К тому же на стороне Цицерона был старший из сыновей олигарха Публий — он состоял в его предвыборном штабе на должности секретаря, а теперь стал консульским чиновником-эдилом. Нет, право же, там нечего делать. Пускай всё катится так, как оно катится, тем более что до обрыва столь недалеко… или Цицерон ничего не знает об этих агрессивных сборищах?! Это вопрос абсолютно риторический. Знает. И сын то же самое говорит. А друзья сына работают юристами в квестуре — это сыновья Гая Тауриния, циркача и атлета.
Они имеют отношение к сыскным органам, поэтому знают куда больше, чем Публий. Уж лучше повернуть назад, чем бросить на себя тень участника сомнительных собраний, не так ли? А тут ещё Цезарь. Он тоже там бывает. Ему-то, конечно же, интересно посмотреть на людей, олицетворяющих общественное мнение Рима, но он ведь — жрец-понтифик, ему это положено по должности. Нет, тут надо наоборот предупредить старого приятеля и собутыльника Марка Цицерона о том, что против него назревает заговор — сегодня!
Вернувшись домой, Марк Красс вызвал доверенного раба и направил его к Цицерону с письмом, в заглавии которого было крупными буквами написано: «ДРУГ! БОЙСЯ ЗМЕЙ!»… Цицерон письмо получил и прочёл его с очень озабоченным видом. А с каким бы видом вы читали подобное послание?! Тем более что было и ещё два письма с предупреждением о готовящемся заговоре, и каждое из них начиналось примерно этими же словами: «ДРУГ! БОЙСЯ ЗМЕЙ!». Оратор Марк Туллий Цицерон был пока что ДРУГОМ, а не ВРАГОМ и ГАДОМ, какого придушить мало.
Цицерон некоторое время бездействовал, а потом вызвал Фавста Суллу, человека, которому можно было доверить почти любые секреты, и центуриона Луция Фания, начальника 3-й когорты городской стражи (cohortes urbanae). Примерно через неделю в разных районах Вечного города Рима начали собираться большие вооружённые отряды неизвестной принадлежности и политической ориентации, лидеры которых — тоже неизвестно как ориентированные — громко призывали уничтожить «партию Катилины». 300 персональных гладиаторов Сергия Катилины тут же заперлись в своей школе, а друзья-сторонники начали точить ножи. Самый же яркий из них — молодой революционер-сенатор Гай Корнелий Цетег смело распорядился своей жизнью:
— Теперь мы должны пойти путём Гая Мария …
В Римской республике вновь появилась вооружённая оппозиция. Вот здесь было бы необходимо поставить долгую паузу. Так уж получается, что в политике многие совместные и даже не вполне совместные действия очень схожи с заговорами, а иногда от них неотличимы. Что такое «заговор» в современной терминологии? Это действие, противоречащее конституции. А что там противоречит Конституции, а что не противоречит, определяется только наличием или отсутствием насильственного сценария — всё очень относительно! Но в Древнем Риме насилие воспринималось как «повивальная бабка истории», а сговоры с насильственными целями происходили столь регулярно, что к ним в конце концов привыкли как к снегу и дождю, — «человек человеку — волк», гласит в связи с этим древнеримская пословица. Или другой этого же высказывания вариант — «сколько рабов, столько врагов». Если же говорить строго по существу, то, например, Светоний пишет, что заговором против Цицерона вообще руководил Марк Красс, а никакой не Катилина, и что заговоров было несколько, а не один. А так ли оно было, если даже современники во всём сомневались? Марк Красс больше всего думал о Помпее, а не Цицероне. Зато у Гая Саллюстия Криспа вы можете прочесть такие подробности, что у вас голова закружится, — якобы заговорщики планировали убить консулов в день их вступления в должность (1 января 65 года до н.э.) и назначить новыми консулами двух Публиев, один веселее другого — некоего Автрония Пета (представителя старой знати, который числился там наверное только для красоты) и всем известного племянника покойного диктатора Корнелия Суллу, прежде осужденного за подкуп избирателей. Но участники тайного сговора якобы не могли согласовать действия — ведь надо было убивать не только консулов, имена которых никому ничего не говорят, но и целый ряд сенаторов! Ну а как же иначе?! это как в той нехорошей шутке — «скажите точно — скока вешать?» Притом Марк Красс должен был стать диктатором Рима, а Гай Юлий Цезарь — его заместителем в ранге префекта конницы. Короче, — Красса в императоры! Но это был якобы — тот самый первый заговор, в котором якобы всем верховодил олигарх Марк Красс. А Гнея Помпея кто-нибудь спрашивал?! Нет, скорее всего первый заговор был чем-то вроде политического гешефта, в котором участвовало слишком много политиков. А иначе как бы мы что-нибудь узнали о нём, правильно?
Это ж — заговор!
Зато второй заговор (если он был «вторым», а не единственным) смотрелся и правда очень угрожающе. Дело в том, что одновременно с тайным письмом от Марка Красса Цицерон получил и другое предупреждение — от вождей северо-итальянского племени аллоброгов, в котором было написано нечто большее, — а именно то, что в ряде городов итальянского севера собирается некая антиправительственная оппозиция, притом эта оппозиция вооружена и опасна. Цицерон не имел ясного представления, кто ею руководит, однако вскоре по его приказу были арестованы люди из кружка Катилины — бывший консул Публий Корнелий Лентул Сура, Гай Корнелий Цетег, Авл Габиний Непот, некто Луций Статилий и ещё десяток оппозиционных сенаторов. В доме Пуюлия Корнелия Лентула Сура был обнаружен большой склад оружия, что сразу же вызвало большие подозрения. Нашли и несколько посланий Сергия Катилины, в которых перечислялись сенаторы, которых следовало убить, и отдельно указывалось, что следует взять в заложники детей Помпея. Сам Гней Помпей Магн находился в тот момент в азиатских легионах. Ну, и самое интересное. Согласно Плутарху, заговорщики скрепили клятву ритуальным убийством человека (вспомним, как Катилина убил Гратидиана) и поеданием блюд из человеческого мяса. Это подтверждает и поздний римский историк Дион Кассий, но он утверждает, будто в жертву принесли ребёнка рабыни, что было исполнением ритуала некоей «демонической религии Востока», — речь идёт о культе фракийского Диониса-Самолксиса, в котором ритуального белого барашка запросто могли заменить человеком. Вспомним-ка в связи с этим одну библейскую историю, когда, наоборот, по велению бога барашком заменили одного молодого человека. Но это — так, небольшие рассуждения на тему.
