Российский обыватель, вообще, отличается значительною беззаботностью в отношении отечествоведения. Представления его об отечественных окраинах сплошь и рядом блещут невежеством, и вдобавок невежеством не простым, а в значительной степени приправленным удивительным извращением фактов действительности и преувеличенностью, доходящей порой даже до карикатурности. Еще до последнего времени у многих российских обывателей живо представление о Сибири, как исключительно о стране морозов, медведей и… золота. Вообще, на долю Сибири, как самой обширной и вместе с тем самой неисследованной окраины нашего отечества, больше всего выпало проявлений этой беззаботности российского обывателя по части отечествоведения. Представления о географии, топографии, этнографии и административном устройстве Сибири в большинстве даже тронутых образованием российских обывателей настолько сбивчивы, неясны, туманны и подчас даже нелепы, что положительно способны иной раз привести коренного сибиряка в полное отчаяние.
Несомненно, в значительной степени незнакомству с Сибирью содействовала ее отдаленность от центра отечества в связи с отсутствием культурных путей сообщения. Еще совсем недалеко то время, когда для проезда из Томска или Иркутска в Москву, Петербург или другие центральные города Европейской России нужно было затрачивать чуть не целые месяца. Совершить такое путешествие считалось чуть не подвигом. Сообщения были настолько редки, затруднительны и неорганизованны, что во многих отношениях Сибирь была положительно краем, изолированным от культурных центров России и Европы.
Отдаленность Сибири и полное незнакомство с нею послужили основанием для самых фантастических представлений, самых баснословных рассказов о ней. Бывалые люди исстари пользовались этой канвой и разводили на ней узоры, какие только им хотелось. Так, еще в древних летописях мы находим невероятные басни о стране, лежащей за Югрою, т. е. о нынешней Сибири, которые простодушные пимены, ничтоже сумняся, заносили в свои анналы. Новгородские летописцы приводят, например, такие рассказы каких то «мужей стариих», которые ходили «за Югру и Самоядь» и сами видели там, в полунощных странах, как «спаде туча, и в той туче спаде веверица (белка) млада, аки топерево только что рожена, и взростши, и расходится по земли, и паки бывает другая туча, и спадают оленци мали в ней и взрастают и расходятся по земли». Те же летописцы передают такого рода «повести» самовидцев: «Югра людье есть язык нем, и соседят с самоядью на полунощных странах. Югра же рекоша отроку моему (т. е. Гюряти Роговича, от лица которого ведется рассказ): дивно мы находихом чюдо, его же несмы слышали прежде сих лет, се же третье лето нача быти; суть горы заидуче за луку моря им же высота яко до небеси, и в горах тех клич велик и говор, и секут гору, хотяще высечися, и в горе той просечено оконце мало, и туде молвят, и есть неразуметь языку их, но кажут на железо и помавают рукою, просяще железа, и аще кто даст им нож ли, секиру ли, дают скорою (шкурами) противу». Подобные фантазии бывалых людей о севере продолжали ходить среди русских книжных людей и в более позднее время. Так, еще в летописях XVI—XVII столетий мы встречаем такие удивительные вещи о самоедах.
«На стране восточной за Югорскою землю, над морем живут люди, самоедь… А ядь их мясо оление да рыба, да межи собою друг друга ядят. А гость к ним откуды приидет, и они дети свои закалают, на гостей, да тем кормят. А который гость у них умрет, и они того снедают… В той же стране иная самоедь: лете месяц живут в мори, а на сусе не живут того ради, занеже тело на них трескается, и они тот месяц в воде лежат… В той же стране иная самоедь. Вверху рты на темени, а не говорят. А образ в пошлину (как обыкновенно) человечь… В той же стране есть иная самоедь. По зими умирают на два месяца. Умирают же тако: как где которого застанет в те месяцы, тот ту и сядет. А у него из носу вода изойдет, как от потока, да примерзнет к земли. И кто человек иные земли невидением поток той отразит у него, сопхнет с места, и он умрет, то уже не оживет; а не сопхнет с места, то и оживет, и познает, и речет ему: о чем мя еси, друже, поуродовал? А иные оживают, как солнце на лето вернется. Тако на всякый год умирают и оживают».
В настоящее время, разумеется, ничего подобного в представлении о Сибири мы не встретим среди русских людей, даже не искушенных книжною премудростью, но тем не менее факт незнакомства с Сибирью остается фактом. Общее представление о Сибири еще более или менее отвечает действительности, несмотря на всю свою смутность и неопределенность; но что касается детальных понятий об этом обширном крае, то, надо признаться, они часто бывают лишены всякой фактической почвы. И это наблюдается не только в отношении более или менее отдаленных частей обширной Сибири вроде Якутской области, Туруханского края, Камчатки, Приамурья и Уссурийского края, но и по отношению к почти соседним с Европейскою Россиею областям и губерниям. Возьмем Акмолинскую область с одним из уездных городов, которой я намерен познакомить читателей в настоящем очерке.
