Скандалю с Булгаковым 3.

Темно.

Занавес

Бирюкова: Я не знаю, как назывался тот экипаж, на котором уехали от Дубельта Государь и Бенкендорф. Кибитка, штоле? И сколько лошадей его тащило – одна? Две? Три?.. (На моем мопеде было и то больше.) Ну, я знаю, что он был крытым. Потому как зима. Печки там не было. Значит, Государь и Бенкен кутались в шинели и сидели поближе друг к другу, чтоб теплее было. Возможно, дремали. Ехали они в Зимний, куда ж еще? Далек ли путь от канцелярии Дубельта до Зимнего? Ночью, в темноте и в метель. Могло и сугробы намести поперек дороги. Почему нет? Так что минут тридцать им запросто могло понадобиться. Отчего же не вздремнуть?

И вот тут-то я и забираю Государя из кибитки. Он сидит в кресле, в круглом маленьком кабинете в башне Райнштайна. В той, над которой висит железная корзина для поджаривания оппонентов. Государь в шинели, в головном уборе, дремлет. Но сейчас он почувствует, что кибитка перестала трястись, метель перестала выть, и что уже не холодно. Потому как в кабинете печка и тепло. И проснется. Я не стану его будить, я подожду, когда он откроет глаза сам. Осмотрится и увидит меня.

Освещение – никакого электричества. Несколько свечей и пламя в печке. Потемки, короче. Это только ради него.

- Где я? Кто вы?

- Вы у меня в гостях, Государь. Я отвечаю за вашу безопасность. Мы побеседуем и вы вернетесь к себе. Люда, прими шинель у Николая Але… Павловича.

Служанка одета как прислуга в Зимнем – ничего необычного. Государь встает (я тоже) снимает шинель и отдает. И головной убор.

А я в темно-синем платье, том самом. И с теми же бриллиантами.

- Государь, можно вас пригласить за этот стол? Так нам будет удобнее.

- Не совсем по этикету, но я принимаю ваше приглашение. Кто вы?

- Я не состою в вашем подданстве, хотя гражданство у меня Российское. Разрешите предложить вам бокал вина? Это шпетбургундер, ледяное вино, мне нравится. Но если вы предпочитаете другое…

Не дожидаясь ответа, появляется Людхен с подносом – два бокала. И два блюдечка с жареным арахисом – надо же чем-то заедать.

- Шпэт так шпэт, будь по вашему. Уж если я оказался у вас в гостях.

Он усаживается за стол и снимает с подноса бокал. А Люда ставит рядом с ним арахис.

- Беседовать приятнее, когда есть возможность иногда отхлебывать глоток хорошего вина. Ваше здоровье, Николай Павлович.

(Хотелось бы мне хотя бы раз попробовать на самом деле этот шпэт. Думаю, это классное вино.)

А потом, пока он не поставил бокал на стол, я отвечаю на висящий в воздухе вопрос:

- Вы у меня в гостях, Государь. Это замок Райнштайн. На левом берегу Райна, недалеко от Бингена есть скала и на ней построен этот замок. Это мой замок. Я скопировала его вместе с Райном и поставила в другом месте. В тридесятом государстве. Это как бы сказка. Вы как бы во сне. На самом деле вы сейчас дремлете в кибитке, рядом с вами дремлет Бенкендорф и даже имеет смелость уронить голову вам на плечо. Мы побеседуем, и потом вы проснетесь в вашей кибитке. Я – Рыжая Госпожа.

- О чем будем беседовать?

- О Пушкине, Государь. Я присутствовала в кабинете Дубельта и слышала разговор. Весь разговор. Вы приказали Бенкендорфу послать людей на место дуэли, взять их с пистолетами и под суд.

- Да, я так приказал. Мы только не знаем пока где они будут стреляться.

- На Черной речке. Пушкин будет ранен, а Дантес убит. Наповал. Он прострелит ему дугу аорты.

- На чьей вы стороне?

- На вашей, Государь. Позорной жизни человек. Ничем и никогда не смоет перед потомками с себя сих пятен. Но время отомстит ему за эти стихи. Возможно, именно с моей помощью.

И после этих слов я отпиваю из бокала.

Государь: Дантес будет убит, а он только ранен. Почему мерзавцу так везет?

- Не так уж и везет. Рана будет смертельной. В живот. Он умрет от этой раны. Он перитонита.

- Я не допущу этой дуэли. На Черной речке их будут ждать.

