"Однозначно описать или определить характер советского государства довольно трудно. СССР был очень сложным общественным организмом, обладавшим набором самых разных качеств. К примеру, как ответить на вопрос, был ли СССР социалистическим государством или не был? С одной стороны, конечно же, был. С другой - совершенно понятно, что не был.
В данной работе для того, чтобы иметь возможность проследить общие черты советской и российской экономической системы, мы должны иметь возможность поставить их "на одну доску". Мое предположение состоит в том, что концепция СССР как единого экономического организма (т.е. индустриальной корпорации) объясняет значительную часть особенностей Советского Союза как государственного образования и политико-экономической системы. Однако помимо этого концепция Корпорации СССР также объясняет и передовой характер этой системы для начала и середины двадцатого века (концентрация огромных ресурсов, пожизненный найм сотрудников с широкими социальными гарантиями, поощрение особо отличившихся) и истоки проблем, с которыми столкнулась эта структура в конце столетия.
Итак, специфика СССР состояла в том, что политика и экономика не были выделены в обособленные сферы. Номинальными "акционерами" Корпорации СССР выступали все граждане. Впрочем, можно сказать, что они распоряжались только привилегированными акциями - т.е. теми, которые не дают права голоса, хотя задачей пропагандистов (например, фильма Дзиги Вертова "1/6 часть мира") было убедить советских людей в обратном.
Продолжая метафору, можно сказать, что обыкновенные, т.е. голосующие, акции были сосредоточены в руках высшего менеджмента Корпорации - партийно-хозяйственной номенклатуры. Задачей центрального управленческого аппарата Советского Союза была координация работы различных экономических структур в рамках Корпорации СССР, а также урегулирование конфликтов интересов, часто - за счет того самого рабочего класса, диктатурой которого обосновывалось всевластие системы. Предполагалось, что интересы общества совпадали со стратегией экономических агентов, т.е. состояли в поощрении экономического роста. При этом реальных возможностей повлиять на формирование курса власти у граждан СССР было не больше, чем у граждан дореволюционной России.
"Изнутри" Корпорации не бывают "рыночными" или "демократическими", они, как правило, тоталитарны. Права человека не могли восприниматься корпорацией, слившейся с государством, как серьезная проблема - тем более, что благодаря форсированной работе специалистов в области паблик рилейшнз (еще одно новаторство советской системы) в общем и целом ситуацию удавалось держать под контролем. Хотя, разумеется, в советской системе не предусматривалось места для несогласных - как правило, открытый протест и чрезмерная политическая активность жестоко преследовались. Любопытно, что выборы в той или иной форме всегда были частью советской системы, но именно в рамках либерализации внутреннего политического климата в СССР началось их становление как политического института.
Успехи СССР в сфере пропаганды нельзя недооценивать. Имиджмейкерами новой государственно-экономической структуры выступало огромное количество талантливых людей, начиная с Эйзенштейна и Маяковского. Основой советской пропагандистской системы были печать и кинематограф, однако позже значительную роль стало играть радио. Основными характеристиками советской пропаганды была четкая адресная направленность сообщений, структурирование системы СМИ в расчете на гомогенные группы потребителей (впрочем, гомогенизация общества была одной из важнейших задач всего социалистического проекта). Советское государство было главным заказчиком политической рекламы, но его требования к изданиям не слишком отличались от современного рекламодателя - скорее можно сказать, что государство было единственным рекламодателем и могло настаивать на безоговорочном выполнении своих требований. Решающим достоинством, с точки зрения эффективности, советской системы была нераздельность аппарата идеологической пропаганды и власти, а также способность системы демонстрировать значительные успехи в реализации политического проекта, предполагавшего итоговый политический и экономический консенсус (коммунизм), достижимый в реальные сроки. Такие успехи, в сочетании с репрессиями по отношению к политической и экономической оппозиции, позволили Корпорации СССР осуществить беспрецедентную программу экономического развития в сжатые сроки.
Те преимущества советского проекта, которые так отчетливо проявились в ходе модернизации экономики (государственная промышленная политика, мощный пропагандистский аппарат), стали частью мирового опыта и сыграли важную роль в других странах. Однако во второй половине двадцатого века начали сказываться определенные недостатки советской системы управления, которые стали препятствиями на пути дальнейшего развития.