Луция Сергия Катилину задерживать не стали. Он был посажен на две недели под домашний арест. Другие сенаторы повыше рангом были отданы под ответственность знатных граждан и содержались под арестом в частных домах — custodia libera: например, двоих посадили в доме Цезаря, одного «приютил» Марк Красс, всемогущий. Однако ситуация складывалась не в их пользу, и в один прекрасный день Луций Сергий Катилина сбежал из Рима в Этрурию. Оказалось, что там по его приказу известный оратор-законодатель Гай Манилий, бывший некогда центурионом в войсках Суллы, уже несколько месяцев собирает войско из местных италиков — почти из тех же самых, которые прежде служили у Спартака. Интересное открытие, не так ли? «А мы не знали!» — сказали отцы-сенаторы. Кроме того, возле Гая Манилия наблюдалось с десяток бывших спартаковских командиров во главе с бывшим начальником полевой канцелярии Публипором. А в Апулии опять начинались беспорядки крестьян и рабов, во главе которых наблюдались бывшие командиры войск Спартака. «Нет, ещё ничего не закончилось, — как бы говорил бывший начальник полевой канцелярии армии гладиаторов. — Всё только начинается!» Самое интересное, что помимо италиков в армию Гая Манилия охотно вступали уже немолодые ветераны сулланских легионов. Им было примерно по пятьдесят лет, — так же как и самому Манилию. А Гаю Канницию было на момент гибели лет примерно сорок. И он тоже — бывший сулланский центурион и более того, старший офицер — примипил легиона. Ну конечно же, они были знакомы, Манилий и Канниций, и более того, корпусной командир Спартака Гай Канниций происходил примерно из этих же мест (и даже севернее). Сергий Катилина даже дивился при встрече его произношению, не вполне свойственному коренным латинянам, и, ничего не стесняясь, спрашивал, из какого италийского племени тот происходит. Ведь римляне были изрядными националистами.
Итак, Луций Корнелий Сулла Счастливый неплохо позаботился о своих преданных легионерах и наделил всех своих офицеров хорошими фермами, а то и целыми поместьями. Так что согнало их в одну ночь с насиженных мест и повлекло в эту странную армию, и точь-в-точь напоминавшую армию Спартака?! Это непонятно. Наверное, так были устроены древние римляне, эти покорители диких народов. Ну, а чтоб ни у кого из новых и пришлых не оставалось сомнений в серьёзности намерений, над лагерем Гая Манлия близ города Фезул (современный Фьезуле) был поднят старинный серебряный значок одного из легионов Гая Мария (нет, не Суллы!), один из тех, под которыми гордые римляне победили страшных кимвров. Этот значок считался давно утерянным, а на самом деле он хранился дома у кого-то из ветеранов. Таким образом, солдаты легионов диктатора Суллы Счастливого молча встали под знамёна своего прежнего неприятеля демократа Мария. Их, таких, было примерно 3 000. Вскоре к ним присоединились ещё до 4 000 рабов и гладиаторов из личной команды Луция Сергия Катилины и примерно до 500 вооружённых рабов, принадлежавших сидевшему под арестом Гаю Корнелию Цетегу, после чего первичное оформление Второй Спартаковской армии можно было считать законченным. Что ж, всё замечательно! Однако, если б Луций Сергий Кателина в тот раз послушал краснобайные речи Гая Канниция и с тем же энтузиазмом присоединился к Первой Спартаковской армии — то есть к Спартаку лично — то и фурор от этих кипучих действий мог бы оказаться совсем другой. Наверное, бывший раб и шпион по имени Публипор так и сказал ему при личной встрече. А мы знаем, что некая дискуссия между ними наверняка случилась.
А что в этот момент творилось в Риме?
Среди высших должностных лиц Римской республики как на зло не обнаруживалось ни одного человека, способного взять на себя ответственность за происходящее, — вот что творилось в Риме! Цицерон служил в армии крайне непродолжительное время и вообще считался оратором, писателем и юристом, а не военным. Другой же консул, Гай Антоний, был не чета родному братику Марку и всегда был не прочь смыться в кусты при первой же опасности. Кроме того, в квестуре подозревали, что Рим насыщен членами подпольных религиозных сообществ, среди которых может найтись немало активных сторонников Катилины, поэтому сенат предписал обоим консулам оставаться в столице. Луций Сергий Катилина тем временем вербовал в свое войско всё новых и новых легионеров из числа племени угнетённых римскими налогами крестьян-аллоброгов. Самое смешное в этой ситуации то, что их делегат Тирус и некто Квинт Фабий Санга, патрон общины аллоброгов в Риме, по вине которых и был раскрыт заговор, приехав в Рим, первым сунулись не к чиновникам Цицерона, а к претору по каким-то там делам Публию Лентулу Корнелию Суру — то есть к одному из самых активных заговорщиков! Тут я себе представляю, как хохотал Сергий Катилина, когда ему это рассказывали, однако самому Корнелию Суре было в тот момент не до смеха. Претор происходил из старинного патрицианского рода, но отличался крепким мужским жлобизмом, вообще-то не свойственным знатному римскому «пиплу». Во времена диктатора Суллы он получил должность квестора и ухитрился растратить большую сумму вверенных ему государственных денег. В тот раз ему это сошло с рук. Сулла не обижал своих сторонников. В другой раз, привлеченный к суду за постоянное вымогательство взяток и подношений, Лентул Корнелий подкупил несколько судей и был оправдан большинством в два голоса. Но это вызвало злую насмешку со стороны узнавшего о факте коррупции Суллы Счастливого — «Для оправдания хватило бы и одного продажного законника!» — будто бы сказал он Лентулу Корнелию и отправил его в отставку. Теперь Лентулу Корнелию Суре было уже не отвертеться: ему, как верному в прошлом сулланцу, а теперь оппозиционеру-заговорщику из стана Сергия Катилины грозила скорая казнь. В таком же положении пребывали Корнелий Цетег, Луций Статилий и Публий Габиний.
Вековая тюрьма народов
Теперь аллоброги вступали, не задумываясь, в ряды бойцов-каталиналиев, а лидеры этого движения находились теперь уже не под домашним арестом, а в подземной части (Туллиево подземелье) второй в Риме и самой серьёзной в римском государстве Мамертинской тюрьмы — Carcere Mamertino o Tulliano, что у Храма Согласия на восточной окраине Капитолия. Она и сейчас стоит посреди Старого Рима, как некое пугалище из самого далёкого прошлого. Считается, что этот марментинский карцер — судьба всех тюрем! — является самым старым строением в городе Риме. Её название происходит от пленных мамертинцев, которых там содержали после взятия Регия — вскоре после Пирровой войны. И, разумеется, победы. Подробнее других ее описал Гай Саллюстий Крисп в книге «Заговор Катилины»:
«В тюрьме, если немного подняться влево, есть подземелье, называемое Туллиевым и приблизительно на двенадцать футов уходящее в землю. Там течёт чистый ручеёк, но оно имеет ужасные сплошные стены и каменный сводчатый потолок; его запущенность, потемки, зловоние производят отвратительное и ужасное впечатление».
Вот там, где-то глубоко под землёй, и находились теперь пятеро арестованных заговорщиков, включая «невезучего» Лентула Сура и горячего революционера Гая Корнелия Цетега. Вскоре они были удушены как «враги Рима» и опасные преступники, зато на севере Италии полыхнула почти настоящая революция — власти на местах были смещены Катилиной, а военные преторы почти везде сели в осаду. В тот же день Цицерон, окруженный своими ликторами и преторианской стражей, вышел к огромной толпе на Форуме и громко крикнул:
— Vixerunt! — что в переводе означает «Они прожили!» Так римляне говорили об умерших, когда им не хотят произносить злое слово «смерть».
