"Вот уже три дня я в стационаре горкома партии. Это семидневный дом отдыха в Мельничном ручье. С мороза, несколько усталый, вваливаешься в дом, с теплыми уютными комнатами, блаженно вытягиваешь ноги... Каждый день мясное - баранина, ветчина, кура, гусь, индюшка, колбаса; рыбное - лещ, салака, корюшка, и жареная, и отварная, и заливная. Икра, балык, сыр, пирожки, какао, кофе, чай, 300 грамм белого и столько же черного хлеба на день... и ко всему этому по 50 грамм виноградного вина, хорошего портвейна к обеду и ужину... Я и еще двое товарищей получаем дополнительный завтрак: пару бутербродов или булочку и стакан сладкого чая... Война почти не чувствуется. О ней напоминает лишь громыхание орудий..."
Вокруг этого отрывка из т.н. "Дневника Рибковского" уже много лет камлают все, кому не лень, рассказывая о том, как "партийная номенклатура обжиралась, пока ленинградцы вымирали". Текст, - вернее, два абзаца из него, - стал, можно сказать, культовым, неотъемлемой частью этакого "катехизиса антисоветчика", и чем чаще встречался он мне, тем больше хотелось разобраться. Ну что же, по-моему время пришло...
Начнем с начала.
А кто он вообще такой, Николай Андреевич Рибковский?
Я прошерстил Сеть по-максимуму, но ни единого упоминания об этом персонаже не нашел. Поминают его многие (особенно Юлия Кантор, автор байки о "пирожных Жданова"), но только в контексте данного дневника. Но, что интересно, первая публикация Наталии Козловой, публикатора данного документа, - она рассказывает о Николае Андреевиче довольно много, - состоялась еще в 1998-м году, аж 15 лет назад, и по всей логике (учитывая хлесткость материала) поисками деталей жизни тов. Рибковского не могли не заинтересоваться десятки исследователей. Кто-то для того, чтобы подтвердить, кто-то для того, чтобы опровергнуть. Ан нет: воз, как прежде, там. И ни в одном справочнике, ни в одной публикации ничего сверх информации г-жи Козловой.
Наверняка известно только одно: оригинал дневника, если он есть, хранится в Центре Документации «Народный Архив» - некоей «общественной организацией, "которая была образована в Москве в 1988 году по инициативе группы преподавателей и студентов Московского Государственного Историко-Архивного института. Финансовую поддержку этому проекту оказал Советско-Американский фонд "Культурная инициатива" (Фонд Сороса)». Автором идеи основания организации был, оказывается, известный "перестройщик" Александр Яковлев, о котором чем дальше, тем больше интересного становится известно, а возглавил новую структуру менее известный Борис Илизаров, тоже "прораб перестройки" (выдвиженец Юрия Афанасьева); именно он "взялся заполнить этот пробел – собирать материалы, которыми пренебрегают государственные архивы".
Естественным образом возникает вопрос. Почему государственные архивы, - а уж там-то работают специалисты высшего класса, - «пренебрегли» данным документом? Вариантов не так много: либо сочли подделкой, либо вообще его не видели. Скорее, на мой взгляд, второе. Потому что в архивах хранятся десятки «блокадных» дневников, самых разных. Это важные бумаги, и просто так от них не отказываются. Разве что от документа за версту пахнет фальшью. Но и представлять явную фальшивку на экспертизу изготовители вряд ли рискнули бы, поскольку после выбраковки ее уже нельзя было бы использовать. В итоге, документ так и хранится (если хранится) в сусеках некоей «общественной организации», реликта эпохи «перестройки», и даже публикатор, г-жа Козлова, по сей день не опубликовала ни единой ксерокопии ни единой странички. По сути, требуя верить себе и г-ну Илизарову на слово.
