальше было никак нельзя, но Николай Петрович ничего не желал слушать. Отправился верхом. По дороге, перебираясь через реки, он несколько раз падал в воду — лед был слишком тонок и проламывался. Несколько ночей пришлось провести прямо на снегу. Словом, Николай Петрович страшно простудился и пролежал в горячке и беспамятстве 12 дней. А едва очнувшись, снова пустился в путь, совершенно не щадя себя…
В один морозный день Резанов потерял сознание, упал с лошади и сильно ударился головой оземь. Его довезли до Красноярска, где 1 марта 1807 года Николай Петрович умер. Ему было 42 года…
Через 60 лет Россия за бесценок продала Америке Аляску вместе со всеми владениями Российско-американской компании. Планам Резанова не дано было осуществиться. Но славу в веках он все-таки снискал — благодаря Кончите.
Правда, она не ждала его 35 лет, как сказано в знаменитой рок-опере. Нет. Только чуть больше года каждое утро выходила на мыс, садилась на камни и смотрела нa океан. Ровно на том месте, где теперь опора знаменитого калифорнийского моста «Золотые ворота»...
А потом, в 1808 году, Кончита узнала о смерти жениха: родственник Николая Петровича написал ее брату. Прибавив, что синьорита де Аргуэльо свободна и может выйти замуж, за кого пожелает. Но она отвергла эту ненужную ей свободу. За кого ей было выходить, какие мечты лелеять? Двадцать лет Кончита после этого жила с родителями. Занималась благотворительностью, учила грамоте индейцев. Потом ушла в монастырь Святого Доминика под именем Мария Доминга. Вместе с монастырем переехала в город Монтеррей, где и умерла 23 декабря 1857 года. Пережив, таким образом, Резанова на полвека…
Тендеру «Авось» была уготована короткая судьба. Он с грузом потерпел крушение у побережья острова Чичагова в районе архипелага Александра на пути следования в Ново-Архангельск 11 октября 1808 года. Команда в составе капитана, офицера, 10 матросов и часть перевозимого груза уцелели.
Еще более трагично сложилась судьба парусника «Юнона». Летом 1811 года бриг под управлением штурмана Мартынова следовал на Камчатку с грузом китайских товаров. Но на пути к Камчатке почти три месяца парусник боролся со стихией – движению судна препятствовал сильный шторм, а на подходе к Камчатке около 20 дней «Юнона» не имела возможности приблизиться к Петропавловской гавани. Истощенная команда выбилась из сил, из 26 человек к трагическому дню 31 октября на борту осталось 8 человек. Штурман Мартынов скончался утром этого дня, Оставшаяся команда не могла управлять «Юноной» — парусник выбросило на берег в 40 верстах от гавани. «Юнона» разбилась, в живых из команды осталось 3 человека.
Октябрь стал зловещим месяцем не только для судьбы двух парусников, но и их капитанов. В 1808 году капитаны судов Хвостов и Давыдов оставили службу на Дальнем Востоке и возвратились в Петербург. 14 октября 1809 года капитаны после обильной трапезы в компании приятелей утонули в Неве. На другой день их тела прибило к берегу Финского залива.
В 2000 году, в Красноярске на могиле Резанова поставили памятник — белый крест, на одной стороне которого написано: «Николай Петрович Резанов. 1764—1807. Я тебя никогда не забуду», а на другой — «Мария Консепсьон де Аргуэльо. 1791—1857. Я тебя никогда не увижу». На открытие приехал шериф Монтеррея — специально, чтобы развеять там горсть земли с могилы Кончиты. Обратно он увез горсть красноярской земли — Кончите.
П.С.: Поэту Вознесенскому удалось оставаться человеком на протяжении всей своей жизни и вплоть до самой смерти. Что он сам и отметил в своём последнем интервью:
- Сейчас о советской власти опять заспорили, потому что ни одна оценка, видимо, не может в России считаться окончательной. Вы с каким чувством думаете о советском проекте?
- На огромной улице советского проекта стоят дома великих людей, которым выпало внутри этого проекта родиться. Они с ним взаимодействовали, они в него привносили свое, и если дома были увешаны лозунгами из Маяковского, то вместе с довольно плоским смыслом они в самом ритме транслировали его бунт. Я не буду зачеркивать большую часть своей жизни. Я при советской власти не каялся, когда у меня находили антисоветчину, и за советчину каяться не намерен. Меня ни та ни другая цензура не устраивает. Видеть в русском ХХ веке один ад или одну утопию - занятие пошлое. Когда тебя спросят, что ты сделал, - ссылок на время не примут. Здесь Родос, здесь прыгай.
Из последнего интервью А.А Вознесенского 10.03.2010.
Источники:
Ирина Стрельникова "Юнона и Авось"
Журнал "Культурная Столица"
http://dvorec.ru/statia/page.p...
http://lib.ru/POEZIQ/WOZNESENS...
Оценили 23 человека
36 кармы