Русская поместная крепость

До революции в устье самого большого притока Оби в районе Новосибирска реки Каменки (ныне замытой) располагалось база корпуса лесничих Министерства государственных имуществ. Эти люди содержали Гусинскую лесную дачу – так называлось нынешнее правобережье Новосибирска, в те времена представлявшее собой еловый бор, изрезанный глубокими логами, в которых спали зимой медведи и текли звонкие реки, полные ельца и хариуса. Мы не знаем, кем был Гусин, которому принадлежало поместье, но знаем, что слово «дача» произошло от слова «дать». В старину дачами называли поместья, «данные» московскими царями своим служилым людям. Учитывая, что лесные, да луговые царевы дачи – явление древнее, в 18 веке уже не встречающееся, остается предположить, что правобережье будущего Новосибирска было «дачей» либо от Алексея нашего Тишайшего, известного царскими приемами телеутами (теленгетами), которые в дорусские времена были хозяевами этих мест. Либо от его дочери, царевны Софьи, регентство которой предваряло петровскую эпоху. Ведь только в ее правление еще продолжалась традиция наделения поместьями инородцев. Так, например, 13 июля 1682 года (через полтора месяца после своего утверждения в звании правительницы государства) Регентша от имени Великих Государей «пожаловала мурз и татар поместьями и вотчинами и другою половиною по прежнему», обязав «чтобы они мурзы и татары, видя их Великих Государей (на троне официально значились Иван V и Петр I – авт.) к себе милость, им Великим Государям служили, а ко крестьянам никаких налогов, а православной христианской вере тесноты не чинили» (Н. Фирсов. Положение инородцев Северо-восточной России в Московском государстве. Казань, 1866. С. 108-116). На правобережье Оби как раз жили «мурзы» - правящий социальный слой, какой в своем государстве занимали уже упомянутые теленгуты. Правда, землю давали только в пользование.

Тем и отличалось Московское государство от Европы, что здесь все вотчины, поместья, дачи, дворы, лавки выдавались только в качестве «служебного жилья». Со времен Ивана III, который в 15 веке при всенародном одобрении принял на себя земельную и иную собственность членов своего рода, единственным юридическим собственником земли русской был Московский Царь.

Согласно Ермолинской летописи во время знаменитого собирания земель «созиратели» Ивана III, рассыпавшиеся по городам и селам, действовали не церемонясь: «у кого село добро, ин отнял, а у кого деревня добрая, ин отнял да записал на великого князя, а кто будет сам добр боярин или сын боярский ин его самого записал». В общем, Иван Третий не был похож на мать Терезу, но и стяжателем его назвать тоже нельзя. Перед великим князем Московским стояли задачи посерьезней.

В 1476 году Москва официально разорвала вассальные отношения с Ордой, отказавшись впредь отправлять Ахмат-хану царский выход. В историю это событие вошло как свержение Орды, но сам великий князь, похоже, с Ордой расставаться не собрался. Ведь «созирать» он стал земли-то ордынские. Например, поход в 1477 году на Новогород был вызван именно этим обстоятельством – новгородцы, будучи ордынским городом, перестали платить Москве, после того как та разорвала отношения с Сараем.

Ивана потому и назовут Великим, что он организовал «национализацию» собственности удельных князей с целью ее перераспределения среди московских дворян (с тех пор московские дворяне официально считались выше всех остальных русских дворян). Это делалось не только для кормления верных слуг – новоиспеченные помещики должны были превратить свои «дачи» в военные базы. Каждый такой «дачник» был обязан обучить вверенных ему мужиков военному делу, чтобы по первому сигналу Кремля выступить с собственным войском, снаряженным и готовым к исполнению боевых задач. Так в Московском государстве родились поместные войска, которые на реке Угре выглядели настолько внушительно, что стоявший на другом берегу хан Ахмат не решился атаковать.

Судебник, вышедший в 1497 году, закрепил войсковую структуру Московского государства в статье «О христьянском отказе», которая переводила на военное положение все государство. Свободное переселение крестьян из одного поместья в другое ограничивалось двухнедельным окном (вторая половина ноября с Юрьевым днем посередине). Все остальное время года подданные московского царя (и крестьяне, и помещики) обязаны были пребывать по месту дислокации главной тактической единицы российской армии того времени – поместья.

Возможно, это утверждение будет выглядеть странным, но крепостное право на момент своего создания было самой передовой или, во всяком случае, самой эффективной формой организации феодального государства. Об этом свидетельствует сам Судебник Ивана III – в Англии или Франции до единого государственного кодекса еще не додумались, потому что культура государственного строительства была на уровне представлений «диких баронов» - полновластных владельцев своих земельных угодий.

Как раз большое количество земельных собственников предопределило свой, особый путь развития Европы, нигде более в мире не встречающийся. Ведь первые парламенты зародились как учреждения, занимавшиеся разрешением споров между обладавшими судебным иммунитетом землевладельцами. В эти «суды равных» входили представители всех сословий, владевших землей: дворянства, духовенства, городских общин. Так было и в Англии, и в Испании. В Кастильских кортесах были представлены даже крестьяне-собственники земель. Привычные сегодня функция «народовластия» парламенты стали обретать намного позже, занявшись сначала разверсткой налогов, а затем и их регуляцией, а потом и приняв на себя право вводить и отменять налоги. Королевская власть с ростом количества землевладельцев вынуждена была смиряться с существованием подобного посредника, ибо без него она теряла возможность управлять государством.

Надо ли говорить, что в 15 веке громоздкая и практически не управляемая парламентская монархия перед лицом военного столкновения с поджарой крепостной системой, не имела ни одного шанса? Созданное Иваном III государство-армия перед лицом напуганной Европы выглядело как модернизированная и отмобилизованная Татария (татарами в те времена называли легкую степную конницу - ударный род войск Московии). В дипломатической переписке со своими западными соседями Иван III называл себя не иначе как «сар», то есть правителем Орды, так как этот титул в те времена иного значения не имел. (Резиденция ордынских царей не случайно называлась Сараем). Именно Иван Великий нагнал на европейцев такого страха, что Россия до середины 18 века обозначалась на всех иностранных картах как «Ggand Tartaria», то есть Великая Татария.