Заговорив об Акмолинской области, позволяю себе, для иллюстрации «российской» беззаботности по части отечествоведения, привести такой характерный рассказ, граничащий почти с анекдотичностью. Мой знакомый — кокчетавский уроженец — приехал в один из центральных городов Европейской России затем, чтобы поступить в высшее учебное заведение. При встрече с студентами этого заведения прежде всего, разумеется, ему задавали вопрос: откуда он? На ответ — «Из Акмолинской области» — вопрошающие делали большие глаза и снова переспрашивали: «А где эта Акмолинская область — в Западной России?!» На этот вопрос моему знакомому, в свою очередь, оставалось тоже делать только большие глаза. Или еще: в редакции «Акмолинских областных ведомостей» в г. Омске, мне случайно пришлось также наблюдать удивительную смутность представлений об Акмолинской области, и на этот раз, увы, даже среди представителей наших губернских официозов! Разбирая адреса разных губернских ведомостей, посылаемых в редакцию на обмен, мне пришлось встретить такого рода кунсштюки:
Редакции «Могилевских» и «Олонецких губернских ведомостей», как оказывается, твердо убеждены, что Акмолинское областное правление находится в городе Акмолах, а не в Омске, который, кстати, смоленская редакция причислила к Тобольской губернии. Не лучше других оказались редакции «Лифляндских» и «Казанских губернских ведомостей», — первая Акмолинское областное правление продолжает именовать по старинке Областным правлением Сибирских киргизов, упраздненным еще в 1868 году, а вторая — даже Пограничным правлением Сибирскими киргизами, существовавшим с 6 апреля 1838 г. до указа 19-го мая 1854 года. Итак, с одной стороны — студенты высшего учебного заведения, а с другой — представители официальной печати — чиновники. Впрочем, что ж тут удивительного, когда даже в учебниках географии Лебедева Семипалатинск именуется резиденцией степного генерал-губернатора! Мораль такова: если уже составители учебников отечественной географии и представители официальной печати так беззаботны по части отечествоведения, то что требовать от обыкновенных смертных!
Но воротимся к ближайшему предмету нашего очерка — городу Акмолинску, или Акмолам, как называют его в просторечии, хотя это последнее название признается до некоторой степени и официальным, напр. — в почтовом ведомстве. Прежде всего, немного филологии. Слово Акмолы — слово киргизское и в переводе на русский язык означает «белые могилы»: ак — белый и мола — могила, могильная надстройка, какие делаются киргизами над могилами. Такое название он получил от находящихся невдалеке от места постройки города могил каких-то именитых киргиз, которые имели белый цвет. Среди же киргиз Акмолинск слывет под именем Карауткуль, что значит — «черный брод», находящийся вблизи города чрез реку Ишим — «Эсиль» по-киргизски. Зовут также киргизы Акмолинск просто «дуан», т. е. поселение, в котором производится торговля, так как «дуан» по-киргизски значит лавка, магазин.
На вопрос, куда поехал — «Кайда барасын?» — встретившийся киргиз обыкновенно отвечает: «Дуан-га» — в город.
Происхождение города чисто стратегическое. Возник он благодаря желаниям русского правительства иметь опорный пункт, из которого можно было бы держать в повиновении те киргизские орды, которые кочевали по берегам р. Ишима. С этой же целью были заложены крепости Актавская — к югу от Акмолов, по направлению к Голодной степи — Бек-пак-дала, Атбасарская станица и Ултавское укрепление в 1846 год. к востоку, вблизи границы с Тургайской областью. Как Актав, так и Ултав в настоящее время представляют из себя только одни развалины бывших здесь крепостей и казенных зданий; — впрочем, в Ултаве существует татарское поселение, которое производит торговлю или, лучше, — объегоривает степных киргиз. Русских ни там, ни здесь нет, и даже сняты пикеты, которые были расположены по существовавшему когда-то тракту от Акмолинска в Актав и, чрез Атбасар, — в Ултав. Точно так же, снят в настоящее время прямой тракт из Акмолинска в Каркаралы Семипалатинской области.
Население Акмолинска самое пестрое, самое разнообразное по национальностям. Бывший когда-то подневольным военным поселением, — Акмолинск теперь сделался пунктом, куда устремилась вольная колонизация. Простор и приволье киргизских степей заманили сюда не одних казаков. Еще почти с самого начала возникновения станичного, а потом городского поселения, сюда направились казанские и уфимские татары и тюменские бухарцы, эти наши застрельщики по части торговых сношений с степными киргизами и Туркестаном. Пролегавшая чрез Акмолинск караванная дорога из Туркестана в Петропавловск также не могла не отразиться на количестве населения города. Ездившие с караванами туркестанские сарты оседали по дороге в Петропавловске, Кокчетаве, Атбасаре; осели они и в Акмолах. Здесь они занимаются по преимуществу торговлей и ростовщичеством. В городе есть специальные так называемые «сартовские ряды», где вы можете найти все товары азиатского и туркестанского происхождения, начиная с дабы и кончая «жандаками», — так зовут в Акмолинске наши грецкие орехи.
Нельзя сказать, чтобы эта торговля была из бойких, но, в сущности, не она и составляет центр тяжести практической деятельности сартов. Торгуют они в большинстве случаев, что называется, для близиру; — главное же занятие их — ростовщичество. Сарты — это среднеазиатские евреи. Деятельность их в этом отношении в Туркестане давно известна и достаточно обрисована, такова же она и в Акмолинске. Еще недавно здесь оперировал один известный всему Акмолинску местный временный купец, который, по его собственному признанию, сорвавшемуся с языка в минуту особенной удовлетворенности своей деятельностью, — считал в долгу за местными киргизами до 200 тысяч рублей. Этот паук так широко распустил свои тенета, что в них запуталось все более или менее нуждающееся в кредите киргизское (да и русское) население города и уезда. Кажется, дня не проходило, чтобы этот господин не терся в камере мирового судьи с векселями, то в качестве истца, то в качестве нотариального клиента (до 1895 г. исполнение обязанностей нотариуса было возложено на мирового судью).
Нужда в деньгах у местных киргиз, как переживающих еще фазис чисто натурального хозяйства, настолько велика, что они соглашаются на самые тяжелые условия кредита. В «Киргизской степной газете» как-то писали, что проценты на ссуду у степных ростовщиков достигают ужасающей цифры — до 200 более годовых! Ростовщики так опутывают бедных скотоводов, все богатство которых заключается в одном скоте при самом ничтожном обращении денежных знаков, что, как передает та же газета, бывали случаи, когда должники рассчитывались со своими кредиторами собственными своими детьми…
Результаты ростовщических операций настолько заманчивы, что ими не брезгают заниматься не только сарты, но и сами киргизы, которые побогаче, и татары, и русские. Представителей тех и других можно встретить и в Акмолинске.