Толпа устроила овацию своему кумиру, вряд ли трезвому в тот трудный и трагический день. Потом народ расступился, образуя живой коридор. Под ноги консула полетели цветы, а женщины выставили у дверей светильники и факелы, таким образом осветив дорогу от Форума до самого дома. «Отец Отечества! Спаситель Республики!» — неслось со всех сторон, но иногда в этом стройном хоре мелькало громкое и несколько обидное для него «Грек!» Да, быть «греком» никак не стеснялся Сулла, считавший, что своими одеждами он приближается к мудрости античных философов, и даже наглый и вероломный рядился в богатые греческие одежды, чтобы хоть как-то понравиться жителям Сиракуз. Ну, а каково было зваться «греком» ему, заслуженному римскому оратору, мечтавшему, быть может, о своей единоличной власти, о своём пожизненном «империуме»?! Это был его «звёздный час», однако в Эртурии собиралась армия оппозиционеров, а в самом Риме множились неприязнь и протестные настроения. Но ведь он, не будучи идиотом, не ждал ничего другого. Большая часть жителей Рима — это униженные рабы и пролетарии, и не стоит думать, что они лишены памяти. Нет уж, любое униженное существо отлично помнит, как его унижали, и как же оно это забудет, пока не искоренит причину?! Никак. Марк Туллий Цицерон знал, что на него точат ножи. Примерно в таком же настроении был и олигарх Марк Красс. Но сейчас он больше всего боялся, что его опять направят на войну — в этот раз против Катилины.
Ну, а почему бы и нет?! ведь он же — что-то типа вышибалы, специализирующегося на разгонах массовых беспорядков?! так пускай он, значит, и гоняется за этим Катилиной, раз тот апеллирует к мнению рабов и пролетариев! Однако — нет! На этот раз Марку Крассу никто не доверил дубинку и пожарный шланг с холодной водой. Красс чуть высунулся из своего воображаемого убежища, в котором пребывал всё время с момента ареста заговорщиков: дескать, а что там творится, дорогие сограждане? «Там» творилось нечто вполне обычное: сенат направил против мятежников войска под начальством Гая Антония, консула и соправителя Цицерона. «Вот любопытно-то как!» — подумал Марк Красс, отлично знавший характер этого соправителя, однако все дальнейшие события оказались тоже вполне предсказуемыми: едва легионы вышли из Рима, Гай Антоний тут же впал в сонливость и с радостью спихнул руководящую должность Марку Петрею, одному из прославленных помпеевских лагатов. Многие в Риме вздохнули с облегчением:
— Это способный муж! Он — справится!
Минуло несколько дней. Войска уже должны были встретиться с армией гладиаторов и военных пенсионеров. Сограждане нервно замерли в ожидании победы, как какие-то спортивные фанаты на трибунах, но далее начался настоящий фарс. Дело в том, что Луций Сергий Катилина ждал, что в Риме начнётся восстание простолюдинов. Об этом его, в частности, оповестил бежавший Публий Пет, тот самый кандидат в революционные консулы, однако никакого восстания не получилось. По первоначальному замыслу некие неназванные революционеры должны были запалить Рим со всех четырёх сторон, для чего в доме уже казнённого Гая Корнелия Цетега были заготовлены факелы, тряпки и какая-то горючая жидкость, но Цетега уже не было на свете, его дом стоял опечатанный налоговиками (они готовили имущество сенатора для передаче его казне), а факелы и прочая дрянь перешли в собственность 2-й когорты городской стражи во главе с центурионом Марком Фотеем. Таким образом, желающих восставать как-то уже не нашлось, а предполагаемый командир поджигателей циркач Гай Тауриний в тот момент сидел в грязноватой комнате борделя в торговом районе Субура и, капитально пьяный, совещался на эту тему с полураздетой женщиной, которую он называл «Лупа» — волчица. А та ему говорила: «Ничего не делай и никуда не ходи. И будь на виду, а то подумают, что ты тоже сбежал к Катилине!» — «Ты так думаешь?! Я ведь с самого начала был со Спартаком, — говорил артист. — И я бы ушёл к нему, кабы не семья!» — «А чем тебя привлёк Катилина?» — «Катилина нравится Публипору. А мне он совсем не нравится!» — «Тогда будь на виду и не делай глупостей!» — строго рассудила женщина. Ну, он в результате и решил «быть на виду»: Гай Тауриний спустился в ресторан на первом этаже публичного заведения, добавил «ещё чуток» креплёного вина, потом с неприличной руганью сломал фаллос у стоявшего в коридоре каменного изваяния бога Приапа, а под занавес устроил драку с городскими стражниками, явившимися, чтоб задержать его за неприличное поведение.
Ночевал вождь пролетарского восстания в полицейском клоповнике на территории ближайшей пожарной части (в царской России тоже было обыкновение держать мелких хулиганов в «пожарке»). А утром приехал его сын Корнелий, тихий-смирный юрист городской квестуры, «очкарик» по-нашему. Однако он опоздал: кое-как проспавшуюся звезду цирка давно уж вытолкнули на улицу — в самую тусклую рань, оштрафовав на десять монет, поэтому искать в пожарной части было попросту уж и некоего. Оставалось только стоять с хмурым видом и выслушивать господина префекта «vigiles», то есть пожарных. А тот был мастер задавать вопросы. Казённый юрист — это ж всегда новости, не так ли?
— Что нового в мире? — спрашивал префект, а Корнелий Тауриний переживал за отца, мужчину не совсем здорового, немолодого и склонного к загулам: «Куда он пошёл?! Где он?! И как они вообще имели право держать его — здесь?!»
«Рedicabo ego vos et irrumabo!» — сказал про себя юрист, что в очень мягком переводе (поэта Максима Амелина) звучит как «Раскорячу я вас всех и отмужичу». Ну, чё тут особенного. Разозлился юрист-«очкарик». Ну, а с кем не бывает?! В этот момент санитар (medici) пожарной команды писал куском угля на специальной белой доске сообщение об очередном ночном инциденте (доска была закреплена на бетонной стене пожарки): «Из лавки напротив источника воды у храма Юпитера выкраден медный котёл с дыркой. Тот, кто вернёт вещь, получит 65 сестерциев, а тот, кто приведёт вора, получит палкой по заднице, как соучастник кражи».
Ах, Рим, город «plebs urbana» — лавочников и ремесленников!
— Главная новость, — ответил префекту премудрый санитар пожарной команды. — Это разгром катилиналиев… вот сейчас буду писать сообщение об этом событии! Теперь всё позади.
А ведь всё действительно закончилось. Легионеры Марка Петрея ещё только шагали неизвестно куда длинными походными колоннами, а войско Сергия Катилины уже начинало рассыпаться. Причём первыми «передумали» местные крестьяне — те самые аллоброги, которые притащили в Рим донос на каталиналиев. По национальности они были кельтами, и основная масса аллоброгов обитала не в Италии, а в довольно отдалённой Нарбонской Галлии. Племя было весьма многочисленное. В те годы уже существовали целые города, населённые только аллоброгами. Например, современный город Вьен во Франции был столицей этого народа. В Гренобле и в Женеве аллоброгов было около половины населения. Так вот, крестьянские депутаты и вожди племени решили выйти из соглашения с Катилиной. Следом за ними из «соглашения» добровольно самоисключились некоторые римские оппозиционеры из числа богатых эквитов и патрициев: как только запахло жареным, от них и тени не осталось! Но Сергий Катилина посчитал, что это даже неплохо: теперь хоть понятно, кто к чему пригоден! Перед боем с правительственными войсками он надел на себя консульские знаки отличия и назначил себе ликторов. А невероятные полчища Сергия Катилины продолжали тихо растворяться в утреннем тумане — хоть и помаленьку, однако неудержимо! В конце концов, Публипору пришлось признаться участвовавшим в заговоре бывшим спартаковским легатам Серванду и Арвинию, что общее дело проиграно, однако «делать ноги» пока что рановато — надо посмотреть, чем закончится бой с Марком Петреем. А вдруг Катилина победит? В этом случае — ничто не проиграно, и игра на самом деле только начинается! Два спартаковских легата приняли на себя начальство над рабами, крестьянами и гладиаторами, а бывший раб и шпион Публипор продолжал неподвижно стоять где-то за спиной главного оппозиционера Римской республики — так надо!
