Новые вандалы

Александр МЕЛИХОВ

От редакции

Пока госпожа Политкорректность не запретила ещё употребление термина «вандализм» — как оскорбляющее национальные чувства германского племени вандалов, оставив его лишь в самом нейтральном топониме Андалусия (место поселения вандалов)… успеем прочитать въедливые заметки петербургского прохожего.

​

Когда во время Октябрьского переворота в Москве от артиллерийского обстрела пострадал Кремль, эстет Луначарский в знак протеста пытался даже пытался выйти из правительства. И впоследствии с восхищением вспоминал, сколь мудро его распек Владимир Ильич: красота эксплуататорской старины ничто в сравнении с той красотой, которую создаст освободившийся пролетариат.

Ничего сравнимого с Кремлем освободившийся пролетариат вроде бы не создал, но памятник своему вождю перед Финляндским вокзалом установил (Ленин на броневике на фоне вокзала). Однако и этот памятник недавно пал жертвой мести освободившегося от большевистского гнета народа. Взорвавшие скульптуру радикалы решили следовать рецепту глупого начальника из прекрасной пьесы Григория Горина «Забыть Герострата!» — восклицать как можно громче: «Забыть Ленина! Забыть Ленина! Забыть Ленина!» — Если каждый призыв сопровождать еще и взрывами — это будет наинадежнейший способ обеспечить Ильичу прочное место в человеческой памяти, молодежь тогда уж точно убедится: Ленин действительно бессмертен.

Не новые взрывы, а памятники жертвам большевистских репрессий — лучший способ обличения тоталитаризма. Потрясающий памятник работы Шемякина напротив Крестов — пустой глаз черепа залеплен мороженым: так повеселилась наши юные соотечественники. Дивный памятник зодчим Петербурга — рабочий столик с разными милыми предметами старины под аркой. И вот уже арка пуста — шедевр сволокли на переплавку. У кого-то не отсохла рука сломать, у кого-то принять…

Но бытового вандализма, мне кажется, в последние годы стало меньше. Похоже, мы и впрямь шагнули в цивилизацию. При старом режиме, ежели вдруг возникала нужда позвонить из уличного автомата, то в первом какими-то варварами непременно оказывалась вырвана вместе с кишками телефонная трубка, во втором разбит диск, а если в третьем были всего только выбиты стекла, написано на стене или на полу, то ты мог считать себя счастливчиком. Да и сами надписи были чрезвычайно бедными в рассуждении как смысла, так и почерка. Зато в демократическом Петербурге при невероятно усовершенствовавшихся технических средствах — пульверизаторах — эти наследники Сикейроса из своеобразной деликатности покрывают виртуозной вязью все больше ставни закрытых магазинов. Правда, двор вытесненного в подвал некогда знаменитого магазина Старой книги на Литейном они покрыли росписями такой вышины и густоты, что в этом уже начал ощущаться некий стиль, некое лицо эпохи.

Впрочем, если кто-то считает, что такое лицо Петербургу не к лицу, бригада маляров все может вернуть в первобытное состояние за один рабочий день при помощи тех же пульверизаторов — подобное исцелится подобным. И вообще недавно я прогулялся по Литейному с отрадой, многим незнакомой: лишь неподалеку от воспетого Некрасовым парадного подъезда мне попалась выбитая стеклянная секция у навеса троллейбусной остановки. Да и металлическая рама была очищена от осколков так аккуратно, что возникало сомнение, не архитектурная ли это особенность.

И тем не менее я имел одно виденье, непостижное уму: я подхожу к Зимнему дворцу и вижу, что над его кровлей развернулась грандиозная надпись — «БИЗНЕС ЭТО ИСКУССТВО!». А в Георгиевском зале обнаруживаю элитный ресторан. А в Рембрандтовском — фитнес-центр. А…

Но конечно же, у нас это невозможно, никто не посмеет покуситься на нашу национальную гордость! И тем не менее, когда идешь по Мойке от Невского к Исаакиевской площади, за памятником Николаю Первому над нордической крышей бывшего Германского посольства открывается колхозная теплица. Зачем, почему именно здесь, ужели в огороде для репы нету места?

А почему бы и не здесь? Как бы ни была прекрасна и, простите, священна эта площадь, вероятно, в какие-то списки нацгордости она по-видимому не входит. Но тогда уж тем более в них не входят рядовые архитектурные массы исторического центра. Ну что из того, что сюда когда-то с рукописью Достоевского прибежали Григорович и Некрасов, восклицая: «Новый Гоголь явился!» (дом Лопатина — Невский, 68), а здесь были написаны «Алые паруса» и отсюда же под конвоем увели Гумилева (Невский, 15 — некогда Дом искусств). А по этим улицами с топором за пазухой проходил Раскольников. А у этого моста привидение с преогромными усами показало коломенскому будочнику такой кулак, какого и у живых не найдешь1. А здесь народоволец Николай Морозов под наблюдением жандармов дожидался свою возлюбленную Ольгу Любатович…

Перечислять можно бесконечно, но итог будет один: тот, кто разнес телефонную будку или нацарапал на штукатурке краткое ругательство, отнял у нас только деньги, причиненный этим вандалом ущерб легко восполнить. А тот, кто уничтожил старое здание, нарушил сложившийся городской ландшафт, — тот уничтожил послание из прошлого, уничтожил декорацию, на фоне которой разыгрывались исторические драмы, в том числе вымышленные, литературные, а значит еще более реальные для исторической памяти. Для драгоценной для каждого человека связи с вечностью необыкновенно важно ощущать, что его жизнь протекает в тех же декорациях, что и жизнь самых значительных его предшественников.

Даже обычный доходный дом времен Достоевского или Мусоргского — это один из ликов эпохи. И даже советский конструктивизм (дворец культуры им. Кирова, Большой дом на Литейном) или ампир времен Зощенко или Шостаковича (громада у метро «Московская») — это тоже эпоха. А стеклянный аквариум или пузырь без роду без племени — он не посылает нам никаких сигналов ни о времени, ни о стране, если даже в нем прекрасно работает вентиляция и канализация.

Цивилизация против варварства — этот лозунг всегда звучит очень пышно. Но каждый раз, когда я вижу, как исполненная поэзии историческая декорация стирается ординарностью, мне на ум приходят бесчисленные примеры того, как «цивилизованные» народы стирали с лица земли неповторимые «варварские» культуры.

Перед глазами вереницей проходят развалины Греции и Рима, расстрелянный египетский Сфинкс, взорванные большевиками храмы…

Мы смотрим на станцию метро «Сенная», и на ее месте видим взорванную церковь, и так несколько раз: снесенное здание восстает из руин.

А затем проходим по сегодняшней петербургской улице типа Казанской, ул. Восстания или Кирочной — и, словно песок на зубах (можно подчеркнуть звуковым скрежетом), однородность исторического стиля корежится то стекляшкой, то комодом, то целым отрядом фабричных корпусов.

А потом смотрим от Летнего сада через Неву на Военно-медицинскую академию, милая малоэтажность которой раздавлена выросшей на ее задворках колодой…

Бездарность и пошлость — самые могущественные орудия новых вандалов.

Примечание:

1 «Коломна» — исторический район Петербурга на переходе от блестящего Адмиралтейского к бедному пригороду пушкинских гоголевских времен. Обоим великим авторам полюбился как некая оппозиция Невскому проспекту. Здесь проживала вдова из пушкинского «Домик в Коломне» и бродил призрак Акакия Акакиевича, вероятно привидевшийся и автору этого очерка. (Прим. ред.)

источник