Русская поместная крепостьОт эпохи Ивана Великого, наряду с надменным двуглавым орлом, новым термином «государство» и пухлым Судебником, нам остались и самые первые сведения о верхнем течении Оби (это название удовлетворительное прочтение имеет только на старославянском как "двойная"). Это была абсолютно закрытая территория (ныне Новосибирская, Кемеровская области и Алтайский край), первые сведения о которой стали известны в 1465 году, когда Василий Скряба пленил вождей Югры (ныне Ханты-Мансийский автономный округ) и привез их «к великому Ивану Васильевичу и на Москву». Именно с этого времени берет начало легенда о верховьях Оби, где полным полно черного соболя. Этот зверек не случайно поселился на гербе Сибири – в описываемые времена большая часть европейского континента находилась в плену т.н. Малого Ледникового периода, поэтому до первой четверти XVIII века там царили жесточайшие морозы и снежные заносы. За хорошую шкурку черного соболя в Европе давали дом и стадо домашних животных. Так что рассказ о том, как неведомые обитатели Верхнего Приобья от изобилия черного соболя дошли до того, что употребляют его в пищу (очевидно, вместо баранины и говядины), был выслушан в Кремле с утроенным вниманием. Еще более удивительным было узнать, что в верховьях Оби живут люди не только обычные, но и невиданные: «рты у них между плечами, глаза на груди». В перечне верхнеобских чудес особняком стоит информация о таинственном народе, который не никому позволяет себя видеть. Этот странный народ живет на берегу озера, над которым «свет пречуден», где стоит «город великий», безлюдный и безмолвный. Внутри «в любом дворе еды и питья всякого много и товару всякого, кому что надобно». Заходи, клади деньги и забирай!

Эти сведения исходили от самоедов (ненцев), живших на одной реке с волшебной страной, хотя и в трех тысяча километрах от нее. Интриги добавляло и то обстоятельство, что фантастические описания относились к приобским степям, которые было известны в Москве как Синяя орда - ядро империи Чингисхана, а потом Сибирского царства, возникшего наряду с Астраханским, Казанским, Крымским, после распада Великой Орды. Через полтора века, отняв у Кучума его Кашлыкский Султанат, Московское царство вышло на границу этого загадочного государства (территория современного Алтайского края с Кемеровской и кусками Новосибирской, Омской областей), да так и осталось на месте. Вся остальная Сибирь до Тихого океана уже будет пройдена русскими землепроходцами, в то время как "телеутская землица" (границы "землицы" охраняли телеуты) на сто лет станет соседом Московского государства, с которым Кремль будет поддерживать официальные дипломатические отношения, согласно договору, заключенному в 1709 году. А потом правящее сословие "телеутской землицы" покинет свою родину, организованно переехав на ПМЖ в Зюнгарию (Джунгарию западных хроник). Одновременно в Московском государстве пройдут радикальные перемены. Оно будет преобразовано в Российскую империю. На этом метаморфозы не закончатся. Чудесная страна, отданная России вместе с населением (около десятка ойратских и тюркских племен), войдет в состав государства лишь в правление царицы Елизаветы, а до тех пор будет оставаться частным владением заводчиков Демидовых - режимным Колывано-Воскресенским Горным округом, который до 1741 года был "государством в государстве". Лишь после этого сибирская Готия (есть подозрение что исторические теленгеты стоят в одном ряду с массагетами, мирогетами, тиссагетами, тирагетами, самогетами, фракогетами и прочими основателями современных европейских наций) вошла в состав Российской Империи, потому что ее территория перешла в собственностью Кабинета Ея Величества.

Русская поместная крепостьНо вернемся к поместной системе, столь успешно сослужившая службу Ивану Великому. С наступлением эпохи огнестрельного оружия она перестала отвечать духу времени. Пищали (по-европейски «аркебузы») требовали не крестьян, а более развитых горожан, поэтому «пищальники» поначалу поставлялись исключительно из новгородских и псковских городских дворов. Пищали были еще фитильными, когда Иван Грозный объявил о создании стрелецкого войска. По тем временам это было все равно, что новость о создании воздушно-космических сил – в новый род войск принимались только дворяне или свободные люди. Особенное впечатление на современников производило унифицированное обмундирование. Традиции военной униформы в Европе еще не существовало, поэтому вид «одинаковых» людей потрясал воображение. Иностранцы часто рисовали стрельцов, поэтому сохранилось множество их изображений - и в парадной, и будничной форме. Не будет преувеличением сказать, что эстетика воинского мундира шагнула в мир непосредственно из палат Кремля. Вторым недостатком поместного войска, как ни парадоксально, оказалась жесткая вертикаль управления. Помещики были "заточены" на службу московски Мономашичам. От ставшего царем Бориса Годунова они просто отмахнулись. Вот почему армия Речи Посполитой без приключений дошла до Москвы, где вдова Ивана Грозного признала в Лжедмитрии своего сына, который и возложил на себя «шапку Мономаха».

Русская поместная крепостьКак знать, если бы не убийство царя Дмитрия, то и не погрузилась бы Московское государство в безвременье Смуты. Но царь был застрелен, а стоявший во главе заговора представитель суздальской ветки Рюриковичей Василий IV (Шуйский) еще меньше мог рассчитывать на опору в лице поместной рати, поэтому сразу стал искать воинский контингент на стороне. В Синей орде на далекой Оби возобновились переговоры, начатые еще при Борисе Годунове, который специально для этого построил посольскую резиденцию на реке Томь, но каан "белых калмыков" не спешил принимать раскрытые объятья Кремля (переговоры длились в общей сложности четыре года). Взоры Шуйского обратились на Запад, где более сговорчивые шведы пообещали войско в обмен на Карелию. В итоге ничего не вышло – вожделенных "татар" царь-узурпатор так и не дождался, а шведы ничем помочь не смогли. Россию охватила эпоха бесчисленных самозванцев, интервентов и лихого молодчества, а сам Шуйский оказался заточен в Гостынинском замке, что неподалеку от Варшавы, потому что в Москве воцарилась польская корона.

Русская поместная крепостьПобедителям тоже недолго довелось торжествовать. Жители Нижнего Новгорода уже уговаривали знаменитого своими подвигами князя Дмитрия Пожарского перестать залечивать боевые раны и заняться, наконец, освобождением страны. 30-летний богатырь выставил условие: казначеем войска станет его человек. Так посадский «говядырь» (продавец скота) Козьма Минин оказался во главе движения по освобождению страны. Он заняться сбором средств, благодаря которым князь Дмитрий смог в создаваемом войске назначить годовой оклад служилым людям первой статьи в размере 50 рублей, второй статьи — 45 рублей, третьей — 40 рублей. Ниже 30 рублей ставок не было. Для сравнения: годовой оклад служилого человека в Томской крепости составлял 10 рублей. Узнав о таких расценках, в Нижний Новгород со всех концов страны двинулись военные люди – коломенцы, рязанцы, казаки и стрельцы из «украинных» городов. Это и было то Ополчение, которое выбило незваных гостей из Кремля.

Новая династия, памятуя опыт Смутного Времени, стала поверх дискредитировавшей себя крепостной военной организации создавать новую. В Москве один за другим оявлялись «полки нового строя», обученные на европейский манер. К середине 17 века их было настолько много, что царь учредил специальный Рейтарский Приказ. В петровскую эпоху Московское государство вступило, располагая армией, которой командовали, в основном, офицеры.