Более того. Интереснейшую беседу трехлетней давности обнаружил я в блоге уважаемого poltora-bobra, где в ходе обсуждения, - кстати, тоже прелюбопытнейшего (настоятельно рекомендую), - вопроса о том, как же все-таки жило колхозное крестьянство накануне войны возникает многим известный man_with_dogs с темой "Дневник Рибковского". Юзер этот, надо сказать, особенный: радикально фанатичный, за гранью всякого фола антисоветчик, он, тем не менее, гордится своим умением работать с документами, подкрепляя каждую бумажку набором ссылок на дополнительные источники. Однако в данном случае происходит конфуз: в ответ на многочисленные и настойчивые просьбы предъявить если и не скан оргиналов дневника, то хотя бы одну, пусть самую малюсенькую накладную, подтверждающую отпуск каких-либо деликатесов, man_with_dogs сперва всячески юлит, уходя от ответа, а в конце концов, - извольте убедиться, - с раздражением на грани хамства заявляет, что "Рибковский, возможно, и сумасшедший, так тем хуже для большевиков, а никаких накладных я показывать не буду".
Итак, можно констатировать, что "Дневник Рибковского", если и есть в реальности,
обнаружен некими "перестройщиками",
официальными специалистами не верифицирован,
хранится в каком-то "частном архиве"
и видела его (?) только г-жа Козлова, абсолютно не специалист в архивных делах,
а снять копию она либо не сочла нужным, либо не имела возможности.
Кроме того, никаких, ни малейших материалов, хоть как-то подтверждающих его подлинность (или хотя бы существование) на данный момент, - спустя 15 лет после первой публикации, - по прежнему нет.
Но.
Если предположить, - а предположим! - что г-н Илизаров не фальсификатор и тов. Рибковский все-таки фигура реальная, - что не исключено, - а его дневник не фикция, - что тоже, в общем, не противоречит законам физики, - выводы из такого предположения следуют не вполне те, которые хотелось бы видеть юзерам, исполняющим вокруг документа шаманские пляски.
Судите сами.
В течение осени 1941 года, оказавшись без работы, - то есть, с карточкой «иждивенца», - Николай Андреевич за три месяца ожидания вакансии (его, как человека из номенклатуры горкома даже на завод не могли послать) понемногу превращается в доходягу. «Даже сомнение взяло - моё это тело или мне его кто подменил?!!! – пишет он 13 декабря. - Ноги и кисти рук тонкие, как у ребенка, который ещё растёт, вытягивается, тоненькие, живот провалился. Рёбра чуть не наружу вылезли, вытягиваются».
Но это уже конец плохих времен. За неделю до того, как сделана эта запись, 5 декабря он, наконец, принят на должность инструктора отдела кадров горкома, и получает право на рабочую карточку, а «по состоянию здоровья» еще и на двухразовое (завтрак и обед) «горячее спецпитание» в столовой Смольного. То есть, - крамольный отрывок № 1, - "завтрак - макароны, или лапша, или каша с маслом и два стакана сладкого чая. Днем обед - первое щи или суп, второе мясное каждый день. Вчера, например, я скушал на первое зеленые щи со сметаной, второе котлету с вермишелью, а сегодня на первое суп с вермишелью, на второе свинина с тушеной капустой". По сути, достаточно скромный рацион, назначение которого поскорее привести в рабочее состояние нужного работника. Конечно, куда лучше, что в столовых, где автор "питался в период безделия" (то есть, как иждивенец), но и только. Ни количество, ни качество продуктов нам неизвестны, однако ясно: для живого скелета это уже райские кущи.
Вторая и последняя крамольная запись, - от 5 марта, - та самая "санаторная". За нее цепляются все, решительно все. Но никто почему-то не удосуживается заметить, что март 1942 года, хотя и предельно неприятен, но уже все-таки не декабрь 1941-го. Это, кстати, отмечает и сам автор дневника. В конце января-начале февраля все по-прежнему очень тяжело, но, по крайней мере, уже запущена железная дорога от Войбокало до Кабоны, после чего продовольственный кризис перестает быть запредельным и блокадный паек постепенно возвращается к допустимым нормам.