В частности, примат политической догмы оказался в ряде случаев контрпродуктивным: были заморожены важные направления научных исследований. Репрессии привели к подавлению инициативы и т.д.
Возможно, эти недостатки можно было устранить, однако иерархическая структура управленческого аппарата была слишком жесткой, неповоротливой и многоступенчатой для принятия решений со скоростью, которой требовали новые экономические условия. Отставание СССР в области информационных технологий сказывалось как на развитии промышленности, так и на управленческом аппарате: как показывает опыт современных глобальных корпораций, крупные экономические структуры получают дополнительные преимущества в результате использования новых информационных и коммуникационных технологий - однако в Советском Союзе этот козырь практически не был использован.
Советская система была одновременно и передовой - по масштабам, и архаичной - по организации. Именно неспособность СССР адаптироваться к новым экономическим условиям, по мнению Мануэла Кастеллса, и стала причиной коллапса государства. Здесь сказалось все, включая жесткое сопротивление США и стран Западной Европы советской экономической экспансии (то есть невозможность в полной мере использовать преимущества глобализации), крайняя милитаризация экономики и обособленность научных исследований и производителей, которая привела к тому, что исследования проводились в изоляции, а их результаты не были востребованы реальным сектором. Увеличивающийся спрос на потребительские товары, в том числе продукцию легкой и пищевой промышленности, стал не катализатором экономического развития, а неразрешимой проблемой, породив феномен дефицита и унизительные очереди в магазинах.
Однако при всем при этом нельзя сказать, что советская экономика была "больной" - она представляла собой сложную систему внутрикорпоративных расчетов. Похожие проблемы, включая необходимость реструктуризации систем управления, испытывала во второй половине двадцатого века значительная часть крупных экономических структур во всех странах мира.
Все это позволяет некоторым экспертам находить объяснения поражению СССР в экономическом соревновании с Западом - в корне отличающиеся от ортодоксии рыночного фундаментализма. Например, по мнению эксперта Лейбористской партии Великобритании Джона Росса, советская корпорация была слишком маленькой и децентрализованной для того, чтобы конкурировать с глобальными транснациональными корпорациями конца века. К примеру, чего стоят 300 тыс. автомобилей, выпускаемые в год ВАЗом, по сравнению с 8 миллионами Дженерал моторс?
На это можно было бы возразить, что объем товарооборота глобальных корпораций сравним с советской экономикой. Однако разница между структурой глобальных корпораций и корпорацией СССР состоит прежде всего в том, что инкорпорируются не территории, а отдельные экономические субъекты, что способствует максимальной эффективности глобальных экономических структур. Кроме того, сам сетевой принцип организации крупных экономических структур в корне отличается от жесткой вертикальной системы советских производственных объединений.
Децентрализация в СССР, как это не парадоксально звучит, тоже имела место. Начиная с шестидесятых и позднее некоторые экономические отрасли стали самостоятельными силами в советской экономике и могли оказывать все большее влияние на принятие решений в центральном управленческом аппарате.
Кроме того, концепция социалистического государства, предусматривавшая значительную степень самоуправления трудовых коллективов, делала любое советское предприятие значительно более "мягким" по отношению к наемному персоналу, чем западная система даже в самом либеральном варианте. После нескольких "оттепелей" граждане СССР научились предъявлять серьезные требования к советской системе, которые во многом подпитывались образами "общества всеобщего благосостояния" из-за рубежа, в том числе программами радио "Свобода", "Би-би-си", голливудскими и французскими фильмами, да и просто красивыми вещами и новыми высокотехнологичными продуктами, изобиловавшими на Западе. Особенно подверженной этому воздействию оказалась советская элита, получившая в ходе поездок и командировок возможность сравнить свой уровень жизни с тем, который имели их коллеги на Западе. Начиная с конца семидесятых сформировалась теневая экономика, основной сферой деятельности которой стала "фарцовка" западными товарами, которые для советских потребителей стали знаком образа жизни, недостижимого и оттого особенно желанного.
В тот момент, когда корпорация СССР должна была пройти через сложный процесс реструктуризации экономики и адаптации к процессам глобализации и информатизации, кризис советской системы управления в сочетании с крайней политизацией населения и активной борьбой за власть привел к коллапсу всей экономической системы и формированию второй республики.