Как известно, Петр Первый официально распустит поместное войско, превратив в 1921 году Московское государство в Российскую Империю. И тем не менее, каркасом нового государства останется старая поместная крепость. Вторжение супостата в 1812 году неожиданно разбудит ее изначальную функцию – поместья одно за другим начнут исторгать из себя военные отряды во главе с помещиками, а то и просто возглавляемые крестьянскими вожаками. Петербургская знать, потрясенная зрелищем приведенного в действие древнего механизма, впервые заговорит о «русском народе» (ранее в русской литературе это выражение не встречалось). Таким образом, крепостное право сыграет решающую роль в становлении русского народного самосознания.

Русская поместная крепость

Все это произойдет через 200 лет, а в памятном 1625 году, в царствие первого из Романовых произошло другое событие: патриарх Филарет, отец молодого царя, впервые в истории русского государства получил право судебной власти над духовенством и жителями монастырских и церковных вотчин. Монастыри еще со времен Смуты стали центрами не только духовной, но и интеллектуальной, и даже экономической жизни Московского государства. В условиях низкого авторитета царя Михаила (до Петра Первого всех Романовых на московском троне величали по имени-отчеству как бояр, потому что все знали, что они были представителями совсем не династического рода Юрьевых-Захарьиных) государство нуждалось в опоре на авторитет церкви. После усиления церковной вертикали духовная власть стала стержнем государственного строительства. Московское государство стало выглядеть клерикальным, где вся власть, в том числе и светская, была сосредоточена в руках владыки-патриарха.

В том же 1625 году в далекой Франции произошло не менее эпохальное событие. Вышел в свет трактат "О праве войны и мира. Три книги", написанной Гуго Гроцием. Это был манифест, возвестивший о том, что Европа делает шаг в противоположную сторону. Если в Московии развитие получило духовная мысль во Христе, то трактат провозглашал «естественное право человека» - догмат о непогрешимости западного человека. Впрочем, разговоры о духе Европы, ее ценностях и идеалах, которые воплотило детище Гроция, начнутся много позднее, а в тот год автор просто развивал унаследованную от Ренессанса традицию индивидуализма, утверждая право на частную собственность перед лицом любой власти, включая божественную. Предписания «естественного права» Гуго Гроций трактовал как «воздержание от чужого имущества, так и возвращение полученной чужой вещи и возмещение извлеченной из нее выгоды, обязанность соблюдения обещаний, возмещение ущерба, причиненного по нашей вине, а также воздаяние людям заслуженного наказания».

Откровенно "лавочный" уровень философии, которое сегодня считается краеугольным камнем европейского самосознания, обескуражит только тех, кто не догадывается, кому был адресован трактат. Дело в том, что Европа только что пережила эпоху Темного Средневековья, которая уничтожила в людях Запада представления не только о личной гигиене и человечеством достоинстве, но и о Боге. Великий писатель и философ Федор Достоевский утверждал, что "Рим провозгласил Христа, поддавшегося на третье диаволово искушение, ...возвестив всему свету, что Христос без царства земного на земле устоять не может". Заместив христианство на папский католицизм Европа фактически отреклась от Христова ученья, тем самым отказавшись и от системы запретов, которые несла в себе христианская культура. Известный английский историк Лоренс Стоун описывал стандартную английскую деревню 16 века не иначе как «место полное ненависти и злобы, единственное, что связывало его обитателей, - это эпизоды массовой истерии, которая на время объединяла большинство для того, чтобы замучить и сжечь местную ведьму». В грехе колдовства обвинялось до трети населения городов Англии и континента. В качестве классического примера, обычно, приводят германскую деревню Визенстейг, где только за один год были заживо сожжены 63 местные жительницы. Не только деревни и города жили в режиме регулярных аутодафе – целые страны подвергались систематическому целенаправленному геноциду. Например, 16 февраля 1568 года Святая Инквизиция приняла решение приговорить все население Нидерландов к смертной казни, и это была не шутка.

Насилие, возведенное в христианскую (то есть эстетическую) норму, делало смерть будничным событием, низводя тягловые сословия Европы до крайних форм беззащитности. Следствиям стала нищета. Особой проблемой Лондона, где одним из праздничных развлечений горожан было зрелище сжигаемых живьем связанных кошек (когда заканчивались ведьмы), являлись "большие, глубокие, открытые ямы, куда складывались трупы умерших бедняков, в ряд, слой на слой". Во французском языке до сегодняшнего дня сохранилось два десятка слов, означающих оттенки бедности – настолько это явление въелось в душу Франции. Впрочем, не только во Франции - по всей Европе половина детей умирала, не дожив до 10, а те, что становились взрослыми, в среднем, не доживали до 30-40 лет. Хуже всего было крестьянам, находившимся на нижней ступени европейского социума. Они были низведены до скотского состояния. Писатель Жан де Лабрюйери называл своих деревенских современников не иначе как «угрюмыми животными, самцами и самками», которые «владеют своего рода даром речи».

Конечно, трактат Гроция с его откровенно плебейским пафосом был абсолютно непонятен в Московском государстве, погруженном в молитву и воздержание. Здесь уровень мировоззренческой проблематики парил на уровне таких произведений как «Повесть о донском сидении» или житийной литературы, которая была особенно популярна. Иное дело Запад, где львиная доля населения думала о миске бобов, будучи уверенными, что Бог хочет, чтобы они научились добывать себе на пропитание самостоятельно. Здесь идеи Гроция стали стопроцентным попаданием в народные вожделения.

Надо ли говорить, что расширившаяся пропасть между русскими и европейцами стала следствием диаметрально противоположного отношения к вопросам собственности? Подданные московского царя были избавлены от этой темы, потому что вся земля и строения на ней являлись его личной собственностью. По этой причине в городах Русии (так именовалось государство со времен Ивана III) не формировался слой городских собственников - бюргерства, а юриспруденция не усложнялась, разветвлялась на направления, обслуживающие процедуры владения, дарения, продажи частной недвижимости. Структура государства не подвергалась изменениям под давлением землевладельцев, обрастая институтами, в которых они были заинтересованы. В деревнях не творились бесчинства, характерные для отношений землевладельца и крестьянина, живущего на его земле.

Людям, воспитанным на советских или тем более "либеральных" учебниках, будет любопытно узнать, что в те времена, когда убийство европейского крепостного вообще не считалось правонарушением (в Польше, например, такого рода дела рассматривал только церковный суд), законы Московского государства предусматривали за подобные преступления суровое наказание. Согласно Соборному Уложению от 1649 года, за непредумышленное убийство крепостного (в драке или на охоте), дворянину полагалось тюремное заключению до специального распоряжения царя. За предумышленное убийство – смертная казнь, независимо от социального происхождения. В правление Елизаветы Петровны, когда смертная казнь в России была фактически отменена, традиции государевой защиты крепостных крестьян оказались настолько сильны, что дворян, виновных в подобных преступлениях против крепостных, отправляли на каторгу.