За последнее время контингент жителей города стал пополняться почти исключительно выходцами из Европейской России. Акмолинск оказался по времени одним из первых мест, захваченных переселенческой волной. Здесь есть переселенцы, пришедшие сюда еще в начале 80 годов. Шли сюда главным образом утесненные малоземельем Средней России крестьяне — «хлеборобы», для которых земля являлась фундаментом всего жизненного процесса. А этой земли здесь — в изобилии, и земли очень хорошего качества. И вот двинулись сюда крестьяне Самарской, Пермской, Каменецк-Подольской, Курской губерний, черемисы, мордва и даже зыряне, все влекомые одной целью убежать от земельного утеснения на родине и найти привольные земли здесь, среди «азии» и в «кыргызцах». И тег кто в силах был сразу же приняться за землю, поднять новину, обработать ее, — действительно нашли это приволье. У киргиз, владельцев обширных пространств девственной тучной степи, можно было арендовать земли сколько угодно, на глаз, и за баснословно дешевую цену. Паши, сей и собирай в житницы, если есть к тому возможность. У кого была эта возможность, кто успел воспользоваться обстоятельствами, тех хлеб сделал людьми, выстроил им каменные палаты вместо деревянных переселенческих лачуг и сделал с ними то, что они, по местному выражению, «стали в тысячах ходить».
Хлебопашеством здесь занимаются не одни мещане, крестьяне и казаки, но и чиновники и купцы, и занимаются в крупных размерах с применением культурных приемов обработки земли. Более состоятельные «хозяева» засевают участки в сотни десятин подряд, без всякой чересполосицы, так что с одного конца участка часто бывает не видно другого. Тащится пара волов с плугом на одном конце и не видит, как другая дотащилась уже до другого. Тучная, девственная почва дает баснословные урожаи — 200, 250 и более пудов пшеницы с десятины. И какая пшеница, чистая, светлая, как воск, 140—150 на пульку! А какой вкусный, белый хлеб выпекается из этой пшеницы! Прелесть!
Водяных мельниц нет в Акмолинске. Все зерно перемалывается на ветряных мельницах, которые составляют крупную статью дохода своим владельцам. Этих мельниц, кажется, до сотни в Акмолинске. И как ни странно видеть город, окруженный со всех сторон кольцом из машущих крыльев, но такова уже привилегия степного городка, которую не нам отменять…
А Акмолы действительно типичный степной городок! Расположенный среди открытой степи, он совсем не имеет древесной растительности, если исключить небольшой только еще разводящийся садик на площади и ивовой заросли по берегу Ишима, в которой жители города укрываются от летней жары и пыли городских улиц. В этой же заросли, на островке, летом 1893 г. местная городская интеллигенция устроила даже нечто вроде вокзала, который, однако, просуществовал недолго. — В 1895 году зимой от неизвестной причины, «волею Божиею», он сгорел, оставив по себе акмолинцам одно лишь приятное воспоминание. Степь от Акмолинска простирается к югу на бесконечное число верст, а к северу приблизительно на 70 верст, где находится ближайший от города лес, если не считать небольшие осиновые и березовые колки — «чубары» (киргизское слово — значит «пестрый»), отстоящие от города в 25 верстах. В эти чубары акмолинцы ездят летом прогуляться и для того, чтобы «на свежем воздухе попить чайку». Хороша прогулка — за 25 верст!
За последнее время город все-таки понемногу стал приобретать вид настоящего города. В нем выстроили большой каменный собор, каменные здания для городского управления, полиции, и большие каменные торговые ряды, новую мечеть; кроме того, выстроено много частных каменных магазинов, домов. Все это в общем придает до известной степени Акмолинску некоторый вид города. Но что важнее всего, так это то, что строителем торговых рядов да, кажется, и других городских зданий, был местный, так сказать, доморощенный архитектор, некто г. К. Этот г. К. положительно выдающийся гражданин, — выдающийся по своей профессиональной энциклопедичности: кроме того, что он, как мы видели, архитектор, он еще коммерсант, фотограф, часовых дел мастер, ювелир, актер-любитель и проч. и проч. и проч. Да и деревянные дома стали строиться больше, лучше и, пожалуй, даже иногда архитектурнее, заменяя собою прежние форменные казачьи избы. Значительным дефектом по части внешнего благообразия города служит неудачное местонахождение острога среди самой лучшей, большой площади, в самом центре города. Огороженный сплошным частоколом из заостренных вверху бревен («палей»), острог своим мрачным видом расхолаживает всякое благоприятное в пользу города впечатление, вынесенное туристом при его беглом осмотре. Деревянный, тесный острог рассчитан при постройке только на четвертую часть тех клиентов, которых он вынужден вмещать в себе в настоящее время…
Больное место города составляет также так называемая Мещанская слободка. Эта слободка — приют и убежище не только бедноты самого города, но и всего уезда: здесь живет беднейшая часть городского населения, и здесь же находят себе пристанище крестьяне из поселков уезда, гонимые в город нуждой и желанием найти какой-нибудь заработок. Но так как в городе и своей бедноты вполне достаточно для того, чтобы удовлетворить все запросы на рабочие руки, то по большей части крестьяне никакого заработка себе не находят и принуждены бывают браться за нищенскую «суму переметную», с трудом подавляя с себе возникающие при этом разнообразные и горькие чувствования. Большинство обывателей слободки живет в самых невозможных гигиенических условиях, не говоря уже о другом прочем. Часто в одной избе, пригодной для помещения одной небольшой семьи, живет две, три и даже четыре семьи. По крайней мере, мне пришлось видеть однажды, как в одной такой лачуге помещалось четыре семьи — в количестве 16 человек… Разумеется, нечего говорить о гигиенических условиях такого житья-бытья, где в одной комнате стряпают, моют белье, даже живут телята, и, вместе с тем, тою же атмосферой дышат 16 человек! И таких лачуг в слободке не одна, не две, а несколько, и никто из акмолинцев не обращает на них внимания. Поэтому мне кажутся отчасти справедливыми заявления некоторых акмолинских старожилов, что до тех пор, пока не было этой слободки, акмолинцы не знали никаких эпидемических заболеваний, — ныне же им пришлось познакомиться и с тифом, и дифтеритом, и инфлуэнцией, и др.