Только в 1993 году, будучи уже в отставке, Горбачев смог критически оценить результаты своей экономической политики 1986-1987 гг. и указать на ее главную ошибку: "В экономике, следуя установившимся стереотипам, мы начали с реформы тяжелой промышленности, машиностроения. Правильнее же было начинать с сельского хозяйства, с легкой и пищевой промышленности, то есть с того, что дало бы быструю и наглядную отдачу для людей, укрепило социальную базу перестройки. Словом, в ряде случаев, встав на путь реформ, мы неточно выбрали последовательность мер по их осуществлению..." Политические оппоненты Горбачева в последние годы пребывания его у власти, особенно после крушения перестройки, возложили на Генерального секретаря всю ответственность за "роковые" ошибки начального периода его деятельности. Однако разносторонний анализ истории тех лет показывает, что Горбачев не был единственным автором стратегии "ускорения", как и конкретных реформ, что они пользовались поддержкой как политической и интеллектуальной элиты, так и большинства населения. Есть основания заключить, что предложенный им курс соответствовал ожиданиям общества, его интеллектуальному, политическому уровню и менталитету.
Однако если экс-руководителя СССР можно обвинять в неверном выборе курса лечения для экономики страны, то адепты рыночного фундаментализма заблуждались даже насчет диагноза: больного с параличом они заподозрили в гепатите. Но что самое грустное в этой истории - они же его и "лечили" - пересадкой печени.
Впрочем, непоследовательность, с которой даже радикальные реформаторы претворяли в жизнь рыночный фундаментализм, настраивают взглянуть по-новому на иллюзии второй республики. Ведь кроме сторонников либерального проекта (условно Гайдар-Ясин) были и другие экономисты, однако никто из них по-настоящему не был востребован новой властью, хотя у многих из них здравого смысла было больше, чем у сторонников трансформационной утопии. Для примера достаточно только упомянуть академиков Л.Абалкина и С.Шаталина, сторонников активной роли государства в экономике и поступательных реформ, хотя при желании можно вспомнить и массу других имен.
В чем же причина такой востребованности либерального проекта? Вот что пишет по этому поводу В.Согрин:
Решительный разрыв радикалов с социалистической идеей был... не результатом глубокой мировоззренческой эволюции, а следствием политических перипетий 1989-1990 гг. Это внезапное обращение в "чистых либералов", усилившее их шансы в борьбе с КПСС, заключало в себе и очевидную опасность, которая могла и должна была проявиться в будущем. Дело в том, что массы россиян, решительно отвернувшиеся в тот период от официальной социалистической идеологии и обнаружившие желание жить "как на Западе", отнюдь не избавились от ментальности, исполненной уравнительных настроений и представлений о социальной справедливости, созвучных не либерализму, а социализму. Решительный поворот радикалов к "чистому либерализму" означал и серьезный отрыв от социально-экономических и социально-культурных реалий России, который рано или поздно должен был дать знать о себе.
Трудно не согласиться с выводами историка, однако это только одна сторона вопроса. Ведь поддержка масс - это еще далеко не все, особенно в СССР. В конце концов, реальные рычаги власти даже в условиях политики демократизации и гласности по-прежнему оставались у партийной номенклатуры. Я далек от того, чтобы умалять значение массовой поддержки новых идей, но прежде, чем мы закроем тему, нам необходимо понять, каким было отношение к "чистому либерализму" в советских элитах.
Ответ на этот вопрос можно найти в проницательном исследовании экономической истории СССР Григория Явлинского.В этой книге Явлинский анализирует экономические реформы, проводившиеся советским правительством. Любопытно, что смысл всех этих реформ сводился к попыткам сделать работу отдельных предприятий более эффективной, для чего на уровень управляющего передавалось все больше и больше экономических свобод, вплоть до принятия закона "О предприятии" правительством Николая Рыжкова. Однако каждая такая попытка в условиях советской экономической системы приводила к росту теневой экономики, которая оставалась для директоров предприятий единственным способом реализации собственных интересов (в противовес государственным). В этом нет ничего удивительного: все мы помним фантастические масштабы воровства в советской экономике и тщетные попытки с ним бороться. От констатации этого факта лишь следует перейти к признанию конфликта между интересами Корпорации СССР, наиболее весомыми представителями которых можно считать высшие слои советской партноменклатуры, ВПК, а также КГБ и армию, и зарождающимися политическими (даже партийными) элитами на всех уровнях, а также управляющими каждого отдельного предприятия. Особенно ярко этот конфликт интересов можно проследить на примере путча августа 1991 года, который не был поддержан не только в обществе и прессе, но и коммунистами и хозяйственниками на местах, которые, по логике антикоммунистов, и должны были служить опорной базой заговорщиков.