Вообще стоит внести ясность в статус русского крепостного. Ведь он выглядит рабским только с точки зрения коммунистического историка, перед которым стояла задача показать, насколько хуже было царское прошлое России по сравнению со светлой социалистической действительностью. На самом деле российский крепостной человек, не смотря на то, что полностью находился в воле своего барина, по закону обладал правами, которые бы мы сегодня назвали «гражданскими». Он присягал на верность царю. Он мог выступать в суде в качестве истца или свидетеля. Он имели право (с согласия помещика) переходить из одного сословия в другое. Среди крепостных было много людей, которые располагали личным охотничьим оружием, что «де факто» определяло их статус как свободных людей. До самого 1861 года крепостные имели право жаловаться на своих помещиков в вышестоящие инстанции и пользовались этим правом настолько интенсивно, что в 1767 году императрица Екатерина II была вынуждена издать специальный указ, в котором запрещала крепостным направлять эти жалобы на Ея Высочайшее Имя «мимо учрежденных на то правительств».

Определять положение крепостного крестьянина в России как недостойное человеческого звания, на мой взгляд, можно, примерно, в той же мере, в какой сегодня, например, определяется положение российской женщины, оказавшейся во власти деспота-мужа. Согласно официальной статистике, в РФ каждая 4-я женщина подвергается семейному насилию, но на этом основании никому не приходит в голову требовать отмены института брака. Очевидно, и институт крепостничества, при всех его пороках и недостатках, оставался основой имперской государственности, потому что, кроме всего прочего, воспринимался львиной долей населения России как естественное состояние. В том числе самими крепостными. Осуждению и критике подвергалась не система, а люди. Мы помним историю про жуткую Салтычиху, с которой жестко расправилась Екатерина Вторая. Так же и мы не будем удивляться сегодня, если осужден будет алкоголик с садистскими наклонностями, а не "система", позволившая ему измываться над семьей. Поместная крепость, действительно, представляла собой патриархальный, но проверенный временем каркас русской государственности.

Ситуация изменилась после победоносной войны против Наполеона. В дворянской элите были сильны настроения освободить «русский народ». Тому были основания – социальное положение крепостных крестьян к этому времени достигло худшего за всю историю России состояния. Помещики, подражая польским панам, стали торговать крестьянами как скотиной. Сперанский, всесильный министр Александра Первого, писал: «Крепостничество несовместимо с цивилизованной государственностью».

Русская поместная крепостьВ Европе смех Вольтера уже погасил костры инквизиции, а идеи «естественного права человека» проросли универсумом, который дал миру не только просветительскую философию, но и бурное развитие по всем направлениям человеческой деятельности. Европа словно бы задалась целью показать миру, что дает вера в непогрешимость человека. Автор правовой системы, которой мы пользуемся до настоящего времени, Михаил Сперанский находился под влиянием "скромного обаяния буржуазии", считая, что у России нет альтернативы, кроме проложенного Европой пути развития. И он понимал, что требованием «курить трубки и пить кофей» государство не европейские рельсы не поставишь, поэтому был придуман план, как изменить саму основу Российского государства. В 1809 году этот проект был представлен государю, но тот неожиданно его раскритиковал. Прежде настроенный на европеизацию России Александр Первый уже пребывал в сомнении. Дело в том, что результатом реформ должна была стать не только Конституция, но и отмена крепостного права, а в Петербурге большинство представителей высшей знати пребывало в уверенности, что крепостное право – это и есть сама Россия. Они боялись, что вместе с поместной крепостью будет уничтожена российская государственность, так как под оболочной "нецивилизованного рабства" не могли не видеть исторически сложившийся механизм крестьянской самоорганизации. Не случайно оппозицию реформам Сперанского возглавлял историк Карамзин.

Противники освобождения крестьян в большинстве своем не были отсталыми и недалекими "держимордами". Достаточно сказать, что убежденными крепостниками были Пушкин, Жуковский, Державин, Вяземский, Баратынский и многие другие кумиры "золотого века" русской литературы. Традиции "почвенников" живы и сегодня. Например, известный кинорежиссер М.Кончаловский, не смотря на то, что представляет круг закоренелых "западников", неожиданно стал сравнивать русскую культуру с огромной архаической плитой, «которая лежит во всю Евразию и восходит даже не к славянству, а к праславянству, к самой языческой древности». И для подавляющего большинства жителей России предложение Кончаловского учитывать и уважать эту "архаичную" ментальность, стало откровением. Ведь спор между патриотами и западниками давно угас. Победили "западники", которые и сегодня тщательно сверяют содержание учебников отечественной истории с точкой зрения западных коллег. Все что не совпадает, изымается, хотя, не секрет, что европейский взгляд на Россию полон предвзятости. Отсюда и невнимание, нередко брезгливое, к историческим деталям и фактам, которые западному человеку непонятны, так как не имеют аналогов в истории Европы. Примером тому может служить формирование государственности на Западе и на Востоке.

Сегодня в России принята немецкая концепция исторического развития от рода к общине, от общины к феодализму и т.д. На самом деле мы можем утверждать, что эта схема конфликтует фактами отечественной истории. Достаточно сказать, что феодальные отношения на Западе формировались как конфликт между запершимся в замке собственником земли и пытающимися сжечь этот замок крестьянами, живущими на его земле. Идеологически этот конфликт был оформлен как как война между "городским" христианством и "деревенским" язычеством, где латынь как язык, способный выразить светлые идеи имперского строительства (как известно, идеалом государства со времен Карла Великого в Европе являлась канувшая в Лету Римская Империя), противостояла инструменту языческих заклинаний. Не сложно догадаться, что языком, на каком говорили темные крестьяне, были славянские диалекты, когда-то распространенные по всей Европе. Еще в 18 веке их можно было услышать в германских деревнях, о чем сообщал Михайло Ломоносов.

В России, которая в допетровской исторической традиции вела свое происхождение от сарматского племени рокосолан (А.Лызлов), ничего подобного не происходило. Соседская община, характерная для земледельческих славянских объединений, пережила много великих цивилизаций, нисколько при этом не "разлагаясь", в соответствии с теорией Маркса. Тысячелетнее пребывание в стадии одного и того же "общинно-родового строя" наши предки сочетали с успешным противостоянием с самым великим империям мира. Легенда о русском щите, прибитом на ворота Царь-града, то есть Византии, которая, между прочим, пребывала на пике своего исторического развития, - это отражение реального баланса сил между "дикой" Сарматией и "великой" Римской империей. Наблюдается не "отставание", а другой образ мира.