В городах, где общественное самосознание находится на высшей степени развития, там обыватели сами приходят на помощь нуждающейся части населения, общественная благотворительность там функционирует в очень широких размерах. Устраивают разного рода комитеты для вспомоществования нуждающимся, лотереи-аллегри, маскарады и спектакли со сборами в пользу благотворительных учреждений; учреждаются, наконец, дамские общества попечения о бедных и пр. Ничего этого нет в Акмолах!
За исключением двух отмеченных дефектов благоустройства, город с своими большими площадями, широкими улицами, довольно большими и приличными магазинами, — в общем производит впечатление довольно оживленного, особенно осенью и зимою. В самой значительной мере содействуют этому оживлению города киргизы, съезжающиеся сюда из аулов для продажи продуктов своего натурального скотоводческого хозяйства и для закупки разного рода товаров, необходимых в их немудреном домашнем обиходе. Эта-то постоянная скученность киргиз в городе и придает ему оригинальную окраску степного азиатского городка.
Хотя преобладающей народностью собственно городского населения нужно, несомненно, назвать русских (казаки, мещане, купцы и пр.), потому что другие народности входят в общее число населения сравнительно в незначительном количестве, некоторые — даже в количестве всего нескольких семей, однако город иначе нельзя назвать, как киргизским. Выйдите вы в какое угодно время дня на улицы или на торговые площади города, и вы будете встречать одних только киргиз и слышать один только киргизский разговор; зайдите в лавку или магазин, и там вы увидите тех же киргиз и услышите ту же киргизскую речь; пойдите в какое-либо присутственное место или общественное учреждение, и там вы встретите тех же киргиз; — наконец, просто сидя у себя дома и смотря чрез окно на улицу, считайте всех проезжающих и проходящих мимо — и я уверен, что из 100 человек, насчитанных вами, всегда будет 90 киргиз. С утра до вечера пред вашими окнами будут мелькать характерные киргизские шапки, имеющие вид усеченного конуса и покрытые материей яркого цвета с самыми пестрыми узорами; с утра до позднего вечера, в летнее и осеннее время, вы слышите пронзительный и режущий скрип арб, запряженных или лошадьми, или верблюдами, или быками. Кстати сказать — сами киргизы не только не считают этот скрип неприятным для слуха, а напротив — гордятся особенно сильно и пронзительно скрипящей арбой, говоря, что тихо и неслышно приличнее ездить только ворам, как желающим быть незаметными, а благородные и честные люди не должны бояться или избегать этого скрипа, так как он служит показателем их нравственной добропорядочности.
Вот на плохонькой лошаденке, в пестром ситцевом халате и таком же малахае, подбитом простой овчиной, «трусит» сын степи, слегка помахивая нагайкой и управляя поводами. Все на нем ветхо, старо, грязно, неряшливо. Это — байгуш, бедняк. А вот другой сын степи, но уже несколько в ином характере. Малахай его сшит из малинового бархата и подбит лисицей, халат также покрыт бархатом и опоясан ременным поясом с серебряными пряжками и другими украшениями. Серебряные бляхи украшают также и сбрую на лошади. Он, толстый, грузный — «семис» по-киргизски, — важно, с сознанием собственного достоинства дефилирует на своем дорогом иноходце пред глазеющей на него базарной толпой. Это — «бай», «бай-ксы», богач и, по всей вероятности, волостной управитель. Спросите у него, сколько лошадей имеет он в своих табунах, сколько голов рогатого скота, сколько баранов, верблюдов, коз, — он, я уверен, не скажет вам этого, не скажет по очень простой причине: он сам не знает сколько. В лучшем случае он может сообщить вам, что у него столько-то табунов лошадей, столько-то табунов баранов и, пожалуй, ничего более. Такой «бай-ксы» наверное имеет в своем ауле 2—3 чистых, белых войлочных юрты в отдельности для каждой из своих жен и держит у себя целый штат работников и пастухов. Очень часто из таких баев вырабатываются кулаки, ни в чем не уступающие нашим Чумазым, Колупаевым и Разуваевым, и все одноаульцы такого Чумазого «бая» нередко находятся у него в полной экономической зависимости.