Столь удручающая для ГКЧП реакция на его программу социального реванша свидетельствует, на наш взгляд, о высокой степени ожиданий советских правящих элит в отношении рыночных реформ, открытия экономики вовне и децентрализации управления. Слишком далеко зашли процессы модернизации номенклатуры и плюрализации ее интересов, слишком для многих восстановление централизованной авторитарно-партократической пирамиды власти означал конец их надеждам на повышение статуса, на подключение (хотя бы пока и на подчиненных ролях) к мировым рыночным структурам, на самостоятельность в распоряжении местными ресурсами. Более того, объявленная программа реставрации в случае реализации означала бы ускорение процесса "абсолютного и относительного обнищания номенклатуры", концентрируя процесс принятия решений и распоряжения ресурсами в руках узкой группы центровой бюрократии и отсекая таким образом территориальную и производственную номенклатуру от главных источников накопления капитала.
Подобно тому, как Борис Ельцин стал демократом и либералом, сражаясь с КПСС, также и партхозноменклатура заняла свое место в авангарде "рыночных реформ", как только стало ясно, что ее права на приватизацию Корпорации СССР (как на уровне политических и экономических субъектов, так и в масс-медиа) больше некому оспаривать. В конечном счете именно она вместе с адаптировавшимися слоями городского населения (средним классом) стала "социальной базой" либеральной второй республики, которая способствовала легализации ее положения в форме неотчуждаемой частной собственности.
В 1991 году корпорация СССР распалась не только на многочисленные экономические субъекты, но и на территориальные осколки, что привело к краху большей части экономических структур за исключением сырьевых отраслей, спасенных в результате объединенных усилий новых президентов независимых республик, понимавших, что без "трубы" ни одному из них не удастся удержаться у власти дольше месяца.
В результате запуска процесса передела собственности вне правовых рамок вся агрессия нового класса собственников оказалась направленной внутрь. На протяжении девяностых общество занималось самопоеданием. Этот процесс принял характер лавины, сметавшей все на своем пути.
На первый взгляд, учитывая аппетит новых собственников, у нас нет оснований обвинять реальных политических и экономических субъектов в подверженности иллюзиям второй республики. Однако на самом деле у этой социальной группы были свои иллюзии. Хотя они мало похожи на трансформационную утопию, утвердившуюся в массовом сознании, у них есть одна общая черта: безответственность, надежда на "авось".
Пещерный "либерализм" нового класса собственников был вызван не столько верой в "невидимую руку" рынка, сколько, если угодно, его недальновидностью, незрелостью: утрированной эгоистичностью, верой в то, что единственной задачей является захват и удержание собственности во что бы то ни стало, а остальное имеет третьестепенное значение. Все это вылилось в неспособность к координированному развитию, реструктуризации управленческих систем и, в конечном счете, только препятствовало адаптации экономики России к новым условиям.
Подобно тому, как сторонники радикалов расставались с иллюзиями в то время как обесценивались их сбережения, приватизировалась государственная собственность, а по уровню жизни Россия отстала от Мексики и Бразилии, поравнявшись с Перу, "новый класс" стал жертвой бандитизма и заложником политической нестабильности. В результате владеть собственностью оказалось куда опаснее, чем не владеть: во второй республике заказные убийства стали такой же нормой жизни, как угон автомобилей и кражи со взломом, не говоря уже о коррупции и рэкете.
Самым сильным ударом по иллюзиям "нового класса", вероятно, стало сопровождавшееся массовыми волнениями и погромами падение режима генерала Сухарто в Индонезии в 1998 году, совпавшее по времени с "рельсовой войной", развернутой бастующими шахтерами по всей стране, и общим ухудшением экономической ситуации в России. Могильная плита трансформационной утопии (и, вместе с ней, второй республики) захлопнулась 17 августа того же года..."
Оценили 7 человек
12 кармы