Здесь уместно сделать небольшое отступление, чтобы заполнить пробел в нашем историческом образовании. Дело в том, что современные исследователи указывают на Северский Донец, где еще в восьмом веке, задолго до строительства города Киева, сложился союз между земледельческими общинами и одним из родов аланского племени асов. Это имя в древности было очень громким, о чем нам и сегодня напоминает название Азии и Азовского моря, а также скандинавские саги, где асы и их столица Асгард упоминаются как волшебная страна, давшая начало скандинавским богам. (Тур Хейердал незадолго до своей смерти даже предъявил археологическое доказательство исторической достоверности этих саг). И вот это государство, по сообщениям древних арабских географов, называлось Русью, потому что представляло собой симбиоз земледельческих колоний венедов (полян, северян, радимичей, вятичей) и главенствующего среди асов рода рухсов ("светлых").

В связи с фактом "докиевского" существования Руси, некоторые историки склонны думать, что топоним "Русская земля" родился раньше, чем государство, которое Карамзин назвал Киевской Русью. Во всяком случае, в ПВЛ четко значится, что Русская земля "стала прозываться" в год воцарения византийского императора Михаила III, то есть в 842 году - за 20 лет до призвания Рюрика! В тот год от русского каганата остались только обугленные остовы белокаменных по Северскому Донцу - это государство накануне было буквально сметено с лица земли мадьярской ордой, двигавшейся от Урала к своей новой родине в Европе. Двор русского кагана, считают историки, мог спастись бегством. Ведь до этого рухс-асы почти сто лет контролировали торговый путь по верховьям Дона и Оке, связывавший Северо-Западную Европу с Халифатом. По этому коридору, считают ученые (Галкина), элита разбитых рухсов ушла на южный берег Балтийского моря - в Хольмгард на острове Саарема, в Мехлин (современный Мекленбург), в столицу вагров Старигард (современный Ольденбург), где были разбросаны торговые базы народа, известного здесь не только как "варяги-русь", но и как "rogas" (рухс-ас), "rhos" (рус), "wizi" ("асы") и т.д. В 862 году Рюрик, согласно легенде, был призван с братьями в Новгород, имея в своей свите юношу Олега, которому было около 17 лет. Ряд историков полагает, "варяги-русь" - это двор рухского кагана "в изгнании". Рюрик, названный в «Книге Велеса» по-рухски Ериком, мог быть каганом Донской Руси, а Олег (по-рухски Халег) - его наследником. Подтверждением это теории являются действия Олега после вокняжения: уже на третий год он предпринимает марш-бросок за тысячу километров к границе грозной Хазарии, где ничего не было, кроме группы деревень под названием Киев. Это самое близкое поселение к Русской земле (территория древлян, северян, радимичей, вятичей), поэтому Олег захватил его, превратив в крепость. Это был плацдарм для отвоевания вотчины у хазар, которые подчинили Русскую землю, едва она лишилась защиты рухсов. Так Киев из глубокого захолустья превратился в "мать городов русских", а Олег в ходе этой операции снискал себе прозвище Вещий (то есть "знающий наперед"). Все видели, что он просто предлагал соловенским жупанам "платить ему, а не хазарам", и те безропотно соглашались. Откуда свите Олега было знать, что жупаны склоняли свои головы не перед молодым наглецом, невесть откуда взявшемся, а перед тамгой рухских каганов, которую тот предъявлял.

Взгляд на "Киевскую" Русь как на продолжение сарматской Донской выглядит наиболее аргументированным. Во всяком случае, он объясняет, почему отношения всадников и земледельцев стали развиваться не по западной, а по скифо-сарматской традиции, описанной еще Геродотом. Наиболее ярко ее характеризуют социальные отношения в системе "Земля-Власть".

Как известно, земледельцы-словене считали, что земля не может кому-либо принадлежать, в то время как воины-русы придерживались другой точки зрения, полагая, что она принадлежит «роду русскому». Сложился парадокс: пока угодья земледельцев оставались Русской Землей, они, действительно, никому не принадлежали, так как были защищены от внешних посягательств. Внутри земельный вопрос решался путем многочисленных ограничений, которые стороны накладывали друг на друга. Например, каган с дружиной обязан был оборонять Русскую Землю от врагов, но не имел права вмешиваться в ее жизнь. Княжеское подворье строилось во вне. С другой стороны Земля была обязана подчиняться княжескому суду и платить полюдье на содержание дружины. Итогом непростого сотрудничества между Властью и Землей стали развитые институты самоуправления и общественного контроля над Властью (вече, избираемые посадники и тысяцкие), которое было неотъемлемой частью структуры и Древнерусского государства, и Московской Руси. Эхо былого верховенства Земли угадывается в уже упоминавшемся Судебнике, который из всего арсенала инструментов влияния на Власть сохранил лишь право старост, сотских и "лутчих людей" участвовать в судебных разбирательствах наряду с наместниками.

Могла ли Москва стряхнуть с себя Орду, не переводя Землю на военное положение? Вопрос выглядит странно, если не забывать, что история не терпит сослагательного наклонения. Русская поместная крепость потому и выглядит явлением, исторически глубоко обусловленным, потому что стало причиной рождения Московского царства. В этом и состоит принципиальное отличие московского крепостничества от европейского. Ведь в основе последнего всегда лежало насилие не государственное, а частное. Как известно, англосаксонское вилланство (от лат. villa) или его более его поздний вариант - копигольд (англ. copyhold - держание по копии, от copy — копия и hold — держание) - это закабаление крестьянин по линии имущественных отношений, осуществляемое в частном порядке. Оно никак не было связано с представлениями об общественной (читай, государственной) пользе. В то время как русское крепостничество было явлением государственным и в основе своей имело этику соседской общины, ставившей "общее" выше "индивидуального".

Поместная крепость никогда бы не появилась на свет, если бы не опиралась на соответствующие традиции. Очевидно, разная природа европейского и русского крепостничества предопределило отношение к идее патернализма, чуждым в Европе, но абсолютно естественным в России. Ведь забирая права и вольности, Государь Всея Руси Иван III взамен дал крестьянам свое прямое царское покровительство! Например, в конфликте псковского боярства с крестьянскими общинами Москва демонстративно заняла сторону смердов, что не могло не склонить общественное мнение крестьян в сторону великокняжеской власти. С тех пор традиция крестьянского «монархизма» тщательно культивируется всеми последователями Ивана Великого на монаршем престоле. Исключение составил разве что Николай Второй, жестоко за это поплатившийся.

Таким образом, мы можем констатировать, что взгляд на поместную крепость как на государственный институт, в основе своей имеющий древнюю общинную традицию, имеет право на существование. Более того, взгляд на русскую историю, не учитывающий подвижный баланс Власти и Земли, не может оцениваться как корректный, а во времена катаклизмов и вовсе становится ничтожным. Достаточно вспомнить пламенного марксиста Сталина, который во время Великой Отечественной войны стал называть сограждан «братьями» и открыл несколько православных академий. Так же было и в канун нашествия войск Наполеона. Либеральные прожекты Сперанского в свете европейской угрозы стали выглядеть как попытка унификации российского законодательства с наполеоновским, и Сперанский был отправлен в ссылку как "предатель", после которой оказался в кресле губернатора Сибири.