Одиноко, сиротливо расположенный в самом центре азиатского населения, Акмолинск не мог не подпасть некоторому влиянию со стороны окружающего его киргизского населения. Еще не так давно было, что самые ближайшие русские поселения, т. е. станица Атбасарская к западу и станица Щучинская к северу, — находились от него на расстоянии 250 верст. Только за последнее время, благодаря надвинувшемуся на Степной край переселенческому движению, стали появляться во многих местах уезда переселенческие поселки, и Акмолинск уже перестал быть единственным русским оазисом во всем своем уезде. Поставленные в такие невыгодные условия первые насельники города казаки, разумеется, должны были по необходимости иметь разного рода житейские практические сношения только с одним киргизским населением и даже зависеть от него в некоторых отношениях. Естественно, что казаки должны были близко ознакомиться с нравами, обычаями и языком киргиз, и действительно, казаки почти все прекрасно владеют киргизским языком, превосходно знают быт, нравы и даже психологию киргиза. Киргизскому языку казаки начинают обучаться еще с младенчества: малец казачок так же свободно «лопочет» по-киргизски, как на родном языке. Часто случается, что он даже смешивает родной язык с киргизским и употребляет последний там, где более всего место первому. Мне передавали такой характерный факт. В церковь принесли одного юного казачонка, который еще только что начинал говорить. Когда его поднесли к священнику, то необычайный для него вид последнего до того поразил нашего причастника, что он закричал, и вырвавшимся у него восклицанием испуга было киргизское «ой-пор-мой»! Этот факт вполне вероятен, так как выражение «ой-пор-мой» самое общеупотребительное среди казаков для выражения удивления, пораженности. Вообще, в русскую речь казака вошло очень много киргизских речений — «киргицизмов», так сказать. Таковы выражения: «агачиной отаячить» — палкой, стяжком ударить (агач — дерево, таяк — палка), «жанжал» (скандал) вышел, на «кызык» подняли — на смех подняли, просмеяли, «жамалу» навели — напраслину, неправду наговорили, «кош» — прощай, «аман?» — здоров ли, здравствуй и т. п. Возрасты домашней скотины определяются также по-киргизски, напр., «тайча» — теленок 2 лет, «кукан» — 3 лет и т. д. Казак в своем разговоре с казаком же постоянно пересыпает русскую речь киргизскими словами и выражениями, а иногда бывает и так: говорят-говорят по-русски — и вдруг забормочут по-киргизски. Киргизские пословицы, загадки, сказки и даже песни с их мотивами в большом ходу у казаков, точно так же, как нагайка и халат; причем казак и носит, и дорожит этим халатом так же, как самый истый киргиз.
Вообще, киргизы оказали значительную долю своего влияния на казаков, — во всяком случае, несравненно большую, чем казак на киргиза. Лет пять еще тому назад в акмолинской тюрьме содержался молодой русский казак, совершенно окиргизившийся. Он плохо говорил по-русски, совершенно не был знаком с догматами православия, напротив — был истым магометанином, носил киргизское имя и, несмотря на увещания местного священника, никак не хотел признать себя христианином. Крещенный и оставшийся в детстве круглым сиротою, этот казак каким-то случаем попал к киргизам и здесь воспитался в полной киргизской обстановке, и затем, уже в зрелом возрасте, был изолирован от киргиз… в тюрьму! Рассказывают также, что ранее неоднократно бывали случаи полного сожительства казачек с киргизами, причем дети этих казачек, разумеется, — делались истыми киргизятами. Между прочим, среди акмолинцев существует довольно любопытное по своей романтичности предание, об одной несчастной казачке, увлекшейся туркестанским богачом сартом и увезенной им с караваном в товарном тюке. Это предание подтверждается старожилами, среди которых находятся лица, бывшие современниками этого романического события. Говорят, что сарту очень дорого обошелся этот роман: он стоил ему почти половину состояния и в конце концов повлек за собою разорение.
Много, много хранит акмолинская старина любопытных преданий и давно ждет своего исследователя. Пока еще не поздно, пока еще живы старики, которым памятно прошлое, исследователь найдет здесь много интересного, — много материала, освещающего наши отношения к киргизам в эпоху их покорения.
Киргизы Акмолинского уезда считаются самыми зажиточными из всех других киргиз области. Поэтому торговые операции в городе почти не оставляют желать лучшего. Магазины и простые лавки торгуют бойко. Впрочем, и сам Акмолинск дает покупателя. Так называемая «интеллигенция» представлена здесь очень солидно для степного уездного города, и нельзя сказать, чтобы ее потребности не находили удовлетворения на месте. Предметы не только первой необходимости, но даже и роскоши местный покупатель всегда может найти на своем рынке. Но главный покупатель и потребитель все-таки киргиз. С ним исстари ведутся главные торговые операции по купле-продаже. У него скупают продукты скотоводства для отправки их на внутренние рынки, и для него же привозят с этих рынков предметы товарного производства. Потребности киргиза быстро растут, и он далеко уже не может удовлетворить их при помощи одного своего хозяйства. Он стал уже выходить из стадии натурального хозяйства, и город сделался для него необходимым. И действительно, торговля в городе держится почти исключительно киргизами. Не будь покупателей-киргиз, акмолинские купцы получили бы самую незначительную часть тех барышей, какие они выручают в настоящее время.
Кроме того, что киргизы являются обыкновенными покупателями непосредственно в городских лавках и магазинах, наши купцы сбывают им свои товары еще посредством такого способа.
Киргизы — жители дальних аулов, отстоящих от города несколько сот верст, разумеется, в город не ездят, но их жизненные потребности ничем не уступают по своей интенсивности потребностям киргиз ближних волостей. Удовлетворителями этих потребностей являются так называемые «алыпсатари» (алам — покупаю и сатам — продаю) или «саудагуры», т. е. перекупщики, прасола, из тех же киргиз. Явившись в город и набрав товара у местных купцов, часто на несколько сот рублей, они отправляются с ним по аулам и здесь производят мену на баранов, шерсть, кожу и т. п. сырые продукты. Расплачиваются саудагуры с купцами иногда чистыми деньгами, а чаще — скотом и вообще теми сырыми продуктами, которые они наторговали во время своих странствий по аулам. Часто бывают сделки такого рода, что за привезенное сырье купцы платят частью товаром, а частью и деньгами. Ходят слухи, что ранее такого рода операции велись не особенно чисто. Несколько лет тому назад, по этим слухам, некоторые из купцов, пользуясь простотой и невежеством киргизов, платили им фальшивыми деньгами, но ныне о таких операциях не слышно.
