От редакции
В эти дни в Санкт-Петербурге в восьмой раз прошел «День Д» — ежегодный фестиваль «памяти Сергея Довлатова и его времени». Первый, прошедший 2—4 сентября 2016 г., включал в себя установку памятника писателю у его дома на Рубинштейна, 23 — и еще более 50 событий. Нынешний Довлатов-фест — уже 70 мероприятий: кинопоказы, лекции, спектакли, концерты, экскурсии, мастер-классы, чтения, и квесты.
Один из таких «квестов» давнему автору «Камертона» Александру Мелихову довелось пройти в прямом эфире «Радио России»-СПб. Сегодня, наравне с цитатами из художественных, юмористических рассказов Довлатова, по СМИ-океану «летучим голландцем» летает подлинная его фраза: «Да, Сталин, да НКВД… но кто же написал эти 4,5 миллиона доносов?!» — Уж ладно, бросил бы по-писательски: «Сто миллионов, миллиард… доносов!» — А то ведь… не 4, но и не 5, а именно 4,5 миллиона… Небось, сидел бедняга в архивах, отложив свои юморески… и СЧИТАЛ!
И вот на Восьмой «Довлатов-фест» ВГТРК (д)опрашивает ведущего писателя Петербурга: Так сколько там было доносов?! И Мелихов начинает с цифр самого квалифицированного историка той эпохи. Оказывается… единицы. Да, писали поэты на поэтов, музыканты на музыкантов, архитекторы на архитекторов. «Зависть… (воспользуюсь титулом знаменитого тогда романа Юрия Олеши) — никто не отменял!» Но именно от «рабоче-колхозных масс» — 0 (ноль). Есть и об этом горестные докладные сотрудников Ежова.
Теперь вы представите всю сложность «квеста», на который ВГТРК зазвала одного из ведущих современных писателей Петербурга. Именно «той эпохе», точнее, нашим попыткам понять «ту эпоху» посвящен недавний роман Мелихова «Сапфировый альбатрос». Впрочем, более давний его «И нет им воздаяния» об этом же.
А еще он автор уникального проекта «Архипелаг Благородства», доверенного пока лишь журналам «Нева» и «Камертон», предлагающего Выход их этого квеста/лабиринта. Весьма актуального проекта, особенно если перечислить другие предлагаемые «выходы» вроде озвученного Г.Х. Поповым: «Все месторождения, ядерное оружие России отдать под международный контроль».
Почему? Потому что мы — «склонная к тоталитарным формам правления нация палачей и стукачей. Об этом можете справиться хоть у знаменитого историка Сергея Довлатова!» — Кроме прочего, предлагаемое эссе Мелихова — настоящий дружеский жест, помощь писателя — писателю (сгоряча попавшему в исторический переплет). Еще не все конфетти «довлатовских дней» опало, а мы можем прочесть...
Игорь Шумейко
***
3 сентября 1941 года родился Сергей Довлатов
Сергей Довлатов писатель культовый: его поклонникам он дарит не просто эстетические переживания, до которых есть дело лишь сравнительно узкому кругу ценителей изящного, но — уроки жизни. Он создал обаятельнейший образ беспечного странника, который, словно сказочный Иванушка, и в огне не горит, и в воде не тонет. Ведь самое тягостное в реальном мире это вечная необходимость быть серьезным и предусмотрительным, а Довлатов создал мир, в котором легкомыслие не карается так жестоко, как в реальности. Еще бы нам не любить этот мир и его творца!
Однако люди пишущие прекрасно знают, что из реальности в литературу без целенаправленного, сознательного или бессознательного художественного преображения не попадает ничто, ни личность, ни творчество. Не только стихи, но и проза растет иногда из удивительного сора, и заслуга художника тем выше, чем более неузнаваемым и совершенным в его творениях предстает этот сор. Из «Эпистолярного романа» — переписки Сергея Довлатова с Игорем Ефимовым (М., 2001) художественная лаборатория Довлатова предстает совершенно неожиданной.
В ленинградские годы Игорь Ефимов, по тогдашним меркам вполне успешный писатель, поддерживал абсолютно не признанного официально Довлатова, и тот, естественно, был ему благодарен. Затем в разное время они оба оказались в Америке, и об эмигрантских тяготах и унижениях Ефимов очень откровенно рассказал в своих воспоминаниях «В Новом Свете» (М., 2012). У Довлатова же все как обычно выглядело увлекательно и забавно, и эта манера наконец принесла ему заслуженное признание, а сложившаяся иерархия отношений с коллегой начала его тяготить, в результате чего стал нарастать ком взаимных обид. И вот 13 января 1989 года Ефимов пишет Довлатову длиннейшее письмо, в котором помимо чисто бытовых упреков уличает Довлатова в том, что он недолюбливает людей, которые в ладах с собой, с жизнью, друг с другом, и сочиняет о них «сплетни-самоходки» настолько забавные, что их начинают распространять даже те, кто в них не верит. Но прежде чем расстаться окончательно, Ефимов великодушно признает и большие достоинства обидчика:
«Кроме обаяния и одаренности, в Вас привлекает еще одна черта, одна страсть — благородная и бескорыстная, — за которую люди Вам многое прощают: страсть к литературе. И к Вашей чести, страсть эта остается неудовлетворенной. Ни успехи, ни популярность не ослепляют Вас (хотя и тешат, что вполне простительно). Вы хотели бы писать лучше».