Прибыв летом 1819 года в Иркутск, где располагалась резиденция губернатора Сибири, "единственная в России светлая голова" (Наполеон) занялся разработкой «Сибирского уложения». В Сибири еще не было отдельного законодательства. Поделенная в 1797 году на волости, эта огромная территория представляла собой «чистый лист», который требовал обширного свода для реформирования аппарата управления. Особое значение среди них имели два проекта, утверждённые императором Александром Вторым: «Учреждения для управления Сибирских губерний» и «Устав об управлении инородцев».

Приступая к этой работе, Сперанский уже не был похож на того ярого «западника», который писал царю радикальные проекты. На его глазах наиболее либерально настроенные помещики по Указу о вольных хлебопашцах от 1803 года освобождали крестьян, но получали в ответ «черную неблагодарность». Часть крестьян, вместо того, чтобы падать в ножки, выражали претензии. Они говорили: а кто о нас теперь заботиться станет? Наблюдая это явление, Сперанский пришел к выводу, что за многие века крепостной «шубы» в народе развился инфантилизм, который тоже нельзя сбрасывать со счетов при планировании масштабных реформ. Иными словами, Россия была слишком сложна для модернизации по западным лекалам. Новый взгляд Сперанского на развитие российской правовой мысли нашел воплощение в его сибирских трудах. Источником вдохновения для великого законотворца, если судить по «Уставу об управлении инородцев», стал не западный, а именно отечественный опыт. Ведь в России за тысячу лет записанной истории не зафиксировано ни одного народного бунта или восстания на национальной почве. Все крестьянские волнения, включая самые знаменитые - Болотникова, Разина, Пугачева – проходили по линии «Земля-Власть», совершенно игнорируя этническую составляющую. Даже во времена пресловутого «татаро-монгольского ига» летописные сведения не дают возможность историкам найти хотя бы одну запись, содержащую негативную коннотацию в отношении завоевателей по национальному признаку (слово «поганые», мелькающее в русских хрониках, означало буквально «язычники»). Историк Лев Гумилев объяснял это тем, что «национальный принцип», родившийся в Западной Европе в 9 веке, «нигде в мире» более не встречается. Иными словами, Россия развивалась в одному русле со всем миром, в то время как Европа маргинализировалась, погружалась в пучину национальных войн, составивших содержание ее истории.

Устав рассматривает общинно-родовые этносы Сибири как равноправное, но «иное» (вне русской культуры) население России, и с этой позиции строго определяет правила общежития «инородцев» и русских. Отношения этносов «на входе» разделены не только укладом жизни и верой, но и социальной функцией, обусловленной образом жизни, – они так и зафиксированы в Уставе. Например, Устав уравнивает оседлых инородцев и русских мещан (население городов), но отличает кочевых инородцев от бродячих (в английском языке, например, слово nomadic означает и «кочевой», и «бродячий»). Бродячие (охотничьи народы: ненцы, коряки, юкагиры и т.д.) - получают самоуправление, узаконившее традиционные для этих народов формы власти. Кочевые сообщества (буряты, якуты, эвенки, хакасы и др.) так же сохраняют за собой традиционное улусно-стойбищное деление и родовое выборное правление. Сперанский лишь упорядочивает функции и сроки выборов. Для централизованного управления улусами и стойбищами Устав предусматривает национальную надстройку – Инородную Управу, которая выполняет распоряжения окружного начальника, судебные приговоры, проводит распределение ясака и других налогов и сборов. Содержания распоряжений Инородной Управы, с учетом непривычности для инородцев управленческих функций, без сюсюканий подробно расписаны. Они состоят «1) в точном исполнении всех предписаний Начальства; 2) в понуждении к сбору податей; 3) в сохранении благочиния и порядка; 4) в охранении прав инородцев от всякаго посторонняго стеснения' 5) в розысканиях, по особенным случаям нужных» (параграф № 192). Кроме того Инородная Управа контролирует «ввоз в продажу кочующим горячих напитков» и по этой причине «имеет право таковую продажу остановить, напитки отобрать и виновных представить Начальству для поступления по законам» (параграф № 194).

В Уставе обращает на себя внимание полное отсутствие стремления «просветить», «научить», «образовать» и вообще дотянуть инородцев до «цивилизованного» уровня. Они не дикари, а «иного рождения», что дает им право быть такими, какие они есть. Документ пронизан уважением к тому образу жизни аборигенов, который они предпочитают вести, а сами они воспринимаются без коннотаций относительно «технического прогресса» и «социального развития». Им предоставляется право (не вменяется в обязанность!) открывать национальные школы или училища, как и право (не обязанность!) определять детей в русские школы. Никто силком в «лучшую жизнь» не тащит, «братские объятия» не распахивает. Наоборот, предоставляются привычные условия, для чего закрепляются земли традиционного обитания и предоставляется возможность проведения привычных процедур родоплеменного правосудия. В уставе они обозначены как «Словесная расправа», которой могут подвергаться соплеменники, если совершенное ими преступление не имеет признаков уголовных. Даже ясак сохраняется!

Любопытно, что оседлые инородцы, которых уравняли в правах с русскими тягловыми сословиями (мещанами, крестьянами и т.д.), изо всех сил стремились откосить от звания государственных крестьян. Известен случай, который имел место в 1823 году – через год после выхода Устава. Потомки белых калмыков из числа «выезжих» (то есть тех, что «выехали» из Телеутской Землицы в 17-м веке в связи с переходом на службу русскому царю) Юфар Беляков и Гаврила Бакшин просили от имени инородцев Телеутской волости оставить их в звании ясашных, мотивируя просьбу отсутствием экономических возможностей для исполнения обязанностей тяглового сословия.

В целом, национальная политика России базировалась на той данности, что в 19 веке любой малый народ уже не имел шансов на суверенное существование. Глобальные цивилизации, какими выступали Европа (США), Турция, Китай и Россия, активно делили мир. Причем, захват территории, если это делала не Россия, грозил инородцам физическим истреблением. Примером того может выступать геноцид населения Джунгарии, которую захватили китайцы; Северной Америки, которую захватили европейцы; Армении, которую захватили турки. Что касается русских, то они, например, в процессе завоевания Сибири, не уничтожили ни одного местного этноса. Этот политический опыт и был запечатлен в сибирском законодательстве Сперанского. Насколько «Устав об управлении инородцев» получился удачным, можно судить по факту того, что его основные положения без существенных изменений продержались до 1917 года.

Александр II, так же как Павел I и Александр I, был разрываем между жаждой избавиться от сдерживавшей экономическое развитие крепостной системы и страхом погубить Россию. И тем не менее, в отличие от своих предшественников, пытавшихся постепенно вывести крестьянство из объятий дремучей старины (Манифест о трёхдневной барщине, Указ о вольных хлебопашцах, проект А. А. Аракчеева о постепенной ликвидации крепостного права путём выкупа помещичьих крестьян с их наделов казной, реализованный в Эстляндии, Курляндии, Лифляндии и на острове Эзель), он действовал решительно.