Особенно любили расплачиваться с киргизами фальшивыми кредитками скупщики скота, приезжавшие для этой цели в степь даже из более отдаленных местностей, как, напр., из Пермской и Тобольской губ. Обычай этот так укоренился среди скупщиков, что в Тобольской губ. существовали даже целые фабрики фальшивых кредиток, напр. — в Курганском и Ялуторовском уездах. Еще недавно все мы были свидетелями одного громкого процесса некоего К., обвинявшегося в устройстве такой фабрики в Ялуторовском уезде. Но ведь эта фабрика сделалась нам известной только потому, что ее удалось открыть, а сколько осталось их неоткрытыми! Кто бывал хотя в том же Ялуторовском уезде, тот не мог не слышать тех рассказов, какие ходят в народе относительно многих скороспелых богачей. Бывало по этим рассказам обыкновенно так: работают-работают искусники-бродяжки такому богачу фальшивые кредитки в какой-нибудь глухой заимке, а потом вдруг, когда, по мнению богача, уже достаточно «напечено блинов», исчезают с лица земли вместе с своей заимкой и станками от… неосторожности с огнем.
Но и помимо этого, слишком все-таки рискованного способа, можно было наживать от торговли с киргизами хорошие капиталы. Все продукты, необходимые для киргиз, обыкновенно продавались им не на деньги, а променивались на сырьевой товар и скот, по преимуществу — на баранов. Киргиз не знал рыночной цены этих продуктов, и можно было при промене их назначать им какую угодно цену. И наши торгаши, как свидетельствуют предания, в этом отношении далеко не стеснялись: они брали по 200—300% на промениваемый товар и, разумеется, наживали состояния. Единицей ценности обыкновенно служил баран. Дает, напр., торговец киргизу товар с условием представить ему к ярмарке столько-то баранов по цене, существовавшей во время этой мены. Киргиз, как исправный плательщик, и притом вновь нуждающийся в товаре, пригоняет ему баранов. Казалось бы, все в порядке вещей, и прием меновой торговли совершенно естественен; но если вдуматься попристальнее к этому способу, то выйдет вот какой «с Божией помощью» оборот. Баран, когда на него променивался товар, стоил всего, положим, 2 руб., — а к ярмарке на него цена повысилась: он уже стоит 3—4 руб. Кроме того, киргиз задаром прокормил и окарауливал этого барана купцу, освободив последнего от этих обязанностей и сопряженных с ними расходов. А то бывало (и теперь бывает) так, что товар променивается киргизу еще за ягненка, которого он должен представить через год-два, когда он вырастет уже в настоящего барана, а вместе с тем вырастет и его стоимость. Такими способами, да еще при помощи близкого знакомства с нравами, обычаями, психологией и слабыми сторонами киргиз, разумеется, можно было легко наживать состояния. К чести русского населения города надо сказать, что такого рода торговыми операциями с киргизами занимаются и занимались преимущественно татары, хотя за последнее время и русские — мещане и казаки — стали находить в них себе средства к обогащению.
Главным занятием городского населения — казаков и мещан — служит земледелие и скотоводство. Из промыслов здесь особенно развиты извозничество, рыболовство и охотничий. Каждую осень и зиму из Акмолинска идут целые обозы на Курган, Петропавловск, Омск, станицу Звериноголовскую, Ирбит, Шадринск, Екатеринбург.
Везут из Акмолинска — хлеб, продукты скотоводства, звероловства, рыбу, а привозят в Акмолинск разного рода товары, находящие сбыт в степи. Извозным промыслом занимаются по преимуществу казаки. Ловля рыбы как промысел производится на Ишиме, но главным образом на р. Куре, притоке Ишима. Рыба в этой реке очень хорошего качества; куринская щука известна далеко за пределами Акмолинска, и она вполне заслуживает этой известности. Ловят рыбу зимой, замораживают ее и в таком виде «вывозят» из Акмолинска. В Акмолинском уезде охотники-промышленники находят для себя большое разнообразие зверей: волки, лисицы, барсуки, медведи, дикие кабаны, сурки, сайги (сайгаки), каменные бараны, зайцы и пр. На диких кабанов ездят охотиться на степные озера, поросшие камышом, в котором любит жить кабан, и главным образом — на Кургальжин, а другого зверя бьют в покрытой лесом гористой части уезда. Звероловством и рыболовством занимаются как казаки, так и мещане, то в одиночку, то артелями. Набитых зверей и наловленную рыбу скупают у них местные торговцы и увозят на рынки далеко за пределы Акмолинской области.
Из других промыслов нужно еще отметить лесной. Близ Акмолинска леса нет, возить его приходится верст за 70—90, и потому там дрова и строительные лесные материалы всегда бывают в цене. Бедные жители города, будучи не в состоянии пользоваться древесным топливом, отапливают свои квартиры то камышом — «когой», то особым способом приготовленным навозом, носящим название кизяка. Приготовленный для топки кизяк имеет форму большого кирпича и, сгорая, дает очень значительный жар и не совсем благовонный запах. Но несмотря на эти суррогаты топлива, дрова в Акмолинске очень дороги и подвоз их на рынок в значительной степени зависит от киргиз. В те дни, когда почему-либо киргизы не привезут дров, городские дровянники поднимают на них цену, и дрова становятся «недоступными», как говорят здесь. А то дровянники проделывают еще лучше: они монополизируют у лесного ведомства право на рубку и заготовку дров и, пользуясь этим, дерут с обывателя по две шкуры. А между тем — дрова составляют одну из насущнейших потребностей обывателя. Зимы в Акмолинске отличаются морозами, квартиры холодны и требуют усиленной топки.
Помимо холодов, зима в Акмолинске, как и везде в степи, отличается страшными вьюгами, или буранами, как здесь принято говорить. Эти бураны, образуя в одну ночь целые горы снегу там, где раньше была ровная поверхность и дорога, и засыпая оплошавших путников, скот, своевременно не загнанный в изгороди, и целые зимовья киргиз, эти ужасные бураны, отличающиеся чисто стихийной силой, царят целые дни, недели над степью и городом. Боже вас сохрани, если вы в пути, отойти или отъехать на несколько сот сажен от вашего пристанища! Власть буранов безгранична над открытою степью и над всем, что в ней случится за это время. Едва вы сделаете несколько шагов вперед, вы непременно собьетесь с дороги: буран застилает поле вашего зрения не только в нескольких саженях, а даже в двух-трех шагах. Вы будете звать о помощи. Напрасно! Угасающий, погружающий вас в какое-то полное отчаяние шум и гул ветра заглушает все ваши призывы о помощи. Кричите и зовите вы во всю мочь ваших легких, — напрасно. Будьте уверены, что никто вас не услышит, хотя бы вы были всего в нескольких саженях от человеческого жилья.