Парадоксы войны
В конце концов, где-то в полдень войска вступили в боевое соприкосновение. Это случилось в долине близ города Пистория — современный город Пистоя в Тоскане. Ветераны Суллы неплохо атаковали довольно разношёрстных легионеров Марка Петрея, и сначала борьба шла почти на равных. Однако легат консульской армии неожиданно отступил с поля боя, введя в бой свежие войска, после чего смело рванувшие вперёд ветераны легионов Суллы оказались в очень некрасивом положении. Ими руководил Публий Автроний Пет, бывший старым приятелем Марка Красса и сражавшийся с Крассом бок о бок в той длинной и мало удачной войне со Спартаком. Сейчас во втором эшелоне позади легата Марка Красса стояли так и не вступившие в бой рабы и гладиаторы Серванда, Арвиния и Публипора — бывшие его враги! Парадокс, не так ли? Но римских заговорщиков мало смущали парадоксы. К концу боя рабы и гладиаторы собрали свои вещички и тихо смылись в неизвестном направлении, а претора Публия Автрония Пета внезапно не стало: он был проткнут кинжалом в рукопашной. Потом в бой ринулся САМ главный оппозиционер Рима Луций Сергий Катилина. И бился он уже не с целью победить, а в целях «уйти» как можно красивее. И рядом с ним бился насмерть матёрый ветеран военной службы Гай Манилий.
Он погиб первый, а примерно через полчаса куда-то исчез и пурпурный плюмаж на шлеме Катилины. Согласно свидетельству Гая Саллюстия Криспа, когда тело Катилины было всё-таки найдено, тот был ещё жив и с большим удивлением смотрел на римских легионеров: Луций Сергий Катилина никак не мог поверить, что для него всё уже закончилось. Помимо бывших спартаковцев и рабов-дионисалиев в заговоре участвовало одиннадцать сенаторов, пять народных трибунов, два квестора и один бывший претор. Многие из них погибли. Оставшимся пришлось спасаться бегством. Их всех объявили государственными преступниками — hostis publicus — и обвинили в насильственных действиях — de vi publica. Из собранных Катилиной и оратором Гаем Манилием двух легионов уцелел только один, но и он моментально рассыпался по горам и долинам и разбежался по всем окрестным селениям. Многих солдат Катилины потом нашли, свезли в Рим и казнили. Публипора, Серванда и Арвиния римляне так и не отыскали. Больше их никто не видел ни живыми, ни мёртвыми!
Вместе с Сергием Катилиной погибла и его подруга Семпрония, ещё одна женщина, достойная весьма пристального внимания. Мы знаем, что ей было примерно 38 лет, и что она отличалась далеко не женским характером. В конце концов, она погибла в бою, сражаясь на равных с мужчинами, облачённая в очень дорогие и красивые доспехи и вооружённая каким-то буквально античным мечом-кладенцом, каким Персей истребил противную бабу Медузу Горгону. Однако стоило бы процитировать Гая Саллюстия Криспа, не понаслышке знавшего эту даму с мечом:
«Среди них была и Семпрония, с мужской решительностью совершившая уже не одно преступление. Ввиду своего происхождения и внешности, как и благодаря своему мужу и детям, эта женщина была достаточно вознесена судьбой; знала греческую и латинскую литературу, играла на кифаре и плясала изящнее, чем подобает приличной женщине; она знала еще многое из того, что связано с распущенностью. Ей всегда было дорого все, что угодно, но только не пристойность и стыдливость; что берегла она меньше — деньги ли или свое доброе имя, было трудно решить. Ее сжигала такая похоть, что она искала встречи с мужчинами чаще, чем они с ней. Она и в прошлом не раз нарушала слово, клятвенно отрицала долг, была сообщницей в убийстве; роскошь и отсутствие средств ускорили ее падение. Однако умом она отличалась тонким: умела сочинять стихи, шутить, говорить то скромно, то нежно, то лукаво; словом, в ней было много остроумия и много привлекательности».
Чем она отличалась от той же Медузы Горгоны? Почти ничем. Но античный мир богат такими женщинами, как южное море змеями-аспидами, и каждая из них заслуживает внимание в не меньшей, а иногда и большей мере, чем их мужья и любовники, ставшие по воле амбиций тиранами, ораторами, диктаторами, полководцами или же аферистами. И самое интересное, что ни одной из них, из этих демонических женщин Античности, не удалось избежать судьбы. Даже царица Олимпиада, мать царя Македонии Александра, и та погибла в страшных муках. Богини судьбы Парки отлично знали, кто чего достоин в этой жизни! И недаром приёмную дочь Семпронии звали Ноной. Нона — это имя одной из трёх Парок. Молодая Нона начинает тянуть эту длинную нить. Другая Парка постарше и зовётся Децима: Децима бесстрастно наматывает нить человеческой жизни на некое тонкое веретено. Ну а третья богиня перерезает нить острыми ножницами. Зовут её Морта — то есть смерть. Она, впрочем, и выглядит соответствующим образом. Всё в мире — временно и всё когда-нибудь заканчивается. Как гласит одна старинная сицилийская мудрость, «Горе тому, кто выбирает свою судьбу!»
Всё верно! Горе! Но ещё большее горе тому, кто судьбы своей не выбирал. Его ждёт очень скучная жизнь. Например, олигарх Марк Красс, почти всю жизнь боровшийся с несправедливостью сестёр-парок, так ничего и не получил от разгрома заговора каталиналиев. Ему даже денег от этого не досталось. Цицерон даже «спасибо» не сказал, хоть и был испытанным его другом и собутыльником. Почему так? А потому что от разгрома заговора каталиналиев Марк Туллий Цицерон «огрёб» одни проблемы. Да, его провозгласили «отцом нации». Ну и что?! Почти внезапно выигравшей стороной оказался сенат — весь, как институт римского общества. А всякая идея персонального «империума» и вообще всякой личной власти внезапно уехала куда-то на второй план. На оратора Цицерона это, допустим, почти никак не подействовало. Он почти слился с массой отцов-сенаторов и почти отказался от своего единоличного мнения. Однако потом дошло до смешного. Марк Туллий Цицерон начал открыто насмехаться над Крассом, отлично зная его стремление к власти. Например, однажды Марк Красс посетовал, что никто из Крассов не прожил дольше шестидесяти лет. «Ну, ты же знаешь, что римляне с радостью услышат об этом, и поэтому заискиваешь перед ними», — с улыбкой сказал ему Цицерон. А в другой раз Марк Красс заявил, что ему нравятся философы-стоики. «А не тем ли они тебе нравятся, — ехидно заметил Цицерон, — что, согласно их учению, всё лучшее принадлежит мудрому?» Колкости консула отличались крайней изысканностью.