С этого времени умирают уже не столько от голода, сколько от его последствий. Но умирают. И многие. В связи с чем самых истощенных начинают направлять в ведомственные "стационары", созданные при большинстве предприятий и учреждений и снабжающихся по "особой норме". Эта практика, собственно, началась еще в тяжелейшем январе: сперва в гостинице «Астория» открылся стационар на 200 коек для ослабевших от голода работников науки и культуры, а затем стартовали и другие. "Теперь при заводе оборудован специальный стационар, — писал тогда же в дневнике рабочий Кировского завода. — Сюда ложатся по особому ходатайству цеховых организаций люди, опухшие и требующие поддержки питанием и отдыхом. Лежа в стационаре, они сдают свои продкарточки, по которым получают в день три раза пищу: обед, завтрак и ужин в течение 8-10 дней, а затем поступают новые обессиленные товарищи". В целом же, в течение зимы и весны в 109 стационарах города, восстановились 63 740 ленинградцев, главным образом рабочие фабрик и заводов.
Иждивенцам, к сожалению, жилось по-прежнему худо, им внимание если и уделялось, то в самую последнюю очередь, однако мы говорим о тов. Рибковском. Как следует из дневника, состояние Николая Андреевича было настолько тяжелым, что "горячее спецпитание" в Смольном не помогало восстановиться, и 2 марта его направили в лечебное (разумеется, ведомственное) учреждение для партийцев с признаками дистрофии. К слову, о том, что товарищ "дошел" совершенно свидетельствует и тот факт, что в "стационаре" он - один из всего трех, получавших дополнительные чай с булочкой.
И тут необходимо отметить главное: питание в этом стационаре, - все эти возмущающие антисоветски настроенную публику "балыки" и прочая птица-рыба-мясо (объемы не указаны, но речь, судя по всему, идет о ломтиках), - не были чем-то "особым для партийной номенклатуры", но соответствовали общим госпитальным нормам, действовавшим в тот период и разработанным. Более того, как честно отмечает он сам, «на некоторых предприятиях есть такие стационары, перед которыми наш стационар бледнеет».
Подведем итоги.
С некоторой натугой (почему, уже разъяснено выше) признав "Дневник Рибковского" подлинным, а не "перестроечно-ельцинской" фальшивкой, мы видим, что:
(а) высококвалифицированный специалист-кадровик, относящийся к номенклатуре горкома, первые месяцы блокады живет на карточке "иждивенца", не имея никаких привилегий и постепенно доходя практически до предсмертной стадии дистрофии;
(б) дождавшись вакансии, он, помимо обычной рабочей карточки, получает право на двухразовое (в течение месяца) восстановительное "спецпитание", без которого просто не может приступить к работе;
(в) при первой же возможности и первым делом власти блокированного города на Неве создают сеть "стационаров" (санаториев) для приведения в порядок здоровья самых истощенных ленинградцев, причем, поскольку эти "стационары" ведомственные, а решения о госпитализации принимаются в цехах и рабочих коллективах, койкоместа заполняют рабочие и служащие соответствующих предприятий и учреждений, не прекращавших работу в блокадном Ленинграде;
(г) при этом снабжаются "стационары" вполне открыто, по действующим госпитальным нормам, а "партийные стационары" (вплоть до прикрепленного к самому Смольному!) по качеству снабжения и организации оздоровления контингента не только не опережают заводские, но и серьезно уступают некоторым из них;
(д) а что касается лично Рибковского, то в "семидневный дом отдыха", - первый и единственный раз за все время блокады, - он попал не по протекции (никакой "мохнатой руки" Николай Андреевич не имел), а в связи со все еще критическим состоянием здоровья, усугубляемым режимом работы.
Безусловно, все изложенное не значит, что в Ленинграде все было безупречно. Наверняка, начальнички и хитрили, и ловчили, и норовили воспользоваться служебным положением. Это смешно отрицать. Но что касается конкретно "Дневника Рибковского", полагаю, пляшущим вокруг него джигу стоит умерить пыл: по большому счету, эти записи свидетельствуют вовсе не о "привилегиях партийной номенклатуры", но, скорее, о том, что (а) мелкие управленцы в конце 1941 года получали довольствие на уровне военнослужащих и (б) об успешном восстановлении социальной инфраструктуры весной 1942 года. И не более.
Оценили 65 человек
132 кармы