Нередки примеры, что люди гибли во время бурана не только в открытой степи, но даже среди больших селений. Вышел обыватель из дому под вечерок, чтобы пройти чрез несколько домов к соседу в гости, — вышел и не стало его. Он сбился с дороги, ушел не в ту сторону, и вместо того, чтобы попасть к соседу, попал в открытую степь, а то просто заблудился на площади, да тут и занесло его снегом.
В один из таких буранов, когда пред вашими глазами совершенно все застилается кружащимися снежинками, когда вы бессильны за этою снежною пеленою рассмотреть что-либо даже под ногами у себя, — мне пришлось путешествовать от своей квартиры в крепостную церковь, утром, в ноябре месяце. Путь сначала пролегал по улице, а потом через площадь. По улице, ощупью, возле дома и ограды, я еще прошел, но когда вышел на площадь, то совершенно растерялся. Когда на несколько сотых секунды буран переставал крутить снег, поле зрения просветлялось, я видел церковь и направлял к ней свой курс, но когда вьюга снова со свистом и завываньем начинала слепить мне глаза липким сырым снегом, я опять сбивался с дороги. Кончилось мое путешествие все-таки тем, что к церкви я подошел, но зато, прежде чем добраться до нее, я исколесил почти всю площадь. Помните, что это было днем, часов в 9 утра, — а что стало бы с тем путником, который отважился бы совершить такое путешествие ночью?!
Такие бураны, гуляя без всякого удержа по открытой ровной степи, совершенно оголяют ее от снега и, напротив, наносят его целые горы там, где есть хотя самое незначительное препятствие, задержка. Зимняя дорога по степи пролегает обыкновенно далеко в стороне от летнего тракта, по киргизским кыставам (зимовкам), и вообще по тем местам, где снег лежит толстым слоем, так как летняя дорога бывает совершенно лишена снега.
Когда начинает задувать буран, почти у всех домов в городе широко настежь отворяют оградные ворота для того, что бы снег проносило ветром из ограды на улицу. В тех случаях, когда почему-либо забывали прибегать к этой предосторожности, ограда и ворота, по прекращении бурана, оказывались совершенно занесенными снегом, и на долю дворников приходился нелегкий труд убирать этот снег.
Летом сильные ветры также засыпают акмолинского обывателя, но, разумеется, уже не снегом, а пылью и песком. Действительно, ветры бывают настолько сильны, что даже крутят в воздухе крупный песок и бьют им в лицо обывателя. Особенно жалуются дамы. От летних буранов им достается больнее всего
Перехожу к общественной жизни Акмолинска.
Несмотря на то, что Акмолы как культурное русское поселение существует уже довольно продолжительное время, общественная жизнь в нем еще не успела отлиться в какие-либо определенные формы. Общественные инстинкты обывателя развиты очень слабо, — обыватель еще до последнего времени переживает, так сказать, период первоначального накопления, когда обыкновенно индивидуалистические инстинкты подавляют альтруистические. Акмолинские летописцы горько жалуются на эту слабо развитую общественность своего обывателя. Еще совсем недавно, в «Сиб. вестнике» (№ 37 — 99 г.) акмолинский корреспондент жалуется на то, что у них, пародируя биржевой жаргон, «тихо с деятельностью» вновь организованного общества попечения о начальном образовании. Это «тихо с деятельностью» корреспондент совершенно справедливо объясняет слабо развитым общественным самосознанием общества, и, как образец такого слабо развитого самосознания, приводит слова одного лица при выборе его председателем этого новоорганизованного общества: «Быть председателем-то я согласен остаться на такой должности, но вперед говорю, что ничего делать по обществу не буду, кроме подписки бумаг исходящих; год проведу, а там выберете другого». При таком понятии об общественных обязанностях, разумеется, далеко вперед не подвинешься.
Недавно в городе учреждена общественная библиотека, но, кажется, состояние ее не из блестящих. Но если что процветает, так это клуб. Впрочем, клубы процветают везде, где они есть, и Акмолинск в этом отношении не составляет исключения. Наконец, для процветания этого учреждения едва ли так необходимо общественное самосознание, — скорее всего, тут нужна потребность «убить время», а эта потребность у акмолинского обывателя развита в достаточной мере. Но акмолинский обыватель сумел и клубу придать оригинальную окраску. Так, напр., киргизы еще не так давно не считались правоспособными принимать участие в клубных увеселениях, и если нелегкая заносила их в клуб, торжественно выпроваживались отсюда, напутствуемые начальническим гневом. Эта своеобразная черта акмолинских клубных порядков была своевременно отмечена местною и столичною печатью достойным образом. Впрочем, было время, когда и акмолинский обыватель проявил в достаточной мере чувства общественного самосознания, — это именно в 1892 году — в годину общероссийского бедствия, которое осталось памятным и для Акмолинска. Местный комитет для оказания помощи голодающим заявил себя в совершенно ином свете, чем только что упомянутый председатель общества попечения о начальном образовании. Благодаря усердной, быстрой и плодотворной деятельности комитета, много бедных и нуждающихся жителей города и «самоходов» избавились от переживания острых проявлений голода, и кто знает, быть может, от голодной смерти. Особенно много поработали за это время гг. К. Е. Тартышев, П. Г. Ярушин и В. М. Кутанин.