А ещё победил Гай Юлий Цезарь. Он только что отдал замуж свою дочь Юлию, известную красавицу римского света. И — за кого отдал?! За того самого Гнея Помпея Магна, с трудом скрывавшего свою радость. Повторное появление полководца на Капитолийском холме сопровождалось такими свадебными песнями и плясками, что олигарх Марк Красс сразу почувствовал себя обойдённым со всех сторон. Притом плясали-то уж не в первый раз! Юлия в свои 23 года уже была разок замужем и все прекрасно понимали, что её браки служат только одной цели — быстрому росту политического влияния её отца. А с другой стороны?! Мужчины в Риме, как правило, вступали в брак, именно добившись определенных успехов, и всякий раз они женились на молодых женщинах. Это был как бы «приз в студию». И — наоборот! Очень часто молодые женщины выходили замуж за «состоявшихся» мужчин, невзирая на их возраст и состояние здоровья. Например, Туллия, дочь Цицерона, была замужем три раза, и всякий раз «удачно». Если говорить о Цицероне, то он немало был обязан своими успехами именно этому обстоятельству: его зятьями были влиятельные сенаторы!
Однако — что случилось далее?
А далее Цицерон, спрятавшийся в дебрях сенатских договорённостей, стал медленно удаляться на второй-третий план. Вперёд двинулись Гай Юлий Цезарь и Гней Помпей Магн — почти взявшись за руки! А Цицерон не был на свадьбе Юлии и хотя бы поэтому его забыли на полдороги. Зато понадобился Марк Красс. После разгрома заговора Катилины Цезарь должен был отъехать в должности пропретора в Дальнюю Испанию. Там опять началась война с местными племенами, и Цезарь жаждал как можно скорее попасть в неспокойную провинцию, чтобы вновь испытать себя на поле боя. Но Цезарь был несвободен в полномочиях, да к тому же он столь усердно брал деньги под свою будущую политическую карьеру, что многие начинали недоумевать: а когда эта карьера, наконец, начнётся?! А то мы тут уже заждались… А долги у Цезаря были немалые — двадцать пять миллионов сестерциев, и эти двадцать пять миллионов грозили превратиться в двадцать пять миллионов скандалов и судебных претензий.
Вот тут Гай Юлий Цезарь и обратился к самому богатому человеку Рима — Марку Крассу. И олигарх Марк Красс почти за день расплатился с самыми настойчивыми из его кредиторов. Прочие господа кредиторы дружно поджали хвосты и побежали к Цицерону с жалобами на несчастную жизнь, однако Цицерон ни с кем ругаться не стал, да и не собирался. Дело в том, что срок его довольно бесславного консульства скоро заканчивался. Наступало время консульства Цезаря. Марк Красс и Гай Юлий Цезарь заранее всё оговорили. Примерно через полгода с криком: «Голосуйте за меня!» — бывший пропретор Дальней Испании медленно въехал в Рим через много чего повидавшие Коллинские ворота. За него тут же «подписался» Гней Помпей Магн и лихо заплатил Марк Красс. В результате Гай Юлий Цезарь с налёту стал консулом. Его соправителем оказался некто Марк Бибул, человек, о котором сказать почти нечего, поэтому современники острили по этому поводу, говоря, что все важные события этого времени происходили не в правление Цезаря и Бибула, а в консульство Юлия и Цезаря.
Старость Рима
К сожалению, никто уже не знает, когда Рим стал «пожилым» городом — в правление этих консулов — Юлия и Цезаря — или же много позднее, когда судьбой Вечного города распоряжались всесильные императоры. Но прежним Рим никогда после этого не был. Спартак и его предшественники-популяры почти прикончили саму демократическую идею, прежде правившую римскими умами и душами. Теперь плебс желал не только хлеба и пляса, но и «статуса», величия, равенства перед властью и свободы от долгов. Конечно, олигарх Марк Красс замечал эти изменения в общественном мнении, но — как оценивать их, он пока не знал.
Талантливый Гней Помпей Магн усердно воевал тем временем на Востоке, доколачивая всё то, что осталось от владений покойного царя Митридата Евпатора, и весь эллинистический мир дружно шагал под новую «крышу», предоставляемую ему «сенатом и народом Рима». А народ Рима рвался в декурионы и центурионы. Пройдёт полтора десятка лет, и армия молодой Римской империи начнёт расти как на дрожжах, формируя всё новые и новые легионы Востока, Запада, Африки, Германии, Британии и всех других сторон света. Но всё это начинал своими руками Гней Помпей Магн, уже постаревший, заметно располневший. Он свергал и назначал царей, менял границы и даровал свободу народам Малой Азии, тут же формировавшим для него вспомогательные части, однако сенаторы открыто вредили ему, не желая предоставлять право на триумф. А триумф в Риме — это не просто массовое мероприятие, на котором можно вдоволь поорать и с кем-то нажраться. Это — почесть, которая даётся ЛИЧНО кому-то — в данном случае зятю Цезаря. А зять — никого не радовал. Цезарь был, как и Цицерон, частью сената, а в лице Гнея Помпея все видели кандидата в диктаторы. И что делать с этими вечными сенатскими «ужасами»? Правильно! Надо бежать к олигарху Марку Крассу! Тот всё уладит. И тот — и правда всё улаживал, притом так усердно, что теперь уже Гай Юлий Цезарь нервно морщил высокий лоб с залысинами. Впереди длинной колонны взятых Помпеем трофеев несли золотые таблицы с изображениями стран и народов, по которым прошлось окованное железом колесо римской военной машины — крымский Понт, Армения, Каппадокия, Мидия, Колхида, Сирия, Киликия, Месопотамия, Иудея, Аравия, Финикия, Палестина, племена иберов и албанцев и, наконец, всё Средиземное море, очищенное от пиратов! Афффигеть…
Среди знатных пленников вели жену царя Армении Тиграна, его сына с женой и дочерью, царя иудеев Аристобула, Роксану, сестру покойного Митридата, пятерых его детей и шесть жён. Гней Помпей Магн разбогател на 20 000 талантов греческого серебра и сравнялся богатствами с Марком Крассом. Теперь уже начал аффигевать Марк Красс: как так, я теперь больше не олигарх, что ли?! Ну да, примерно так. Или ему казалось, что всё в этом мире в космических масштабах бесконечно, и три Парки, бессмертные богини судьбы, кого-то замечают немного больше, чем всех остальных?! Увы, это совсем не так. И, как гласит одна очень старинная сицилийская мудрость: «Горе тому, кто выбирает свою судьбу!» А к тому моменту талантливый парень Гней Помпей Магн свою судьбу уже выбрал. Он уже хотел снова, как после Спартаковской войны, стать консулом Республики, но на эту должность шустро переизбрался Гай Юлий Цезарь. Что делать?! Марк Красс уже не принимал особого участия в политической жизни Рима, но иногда показывал своё влияние. В тот момент Помпей и Красс оказались союзниками, и консулу Гаю Юлию Цезарю ничего не осталось, как заключить свой союз с Помпеем, жена которого (и дочь Цезаря) уже начинала шумно настаивать на разводе. Вот уж повеселились римские плебеи!