Дело в том, что августейший батюшка Александра II рискнул во время Крымской войны еще раз разбудить мобилизационный механизм поместной крепости. 1855 году из крепостных крестьян было сформировано 236 дружин, чтобы противостоять войскам коалиции (Франция, Великобритания, Австрия, Пруссия, Сардиния и Турция), но ожидаемого эффекта не получилось.

Николай I не пережил поражения, и его сыну Александру II пришлось после похорон отца под улюлюканье Европы выполнять унизительные условия Парижского Трактата. Хуже всего было то, что крепостные возвращались к своим помещикам. Домой возвращались не обычные крестьяне, а отставные нижние чины российской армии. Южные губернии охватили бунты: с 1855 по 1860 гг. зафиксировано 474 крестьянских выступлений (Blum J., 1964, pp. 557—558.). Другой проблемой стала управляемость территорий. Огромные пространства России превращали ее государственность в миф. Чтобы «прокатиться» по ямской дороге от Москвы до Кривощековской переправы через Обь, служившей в то время главным транспортным коридором «Запад-Восток» (в 1860 году здесь даже планировалось строительство города – в архивах Госстроя СССР обнаружен соответствующий документ), надо было гнать лошадей более четырех месяцев. А за Обью до самого Тихого океана простиралась еще более огромное пространство, практически не освоенное и никем не управляемое. С учетом колониальной активности французов и англичан, уже прибравшим к рукам весь Индокитай, онемевшей восточной окраине России недолго оставалось быть бесхозной. А уж о Русской Аляске, прятавшейся где-то за туманами Берингова пролива, и вовсе говорить не приходилось…

В великосветских салонах не утихали разговоры о необходимости железнодорожной хорды, которая бы стянула страну в единый государственный организм. Ведь территориальную целостность империи можно поддерживать только за счет возможности оперативно перебрасывать ресурсы из европейской части страны (войска, переселенцев, материальную базу). Такое было под силу недавнему изобретению англичан - «рельсовой дороге». Но «замахнуться» на трансконтинентальный проект от Миасса до Владивостока (именно этот участок был построен с 1891 по 1916 годы) могла только высокотехнологичная развития держава. Аграрная Россия в первой половине 19 века представляла собой «дремотную Азию», преобразить которую в индустриальное государство могло только чудо. На него и сделал ставку отчаянный Александр II.

Историкам еще предстоит оценить величие одинокого решения царя, шагнувшего против всего и всех. Ведь даже продажа Аляски, которую Александр II «уступил» (так было написано в договоре) правительству США за 7.2 млн. долларов, как теперь выясняется, тоже была подчинена его плану модернизации России. В архивах Государственного казначейства РФ был обнаружен отчёт о получении из США 11,362 млн руб. (эквивалент 7,2 млн долл), из которых ровно 11 млн. было направлено на приобретение в США стрелочных переводов и другого железнодорожного оборудования. Но это было потом, а прежде надо было сделать структуру государства восприимчивой для индустриализации. 3 января 1857 года Секретный комитет, созданные еще Николаем I для предварительного обсуждения новых государственных проектов, был реорганизован в Главный комитет, который так и назывался: «О помещичьих крестьянах, выходящих из крепостной зависимости». Сочинять законы не было надобности – они были написаны еще во времена Николая I, которому, в свою очередь, перешли наработки предыдущих монархов, желавших покончить с крепостным правом, начиная с Петра III. Другое дело, что накал страстей вокруг 17-ти законов, которые составили «Положение о крестьянах, выходящих из крепостной зависимости», за прошедшее время нисколько не уменьшился. Александру II пришлось своей императорской волей поставить конец прениям. 28 января 1861 г., выступая на Государственном Совете, он заявил «Повторяю, и это моя непременная воля, чтоб дело это теперь же было кончено… Всякое дальнейшее промедление может быть пагубно для государства». В итоге 9 февраля (3 марта) 1861 года в Петербурге вышел Манифест «О Всемилостивейшем даровании крепостным людям прав состояния свободных сельских обывателей».

При всей неразберихе, которая охватывает пассажиров судна, накренившегося на борт во время крутого поворота, новый курс стоит разбитой посуды. Гениальность задуманной реформы состояло в том, что она ничего не меняла в государственном устройстве России, кроме юридического статуса крестьян. Бывшие крепостные становились лично свободными, и это открывало им возможность перебираться в город. Наводняя рынок труда дешевой рабочей силой, бывшие крестьяне подстегивали интерес купцов и дворян предпринимательству. Как грибы после дождя стали появляться заводы и фабрики, но главный замысел реформы состоял не в том. Для индустриализации экономики нужны большие капиталы, которые в тех условиях могли сформироваться только за счет скупки земли – другого ресурса у России не было. И земля пришла в движение! Те помещики, которые понятия не имели, что им делать с землей без крепостных, в новых условиях стали массово разоряться, выставляя на продажу свои участки.

Не смотря на рождение фондового (земельного) рынка, реформаторы постарались, чтобы ветхозаветный диалог Земли и Власти не прекращался. Устойчивость новых контуров российской государственности должна была поддерживаться, в том числе, преемственностью традиций. 1 января 1864 г. было опубликовано «Положение о губернских и уездных земских учреждениях», в котором Земле предоставлялось право вводить новые налоги, облагать население повинностями, образовывать земские капиталы. Земля должна была нести ответственность за народное образование и здоровье, за своевременные поставки продовольствия, за качество дорог, за страхование, за ветеринарную помощь и многое другое. Как составную часть земской реформы следует рассматривать и Судебный устав, обнародованный 20 ноября 1864 г., ядро которого составило введение бессословного гласного суда с участием присяжных заседателей, адвокатурой и состязательностью сторон. Присяжные заседатели устанавливали виновность или невиновность подсудимого, а наказание определяли ему судьи.

Принято считать, что суд присяжных стал новшеством для отечественной юстиции, но эта точка зрения опирается на европейские представления о России, заведомо предвзятые. На самом деле внедренный в России суд присяжных генетически восходит к Судебнику Ивана Грозного, в котором судебный процесс был впервые разделен на две части: розыскную (государственную) и состязательную (общинную). Причем, новшеством был «розыск» - выделение в самостоятельный раздел преступлений против «государства», то есть против воли государя. Что касается состязательного суда, то эта часть судебного процесса практически без изменений перекочевал из предыдущего Судебника – того самого, что вышел еще при Иване Третьем Великом. Там довольно подробно описывалось участие в наместническом суде представителей крестьянской общины - старост, сотских и «лутчих людей». Земля всегда располагала правом защищать «своих» перед лицом Власти – такой была функция первых «присяжных заседателей» на Руси. Они поддерживали сторону защиты.