Как же проводит акмолинский обыватель дни в обыкновенное время? Очень незавидно. Времяпрепровождение его отличается в невыгодную сторону даже от времяпрепровождения обывателей других глухих сибирских городов. Настолько оно серо, буднично и монотонно! Вот вам будничный день акмолинца; праздник, разумеется, немного отличается, но только немного.
С утра, обыкновенно, так называемые «интеллигентные» лица города каждый занимается своим делом: кто сидит и строчит донесения и отношения в канцелярии, кто торгует, кто учит, а кто просто ничего не делает. После этих приятных или полезных занятий акмолинец приступает к обеду, а потом к послеобеденному сну, кто имеет это благодетельное для Акмолинска обыкновение, а тут уже и вечер… Вечерком иногда, одевши свой бухарский расписной халат, обыватель садится за книгу, впрочем, это бывает редко, — чаще всего он идет в гости или клуб — перекинуться в преферансик или «вистишко». Книжкой, которую читает местный обыватель, бывает обыкновенно «приложения» или к «Родине», или к «Свету». Иногда, но очень-очень редко, даются членами местного драматического кружка любительские спектакли, и публика, разумеется, посещает их очень охотно. И больше никаких полезных, здоровых удовольствий и развлечений на сером фоне акмолинской жизни не вырисовывается. Вот вам и все!
Вообще, если сравнить Акмолинск с другими, не только российскими, но даже и сибирскими городами, то получится значительная разность. Можно предполагать, и даже с некоторою основательностью, что разность эта есть результат постоянных взаимноотношений акмолинцев с киргизами, народом, находящимся на степени варварской культуры. Вследствие этого некоторые частности культурной жизни акмолинцев потерпели понижение и пошли по наклонной плоскости. Такое понижение особенно заметно сказывается в отношении свободы женщины, на которую (свободу), как можно полагать, оказал очень значительное влияние мусульманский обычай женского затворничества. В Акмолах свобода женщины, а особенно молодой девушки, сильно стеснена азиатским общественным мнением. Во всех других городах считается самым обыкновенным, и во всяком случае ничуть не предосудительным явлением, если дама гуляет по улице с каким-либо мужчиной. Но в Акмолах… Боже вас сохрани пригласить какую-нибудь даму погулять или предложить ей услуги проводить до дому, — это сочтется здесь самым ужасным оскорблением и самой злой насмешкой. Здесь этот обычай «не принят», а потому строго карается общественным мнением. На особу женского пола, решившуюся на такой отважный поступок, будут смотреть как на врага всех «принятых» обществом обычаев, станут даже указывать пальцами и сторониться знакомства с нею. «Барышни» здесь всегда находятся под непосредственной опекой бабушек, мамок, нянек, точь-в-точь как во времена допетровские! Гулять по городу дамам, а тем более «барышням», общественным мнением строго воспрещается; позволительно только пройтись под крылышком бабушки или мамушки в церковь ко всенощной или в магазин за покупками — и только… Положение, как видите, не из красивых. Права пословица: «что город, то норов»…
Мое описание Акмолинска было бы неполно, если бы я не упомянул о так называемых «жатаках». Что такое «жатак»? Жатак — киргизское слово, и значит лежащий (жатам — лежу). Так называют киргизы тех своих сородичей, которые оставили кочевой образ жизни и перешли на оседлый. Одни из них занимаются торговлей, преимущественно с своими же сородичами степняками, и, при известной ловкости и изворотливости, часто богатеют, обзаводятся своими домами, лавками и капиталами. Другие занимаются каким-либо ремеслом и трудом добывают себе хлеб. Эти последние иногда также достигают известной степени зажиточности и охотно приписываются к городскому мещанскому обществу. Большинство же жатаков при своей унаследованной лени и беспечности живут в крайней бедности и представляют из себя характерные типы пролетариев. Сделать описание их жизни предоставляю корреспонденту «Киргизской ст. газеты» (№ 14 — 95 г.) с его эпической простодушностью, как человеку, несомненно, очень осведомленному в этом вопросе. «Такие несчастные (т. е. обедневшие от лености и беспечности) жатаки исключительно живут в северной части города, в тесных, сырых и темных землянках. При виде этих человеческих жилищ невольно задаешься вопросом: неужели в таких норах живут люди? При входе в землянку вы увидите самую бедную обстановку, какая только может существовать; вместе с людьми увидите телят, ягнят, козлят, которые своим убогим видом как бы дополняют печальную картину человеческого жилья. Вечно нуждаясь в средствах, обитатели этих трущоб, чтобы удовлетворить своим жизненным потребностям, прибегают к разным непохвальным способам добывания себе денег. На кое-как заработанные гроши они «алыпсатарничают» и ловко обирают или обманывают своих степных братьев, которые слишком доверчиво относятся к ним в надежде, что те им свои люди — не обманут и не обидят, — и на добытые правдою и неправдою гроши пьянствуют, покупают табак и играют в азартные игры. Особенно распространены у них игры: в «орлянку» и игра в «три листика». Городские жатаки целый день готовы проводить в игре в «три листика» — в особенности с приезжими из степи киргизами. При этом они пускают в ход мошеннические проделки, благодаря которым ничего не подозревающие простодушные степняки оказываются обобранными до последней копейки».
Я дал описание Акмолинска, — описание совершенно беспристрастное. Быть может, эти строки попадут в руки акмолинского обывателя, и он, смущенный некоторыми резкими штрихами, подумает, что автор питает по отношению к его городу какие-либо недружелюбные чувствования. Предупреждаю его, что, подумав так, он впадет в ошибку. Я всегда с удовольствием вспоминаю о тех немногих днях, которые я провел в Акмолинске, этом оригинальном и интересном по своей оригинальности степном городе, хотя, не скрою, помню и те неприятности, которые иногда доставляли мне некоторые из его не совсем корректных обывателей. Об этом, впрочем, речь будет впереди и где-нибудь в другом месте.
Оценили 2 человека
2 кармы