Ну, а когда союз этот стал слишком «долгоиграющим» (все участники соглашения как бы держали друг друга за руки!), Цезарь ушёл с должности консула, и решением народного трибуна Публия Ватиния получил в управление Цизальпинскую Галлию, да ещё и с присвоением полномочий проконсула на пять лет вперёд. Дело в том, что римские стратеги испугались невероятного усиления племени гельветов, во главе которого стоял некто Оргеториг, поэтому закономерно предположили, что в Косматой Галлии запросто может сформироваться государство антиримской направленности. Но Рим никак не мог этого допустить. В его недавнем прошлом уже было коллективное участие крестьян-аллоброгов в вооружённом выступлении Катилины, а аллоброги являются соседями и сородичами гельветов, проживавших на территории Прованса и в современной Швейцарии (Гельвеции). Это опять попахивало погребальными кострами… однако Цезарь начал свою великую Галльскую войну почти самовольно, то есть по-императорски. Он принял решение САМ. Этим Гай Юлий Цезарь поставил себя на такую высоту, на которой из живых и здравствующих бывал только умница Гней Помпей Магн. Приятно быть великим, не так ли? Однако и стареющий олигарх Марк Красс тоже мог бы порадоваться успехам будущего диктатора.
Старший сын олигарха Публий Красс заслуженно получил в управление Арморику, небольшую область на северном побережье Галлии (ну, то есть это французское побережье Ла-Манша). В отличие от Бельгии или земли Свевов там было ещё относительно спокойно. Во всяком случае, дороги не были перекрыты партизанскими засадами. Потом его направили в Аквитанию. Вот в Аквитании ему пришлось здорово повоевать, однако парень он был крепкий, так что аквитанцам пришлось немало пострадать от его стремительных кавалерийских рейдов.
В общем, Марк Красс лысел, толстел, становился всё более отверженным в политической системе Рима, а его сын, наоборот, набирал обороты, обещая превратиться в самую настоящую гордость римской армии. Все давно забыли Спартака и Каста, родственники которого состояли в родстве с побеждёнными вождями Галлии, а перед олигархом Марком Крассом всё чаще вставали эти страшные призраки из прошлого, не побеждённые в его памяти. Его сын был удачливым офицером и легко сокрушал варварских вождей, тогда как Красс-старший никак не мог их победить даже в своей собственной голове. Как забыть своё прошлое, раз оно интереснее сегодняшнего дня? И что вообще делать с тем, что годы уходят, а волос на голове никак не прибавляется?! И что делать с тем, что к тебе относятся весьма прохладно, как к фигуре уходящей, неинтересной, во все времена пребывавшей в роли скелета в шкафу, которого не принято показывать культурным избирателям, а то они за тебя фиг проголосуют?! Что делать в такой неуклюжей ситуации? Правильно. Нужно рискнуть. И сделать «ход конём»! Как сын в Галлии с его любимой кавалерией! Как тот же Гай Юлий Цезарь. И — будь, что будет…
В конце концов, Марк Красс вышел на Гнея Помпея, безусловно влиятельного в войсках, и попросил себе войско. Вновь, как и 10 лет назад, назревала проблема на Востоке, за которую Гней Помпей Магн уже не хотел браться, и в самом начале 56 года до н.э. по соглашению с Гаем Юлием Цезарем Марку Крассу была намечена в управление Сирия, прежде входившая в состав полураспавшегося понтийского царства Митридата. Но сперва из её пределов следовало изгнать парфянские войска царя Орода. Три раза Рим вёл с ним и с Митридатом кровавые войны, и вот теперь уже Марк Лициний Красс, знаменитый «победитель Спартака», должен был «доломать» то, что от них осталось. А иначе — иди домой, триумфатор, истребитель пастухов и беглых сельхозрабочих, грозный победитель жалкой банды гладиаторов.
Эпилог
Сложно давалась война с Парфянским царством, очень сложно. Это был такой противник, какого надо ещё поискать. Митридат Евпатор считал парфян жителями своей сатрапии, но теперь после того, как он оказался по существу заложником у зятя своего «царя царей» Тиграна Армянского, древние парфы стали силой, притом ни у кого ничего не спрашивая. Все главные военачальники Красса считали, что перед ними как раз тот случай, когда энергия и бесстрастность талантливого царя Митридата скорее вредили общему делу, чем как-то помогали ему. Невероятно страшна парфянская кавалерия, у которой не только всадники-катафрактарии, но даже и кони закованы в металл, и вооружёна она копьями до 4,5 метров и прямыми сарматскими мечами длинной 110 сантиметров, каких не было у римлян. Они-то сражались клинками вполовину короче, а их копья-пилумы годились только как оружие метательное! А как парфы стреляют из луков?! Римляне хороши в ближнем бою, где короткий клинок куда страшнее прямого длинного меча, но под градом стрел они могли только беспомощно собираться в «черепаху» и медленно отступать, и больше ничего. Парфинская конница обходила эти «черепахи» и ломала их сзади, сама неся тяжёлые потери, но и римлян убивая помногу. В битве при Каррах (современный Харрам, Турция) Марк Красс потерял сына Публия. Он пробился вперёд с одним легионом и отрядом в 1 400 галльских всадников из «резерва», присланного Цезарем, и был окружён. Вскоре его голову доставили в шатёр парфянского командующего.
Вместе с ним погибли ещё два легата — молодые парни Марций Цензорин и Марк Мегабокх… С самого раннего утра 7 легионов и 4 000-ная конница римлян бились насмерть против полководца Сурена Михрана, командира парфянской конницы, и к вечеру Марку Лицинию Крассу пришлось признать своё поражение. Из 42 000 легионеров уцелело около половины. Они несколькими большими группами и колоннами отступали с поля боя. Теперь надо было начинать мирные переговоры. Но как, где и с кем? Парфянский царь Ород на переговоры не приедет, как не зови, а полководец Сурен хоть и возвёл когда-то Орода из армянской династии Аршакидов на престол в городе Артиксате (рядом с современным Ереваном), но вряд ли он попробует повторить нечто подобное, принимая предложение о начале переговоров с римским наместником Сирии Марком Крассом. Нет, на востоке так не рискуют, а этому выскочке Сурену есть чем рисковать — да хотя бы чином! Ведь ещё мало победить Марка Красса. Главное, чтобы его больше никогда не было — как при царе Митридате Евпаторе. При котором полководцу разрешалось быть победителем только при условии, что все лавры будут переданы благородному красавчику-царю, а полководец пойдёт в болото, как последний придурок, и там заквакает вместе с лягушками. Но надо узнать хоть что-нибудь о сыне. Вдруг — жив?!
На поле недавнего сражения пылали невероятные костры — это римляне и зараострийцы-парфяне сжигали своих погибших… Кошмар! А вдруг он всё-таки жив? Нет, говорят ему, его голову варвары бросили к первым рядам легионеров. Значит, Тартар поглощает смелых людей независимо от того, желают ли они того или не желают. Трибун Публий Красс отличился в Галльской кампании Гая Юлия Цезаря, но Парфянскую кампанию своего отца он не пережил. А «вечный» претор Марка Красса Квинт Аррий, который сражался со Спартаком и тоже много отличился в борьбе с ним, — о как хорошо, что хотя бы он отказался принять должность в его армии! Хоть кто-то скажет о нём, о Марке Крассе, одно хорошее слово в римском сенате, а когда доживёт до глубоких седин, то с удовольствием поймёт, каких ужасных опасностей он избежал, по-дружески отказавшись принять должность в этой несчастной армии.
Иногда и пережитого — жаль, а иногда и не пережитого!