Совершенно иная генетика у суда присяжных в Европе. Ведь там состязательный процесс берет начало от норманнской «ассизы» (расследование посредством расспроса местных под присягой), изначально использовавшейся для поддержки обвинения в незаконном владении землей. Потом «ассизу» стали применять при розыске тяжких преступлений, а к 15 веку «большое жюри» (европейское название суда присяжных) представляло собой учреждение для общественного привлечения к суду. Мало кто знает, что Святая Инквизиция своим размахом была обязана именно этому институту. По всей Европе группы «сознательных» граждан, объединенные в «жюри», уличали ведьм и колдунов, хватая их под руки, чтобы притащить к дверям государственных или церковных судов. И по сей день присяжные участвуют в суде Короны только в том случае, когда обвиняемый не признает себя виновным на досудебном слушании дела. Если же подсудимый сознается, то в силу вступают такие механизмы как «сделка с правосудием», и судья назначает наказание уже без участия присяжных.

Впрочем, несовместимая природа славянорусского и англосаксонского состязательных процессов не мешала русским властям любить идеи просвещения, закрепленные, например, в Наполеоновском Кодексе. Поэтому европейские нормы охотно переносились на русскую почву, что и дало повод думать о заимствованном характере отечественного законодательства.

Земельный рынок, институты земского самоуправления и состязательный суд с защищенным судейским корпусом – это то, что оказалось достаточным и необходимым, чтобы «раскочегарить» российскую экономику. В 1861–1913 годах население страны увеличивалось почти на 2 млн ежегодно. Душевой прирост объема производства составлял 85 % от среднеевропейского. В 1880-е темпы экономического роста России разогнались настолько, что валовой национальный доход ежегодно увеличивался на 3,3 %. Это абсолютно фантастический показатель. Даже в эпоху индустриализации СССР (1929–1941 ггг) он был ниже. За 52 года после отмены крепостного права национальный доход увеличился в 3,8 раза, а на душу населения — в 1,6 раза. Наибольшие успехи наблюдались в промышленности. С 1881–1885 по 1913 год доля России в мировом промышленном производстве возросла с 3,4 до 5,3 %. При этом рост экономической активности осуществлялась не любой ценой. Во всяком случае, не за счет крестьянства - наращивание темпов экономического развития сопровождалось одновременным и непрерывным повышением уровня жизни крестьян. Что касается рабочих, то известно хрестоматийное заявление президента США Уильяма Тафта, сказавшего в 1912 году, что Николай II «создал такое совершенное рабочее законодательство, каким ни одно демократическое государство похвастаться не может».

И все же вершиной успеха александровских реформ стало строительство Великого Сибирского рельсового пути (исторической название Транссиба). Оно началось в марте 1891 года - ровно через десять лет после рокового – восьмого по счету - покушения на Александра II Освободителя. К этому времени экономика России приобрела индустриальные черты. Темпы ее развития оценивались уже не в процентах, а в разах. Все, о чем мечтал Александр II, стало реальностью: движение поездов началось уже через 10 лет после начала строительства Транссиба 21 октября (3 ноября) 1901 года. В этот день было уложено «золотое звено» на последнем участке этого гигантского объекта - Китайско-Восточной железной дороге.

Россия в канун Первой мировой войны была похожа на летящий по рельсам паровоз с раскаленной до красна печкой. Ученые утверждают, что революция была вызвана взрывом топливной системы, не выдержавшей экстремальной нагрузки. Слишком быстрыми были изменения в экономике. Оказывается, так выглядели многие страны в канун революций. Вопреки сложившимся представлениям, все революции являются следствием не упадка, а расцвета экономики. В одной из своих ранних работ, ставшей классикой по проблемам модернизации, С. Хантингтон установил наличие «прямой связи между быстрым экономическим ростом и политической нестабильностью». Известный американский экономист и социолог М. Олсон считал быстрый экономический рост «важнейшим дестабилизирующим фактором», более того — «основной силой, ведущей к революции и социальной нестабильности». Так, например, революции XVI века в Нидерландах предшествовал взрывной экономический рост, затронувший как промышленность, так и сельское хозяйство. В Англии с середины XVI века и до начала революции и гражданской войны наблюдался галопирующее промышленное развитие. Во Франции активное преобразование сельского хозяйства начинается со второй половины XVIII века, а период с 1760 по 1790 год характеризуется успешным промышленным развитием и рассматривается как первая фаза промышленной революции. Германия в период, предшествовавший революции 1848 года, переживала настоящий промышленный переворот, за которым последовал бурный экономический рост. Подобные явления наблюдалось не только в Европе, но и в таких странах как Мексика, Иран и др.

Современный российский историк и философ Борис Миронов отписывает экономическую модернизацию как «дорогу в Ад», выделяя асинхронный характер улучшения жизни в различных сферах общественного организма, причем нередко одних - за счет других: «В ходе модернизации возникает дисгармония между культурными, политическими и экономическими ценностями и приоритетами, разделяемыми разными социальными группами. В полиэтничных странах модернизация способствует обострению национального вопроса. Все это имеет одно фатальное следствие — увеличение социальной напряженности и конфликтности в обществе. Причем, чем быстрее и чем успешнее идет модернизация, тем, как правило, выше конфликтность».

Автор классического труда по истории революций К. Бринтон считал, что «революции не характерны для стабильного общества, в котором отсутствуют динамичные изменения. Они неразрывно связаны с феноменом экономического роста. Причем предпосылки революций могут сформироваться не в любой момент, а лишь на особых переломных этапах».

В 1861–1914 годах российское общество развивалось по сценарию, как будто специально написанному для него теорией социального конфликта. Конфликт стал неотъемлемой частью общественной жизни, а вражда различных социальных групп, борьба за групповые интересы, насилие ради их достижения — нормой. В конце XIX века, по мнению видного октябриста С. И. Шидловского, «между правительством и обществом произошел конфликт, ставящий обе стороны в положение воюющих, вся жизнь страны приняла характер упорной борьбы между двумя сторонами». Орган российских либералов, журнал «Освобождение», прямо заявил в 1903 году: «Самодержавие есть гражданская война со всеми ее бедствиями».

Древний кошмар потерять Россию вместе с поместной крепостью неожиданно воплотился в реальность – волна, вызванная падением крепостного права, на своем гребне вынесла маленькую партию радикалов, которые и сыграли роль микробов, попавших на открытую рану. Воспользовавшись «особым переломным моментом», они сместили законное правительство и начали Великую Социалистическую революцию, которая к 1936 году полностью уничтожила Россию. В Новосибирске (бывшем Ново-Николаевске) последние следы древней сторожевой крепости, некогда охранявшей великую переправу через Обь, потерялись за постройками бедноты. Новая власть щедро нарезала участки на некогда охраняемой земле...

© Федор Григорьев, генеральный директор компании АОС «БЮРО ПРОПАГАНДЫ» (1991 год начала деятельности), Новосибирск.