И тут Ефимов предлагает Довлатову рецепт нового творческого рывка: хватит писать про других — напишите наконец про себя. Он предвидит и ответ: как это «не про себя»? — да почти все мои вещи написаны от первого лица, почти все — про себя! И разъясняет свою мысль примерно так: типичные довлатовские персонажи всегда смешные и нелепые, зато живые, а герой-рассказчик не смешон, зато схематичен. Что же, по мнению Ефимова, сковывает Довлатова? Некий джентльменский кодекс:
«Ваши отношения с людьми полны бурных и неподдельных чувств, но чувства эти гораздо ярче и шире исповедуемого Вами кодекса “джентльменского поведения”, гораздо многообразнее и неуправляемее того, что Вы считали бы достойным, нестыдным, — и Вы отказываете в них своему литературному alter ego. Ваш “я”, Ваш Алиханов, в общем-то, всегда сохраняет достоинство — даже в бедности, в неудачах, в поражениях, в пьянстве он не делает, — а главное, не испытывает — ничего, за что человеку могло бы быть по-настоящему стыдно. И поэтому остается скучноватым (даже если попадает в смешное положение), беспорочным (даже если совершает что-то неблаговидное) и неубедительным».
Один из источников обаяния довлатовского alter ego — добродушие, снисходительность. Но Ефимов советует Довлатову разрабатывать ровно противоположную черту — раздражительность:
«Раздражение может дорасти до уровня великой страсти, и оно так же достойно описания, как и всякая другая страсть. Спрашивается: почему же в устном рассказике Вы не боитесь нарисовать себя обуянным этой страстью, а в письменном — не решаетесь? Не потому ли, что в дружеском расположении своих слушателей Bы, как правило, уверены, а невидимым читателям все еще до сих пор по привычке стараетесь понравиться? Неужели долгий опыт не показал Вам, что понравиться им можно, только вывернув душу наизнанку, а наскучить — очень легко?
Перечтите “Записки из подполья”. Перечтите “Падение” Камю. Перечтите исповеди Толстого, Руссо, Блаженного Августина. Не для того, чтобы научиться у них каяться (в этом нет никакой нужды), а для того, чтобы дать душе некую раскачку, необходимую для такого резкого и жутковатого оборота».
Переписку мало кто прочтет, поэтому не поскуплюсь на цитаты:
«Вы часто жаловались, что не знаете, о чем писать. Вы устраивали себе игру с разнобуквенными началами слов в одной фразе. Вы не даете жизненным впечатлениям отстояться и спешите их запихнуть в какую-нибудь “Иностранку”, хотя должны были бы уже заметить, что все Ваши лучшие вещи написаны о событиях, отошедших хотя бы лет на пять, на десять назад. Тут же Вы сможете соединить два дела, которые любите больше всего на свете: говорить о себе и создавать хорошую литературу. Только говорить уж придется полную правду. До конца. Придется расстаться с образом “симпатичного и непутевого малого” — самообольстительная характеристика, включенная в Ваше письмо, — которым Вы тешили себя так долго. Поверьте, никто не видит Вас таким. Все равно спрятаться за этим муляжом так же невозможно, как успеть прикрывать ладошкой испорченный зуб — Ваш трогательный жест, — когда на Вас внезапно нападает приступ смеха».
<…>
«Всю жизнь Вы использовали литературу как ширму, как способ казаться. Вы преуспели в этом. Вы достигли уровня Чехонте, Саши Черного, Тэффи, Пантелеймона Романова. Но я чувствую, что Вам этого мало. Вас не устраивает остаться до конца дней “верным литературным Русланом”, который гонит и гонит колонну одних и тех же персонажей по разным строительно-мемориальным (то есть вспоминательным) объектам. Вам хочется большего. И если это так, я не вижу другого способа, как превратить ширму в экран — экран, на который будут спроецированы Ваши настроения. Ваши сильнейшие чувства, какими бы неблаговидными они Вам ни казались.
Олеша прославился повестью “Зависть”. У Вас есть все данные, чтобы написать на том же уровне повесть “Раздражение”. Сюжет даже неважен. Это может быть просто серия портретов людей, сильно задевших вас в жизни. Но не умелые зарисовки с натуры (в этом-то Вы набили руку), а портреты — в буре тех чувств, которые эти люди в Вас вызвали. Мне кажется, можно взять любой персонаж, проходящий сквозной линией через Ваши писания — жену, возлюбленную, сослуживца, начальника, Веру Панову, Грубина, брата и десятки других — и написать про них совершенно по-новому: хронику (до мельчайших деталей) моих (автора) чувств по отношению к ним».
<…>
«Я понимаю, что то, к чему я призываю Вас, — не шутка. Я понимаю, что нет ничего проще, как отмахнуться от моих затянувшихся разглагольствований, привычным ходом найти все слабые и смешноватые места в них и быстренько сочинить какую-то отбрехаловку. (Например: «Если ты такой умный, почему же сам не напишешь повесть на уровне “Записок из подполья”?». Отвечаю: потому что у меня в душе нет — признаю это с завистью и некоторым почтением — таких бурных страстей, и мне приходится подолгу высматривать и выведывать их в других людях). Но мне сдается, что Вам сейчас не до таких простых уловок. 50 лет — какой-то рубеж, на котором многих бросало в нежданный водоворот, переворачивало всю жизнь».
Довлатов сегодня так любим и популярен, что для многих молодых литераторов он являет собою не просто венец, но и чуть ли не конец литературы: будь ироничным, наблюдательным, избегай пафоса, и больше ничего не требуется. Поэтому я хотел бы, чтобы именно молодые прочли и обличения Ефимова, и ответную исповедь Довлатова, отправленную примерно через неделю:
Оценили 0 человек
0 кармы