Марку Крассу уже 60 лет. В таком возрасте и с такой, как у него, биографией, уже ничего не страшно. В конце концов, патрицианский род Крассов прервался не весь. Но что я напишу в Рим, Цезарю?! Красс — сомневается: кому писать письмо? В Рим или парфянскому парю? Всего лишь 10 лет назад легаты Помпея Авл Габиний и Луций Афраний успешно прошли со своими войсками в междуречье Евфрата и Тигра, то есть на парфянскую территорию, а теперь римляне терпят поражение, даже не вступив туда ни единой ногой. Позорище. Все теперь скажут, что я типа жадно полез за лаврами, которые от меня по-хамски убрали, как только я победил Спартака, и поэтому вверг Рим в бесполезную конфронтацию с хорошим армянским мальчиком Ородом, а теперь… за него отвечай, да?! В войне со Спартаком я был преемником одного не очень талантливого консула и нескольких малокультурных преторов-алкоголиков, а теперь все скажут, что Спартак — это тебе не парфянская конница и не пехота Митридата Евпатора. Это — большая сила, и победить её — честь. А ты, скажут, не справился. И вообще ты — жлоб и спекулянт, который лезет за лаврами, и место твоё в клоаке, среди таких же, как ты, жлобов и спекулянтов.
А какая тебе честь, скажи-ка на милость?! Вообще в такой страшной ситуации все истинные римляне бросаются на меч, как сделали офицеры штаба претора Публия Красса, оказавшиеся в окружении вместе с начальником. А — с другой стороны? Марк Красс взглянул через левое плечо на стоявшего там офицера. Квестор Гай Кассий Лонгин — фигура строго политическая. Марк Красс не хотел брать его в свою армию, поскольку тот был женат на племяннице сенатора Катона и благодаря этому состоял в близком родстве буквально со всеми противниками приумвирата Гнея Помпея и Красса с Цезарем — с Бибулом, с Агенобарбом и со всеми прочими знатными мужами Рима, которых Цезарь сам мечтал бы видеть сидящими в грязной клоаке по самые уши. Но назначение Кассия квестором было сделкой, позволившей Марку Крассу если не получить согласие сената на этот Парфянский поход «за лаврами», то по крайней мере избавиться от громкой критики со стороны этих знатных мужей. А те могут «заболтать» любое предложение. Но ведь именно действия Кассия привели армию до полного одурения — уже после первой не очень удачной битвы при Ферсале именно Кассий вместе с Октавием, родственником будущего императора Октавиана Августа, чуть не подняли мятеж, самовольно заявив военным трибунам, что они им «приказывают» всё бросать и бежать в город Каррах.
Прочие легаты также не проявили себя «крепкими парнями с нашей улицы» — Эгнатий с кавалерийским отрядом сбежал с поля боя, легат Варгунтий во время отступления потерял связь с основными силами и завел свой отряд в окружение парфян, откуда если и вылез, то не без помощи той же самой галльской конницы, которая не успела убежать вместе со своими предводителем. Впрочем, Варгунтий тогда же и погиб от парфянской стрелы, а трибун Гай Октавий, казавшийся уже дезертиром, в отличие от Кассия и Эгнация всё-таки спас свою честь, сделав попытку изменить положение дел во время ночного отступления. Он достиг во главе авангарда отступающей армии (с неполным 4-м Сирийским легионом) безопасного места и тут же, не задерживаясь, прибыл с остатками конницы назад, к Каррам, туда, где почти всю ночь горели костры с мёртвыми телами. Может, он и не очень обожал Марка Красса, командующего, но сейчас ему было не до личных предпочтений. У войны совсем другие ценности. Однако с ним прибыл и Кассий.
Римляне — храбрый народ
Теперь надо было отослать его в Рим. Всё равно надо писать в сенат. Красс тихо спросил о прочих легатах его армии — есть сведения? Да, есть: Марк Копоний, префект лагеря, тоже двигается сюда — к остаткам армии, и, вероятно, скоро будет.
— Утром мы его увидим...
— Надо идти навстречу Копонию, — распорядился Красс. — Вы, Петроний, поведёте колонну! Распорядитесь…
Военный трибун Петроний — сам Петроний и родственник другого Петрония — молча кивнул и пошёл исполнять распоряжение Красса. Самое интересное, что впоследствии он станет одним из убийц Цезяря — вместе с Гаем Кассием Лонгином. А Гай Кассий Лонгин станет один из главных предателей в истории человечества — наравне с Иудой. Согласно Данте Альгьери, Иуда и Кассий занимают в аду отдельное место — их ВЕЧНО пережёвывает своими челюстями князь тьмы Вельзевуль (он же Ваал-Зебуб). Ну, а поскольку Вельзевуль трёхглав, как Змей Горыныч, то одно вакантное местечко там теоретически ещё имеется. Как известно, в роли «третьего» там пребывает Брут.
— Распорядитесь сформировать мне конвой...
Квестор Гай Кассий Лонгин быстро вышел из палатки. Он не понимал, что затевает его главнокомандующий, но не считал нужным спорить! Зато он прекрасно понимал, что кому-то придется отвечать перед сенатом: «Нет, пускай же сам из этого выпутывается, как хочет!» Снаружи его ждали проводники — арабы, которые, по словам Гая Октавия, советовали римлянам переждать, стоя на месте, пока Луна не пройдет через созвездие Скорпиона. Гай Кассий Лонгин, проходя мимо, тихо сказал им: «Я более вашего Скорпиона опасаюсь Стрельца», — и с отрядом в 500 сабель ускакал в Сирию. С собой он увозил казну армии и всю «секретку» — журнал боевых действий, все письма, карты и списки. Остались только значки легионов, забрать которые было бы слишком некорректно: армия как бы ещё жива, и старый солдат Рутилл из Капуи — ветеран войны со Спартаком — и торговец-грек Андромах (будущий римский мэр города Карраха!) обещали в случае чего вывезти значки в Сирию. Но лагерь был уже оставлен — вместе с ранеными… увы!
— А остальные — где? — продолжил главнокомандующий.
Гай Октавий ответил:
— Все ранены. О двоих мы ничего не знаем. Ночью напали… какие-то арабы. Я думаю, что у нас ещё достаточно сил, чтобы утром отступить на восток. Главное, встретить Марка Конопия.
— Где ваша колонна?
— Стоит лагерем в трёх часах отсюда …
— А Копоний?
— Если мы пойдём ему навстречу, то всё будет в порядке.
Гай Октавий тоже вскоре погибнет — вместе с Крассом. Зато ещё один из уцелевших легатов невезучего полководца — Луций Рустий, — потом найдёт в личных вещах командующего порнографические книжки с картинками и с большущей радостью представит их на обозрение всей мировой общественности — типа смотрите, чем он там занимался вместо того чтоб командовать армией, этот наш Марк Красс! А пока Марк Красс с некоторым сомнением — почти заикаясь! — отдавал распоряжение составить парфянскому полководцу уважительное письмо с предложением «встретиться и обсудить перспективы дальнейшего сотрудничества». На следующий день послание было с глубоким поклоном передано полководцу Сурену. Тот, не желая рисковать головой, переправил его еще дальше — царю Ороду Второму. В Артиксат.
…Ну, а пока парфяне бесились от радости — только парфяне, потомки древних персов и халдеев, но уж никак не придавленные парфянами греки. Те — в основном молчали. Хоть римляне и продавали их в рабство, однако в культурном плане эти в прошлом подданные Митридата нередко выступали именно на их стороне. Через весь город двигалось триумфальное шествие невиданных масштабов. Впереди везли на верблюдах пленных трубачей и ликторов (на их секиры были насажены отрубленные головы римских офицеров), следом шли нетрезвые храмовые проститутки, распевавшие дурацкие куплеты о трусости и ничтожности римлян, а за ними везли на лошади довольно тучного мужчину, одетого в женское платье, и громко кричали, что это — взятый в плен Марк Красс. На самом деле это был пленный солдат Гай Пакциан, издали действительно напоминавший Марка Красса. Рядом шли парфянские юноши, только учившиеся военному ремеслу, и стегали его плетьми, всякий раз спрашивая: «Ты Красс? Ты император?» — на что Пакциан, как его научили, громко кричал: «Я — Красс! Я император!»… а потом медленно двигалась парфянская конница в очень тяжёлых доспехах и высоких колпакообразных шлемах, и её было так много, что казалось, будто парфы не понесли никаких потерь в бою с Крассом. На самом деле их полегло столько, что на радостях запланированное вторжение в Сирию пришлось всё-таки отложить до лучших времён: квестор Гай Кассий Лонгин получил от сената все необходимые полномочия и засел в укреплённых лагерях по всей границе с Сирийской пустыней (как раз там, где сейчас идут боевые действия с ИГИЛ, запрещённой в РФ организацией). И теперь он только и ждал что сиюминутного вторжения парфянских войск. В этом случае Кассий был бы достоин триумфа не меньше Красса, а Красс был бы и правда низвергнут на дно истории — как жлоб и спекулянт, полезший за лаврами.
— Нет, — сказал царь Ород Второй, — нам надо бы поберечься.
В царском дворце был пир. Столы стояли подковой, и в центре её греческие артисты играли какой-то спектакль. Царь Ород открыто способствовал росту неприязни к грекам и даже к эллинизированным азиатам, прекрасно понимая, что сколько б они не сражались под начальством Митридата с римлянами, а всё равно их сердцу ближе Рим, чем персы и халдеи. Но спектакли в его дворце в древней армянской столице Артаксата играли только греческих авторов и только греческими актёрами и актрисами. Прочих лицедеев царь отправил пасти коз и верблюдов. Наложниц царь отбирал не менее придирчиво.
Главную роль играл знаменитый Ясон из Тралла (современный Айдын в Турции). Актёры играли какую-то поэтическую сцену, как вдруг занавес, закрывавший вход в пиршественную залу, распахнулся и пред Ородом, разгоняя слуг, появились его офицеры — очень красивый грек Персей и смуглый бородатый парфянин Эксатор, необузданный воин. Следом за ними вошёл Скилак, полководец. Он был в доспехах, но по традиции без шлема и без оружия. На входе его обшмонали, как какого-то уголовника. Царь Ород был не менее подозрителен, чем Сталин.
— Рассказывай всё, что есть...
Как это принято на Востоке, Скилак по-холопски согнулся перед Ородом, притом все его золотые регалии родовитого полководца смотрелись в этот момент как недорогие бабьи «цацки».
Когда за столом воцарилось полное молчание, Скилак сказал:
— О, царь царей! Я принёс тебе голову и руку злодея Красса. Он, присланный вероломным народом, достойным быть у тебя в рабах, посягнул на твои владения и за своё преступление поплатился жизнью. Прими же ратную добычу от твоих волков…
Парфяне были степняками, коренными жителями современного Северного Ирана, части Азербайджана и Туркмении, поэтому волки (кюрды) почитались у них на равных с верблюдами и хищными птицами. Сейчас многие пожалели о том, что Митридат, царь Понтийский, грек и преемник Селевкидов, был такого высокого мнения об этих персах, армянах и халдеях, что отдавал им особое предпочтение в своём войске. А — с другой стороны? Разве на греков можно было положиться в войне с латинами? Греки замечательно руководили, но недостаточно хорошо бились на поле боя.
— Ну, давай же …
«Подарки» принёс златокудрый грей Персей. Он всегда носил подарки. Скилак (тоже ведь грек по национальности!) подал царю правую руку Красса — под радостные вопли пировавших здесь парфян и армян! Пир был закатан по случаю брака сына Орода, которого звали Фраат, и дочери армянского царя Артабаза. Дочь была под стать отцу, родному брату Тиграна, да и царевич был тоже хищник ещё тот. Лет через пятнадцать, когда проклятыми парфянами решительно «займётся» проконсул Востока Марк Антоний, принц Фраат свергнет своего отца Орода Второго (в других источниках его имя звучит как Гирод или даже Ирод) и отравит его аконитом, ядовитым растением из семейства Лютиковых, а сам впоследствии, уже при императоре Октавиане Августе, женится на подаренной ему римлянке-рабыне по имени Муза. Римлянку ему подарят в обмен на трофеи — значки легионов армии Красса. Ну, а потом он и сам будет внезапно отравлен. Кем и как — можно только догадываться. Такова судьба победителей Красса. Полководец-победитель Сурен Михран погибнет в Сирии.
— Я доволен, мой милый Скилак! А где голова?
Голову услужливо поднесли на блюде. Ясон, трагический актёр, безо всякого смущения схватил мёртвую человеческую голову и начал декламировать стихи примерно такого содержания:
Нашей охоты добычу славную
с гор мы в чертоги несём…
кем же добыта она?
Парфянский офицер Эксатор, участник последней схватки вокруг Марка Красса, схватил её за волосы и, что было мочи заорав с выражением дикой радости на смуглой волосатой физиономии, с размаху швырнул мёртвую голову римлянина на середину зала.
***
Из Плутарха:
Гай Октавий не остался на холме, но спустился вместе с Крассом; ликторов же, которые было двинулись за ним, Красс отослал обратно. …Сурен заявил, что хотя военные действия между римлянами и царем Гиродом прекращены, и вражда сменилась миром, все же следует, доехав до реки, написать его условия. «Ибо, — добавил он, — вы, римляне, вовсе не помните о договорах», — и протянул Крассу руку. Когда же Красс приказал привести свою лошадь, Сурен сказал: «Не надо, царь дарит тебе вот эту», — и в ту же минуту рядом с Крассом очутился конь, украшенный золотой уздой. Конюшие, подсадив Красса и окружив его, начали подгонять лошадь ударами. Первым схватился за поводья Октавий, за ним военный трибун Петроний, а затем и прочие стали вокруг, силясь удержать лошадь и оттолкнуть парфян, теснивших Красса с обеих сторон. Началась сумятица, затем посыпались и удары; Октавий, выхватив меч, убивает у варваров одного из конюхов, другой конюх — самого Октавия, поразив его сзади. Петроний был безоружен, он получил удар в панцирь, но соскочил с лошади невредимый. Красса же убил парфянин по имени Эксатр. Иные говорят, что это неверно, что умертвил его другой, а Эксатр лишь отсек голову и руку у трупа. Впрочем, об этом скорее догадываются, чем судят наверняка, ибо одни из находившихся там римлян погибли, сражаясь вокруг Красса, другие же поспешили ускакать на холм. Подъехавшие к холму парфяне объявили, что Красс наказан по заслугам, а прочим Сурен предлагает смело сойти вниз. Одни сдались, спустившись с холма, другие ночью рассеялись, но спаслись из них лишь немногие, остальных же выследили, захватили и убили арабы.
Оценили 5 человек
5 кармы