- Не надо их ждать, Государь. Пусть стреляются. А чтобы не жертвовать Дантесом – пусть наденет под мундир броню. Это бесчестно. Но мы имеем дело с человеком, для которого слово честь есть пустой звук. Это гуманист. Демократ. Прогрессор. Он принимает участие в подготовке великой смуты на Руси, в которой погибнут тридцать миллионов подданных русского царя. Вот какие чувства он пробуждает своей лирой. Смута затевается ради того, чтобы убить в России русского царя, вместе со всей семьей, и на его место посадить царем безродного космополита. Почему мы должны быть с ним и с ними честными?

Рыжая Госпожа выдвигает нижний ящик своего письменного стола и извлекает симпатичный черненький такой кевларовый бронежилет.

- Вот это. Пусть наденет под мундир.

Государь вопросительно смотрит на Рыжую – не верит.

- Ладно. Людхен, будь добра, надень и отойди к окошку,- и извлекает из другого ящика капсюльный дуэльный пистолет. И взводит курок.- Он заряжен. Ствол нарезной. Порох бездымный.

- Даш, больно же! Опять будет синяк!

- Вот тебе войлок,- извлекает из стола прямоугольный кусок толстого и плотного войлока.

Служанка кладет войлочную пластину на грудь, поверх нее надевает броник и застегивает липучки.

- А вот это на область сердца, - Рыжая выдергивает листок из блокнота и передает служанке. Та прикрепляет листок где велено было. Отходит к окошку и поворачивается лицом. Рыжая сразу же стреляет, не целясь. Служанку несильно тряхнуло, бумажка пробита пулей. И еще слышен звук падения пули на пол… пуля еще и катится…

И камера переносится в кибитку. Или это сани, точнее. Царь спит. И Бенкен тоже спит – положив голову на плечо царю. Царь открывает глаза, смотрит на графа и слегка дергает плечом. Тот просыпается.

- Извините, Государь, кажется, я заснул.

- Я тоже. И видел странный сон… Александр Христофорович, стреляться они будут на Черной речке. Дантес будет убит.

- Государь, я…

- Не вмешивайся. Пусть стреляются. Но прикажи Дантесу надеть под мундир броню. Прикрыть область сердца.

- Государь, что это у вас на коленях?

А на коленях у Государя, оказывается, кевларовый бронежилет второго класса защиты.

А Рыжая Госпожа в своей башне подходит к окну.

Вполголоса: Грязное черное животное.

За окном вспыхивает свет, электрический, понятно, и становится видно, что там, за окном творится. Там Метель. Штормовой ветер. Ужос. Снежный шторм. Райн не видим. Но в кабинете топится печка, в кабинете тепло. Включается звук снаружи – шум и свист ветра. И даже волчий вой. Снежинки шуршат и щелкают по стеклу. Оказаться сейчас на улице – даже подумать страшно. Даже на пушечную площадку сейчас выйти – не надо! Дается усиление звука печки – треск поленьев; ведь печка у Рыжей Госпожи на дровах.

Волк: У-у-у-у-у-у-у…

И его даже иногда видно сквозь снежные заряды – сидит на парапете пушечной площадки. И воет. Поддает жути. Здоровенный волчара, под полтора центнера – издалека этого не понять, но я просто знаю этого волка; он живет здесь. Зовут его Дарий. Это Вервольф. У него тут апартаменты, как раз под пушечной площадкой. Шикарные. Прислуга, фаворитки… живет как генерал Троекуров. Он не такой злобный, как Фенрир, но с ним все равно лучше не связываться.

И к этим звукам примешивается мурлыканье кошки – вот она лежит, на подставке для ног перед самой печкой, поза нахальная, глаза закрыты, окрас рыже-черно-белый, мех длинный и густой.

И вот Рыжая Госпожа стоит у окна и смотрит. И постепенно переодевается в домашнее. Красивое темно-синее платье, под старину, надетое ради Государя, преобразуется в спортивный костюм, в котором можно спокойно валяться на диване.

Перед печкой появляется служанка и подбрасывает дрова; одета она уже по домашнему, штаны и какая-то кофта. Дверцу печки потом не закрывает. Чтобы огонь был виден.

- Даш, я пива хочу.

- Пжлс.

- А тебе принести?

- Я же вино пила… ну не могла же я угощать Царя пивом.

- Но я же знаю, что тебе хочется пива…

Камера начинает покидать кабинет Рыжей Госпожи. Она уходит через окно, в снежный шторм. Снежинки перед объективом, и на объектив тоже что-то попадает и тает. Видимость становится совсем плохой, но мы еще успеваем заметить, что госпожа и служанка садятся перед печкой в глубокие кресла. Они будут смотреть на огонь, греться и слушать метель. И у каждой в руках здоровенная пивная кружка. И уже совсем размытое изображение – в кабинет вбегает маленький ребенок и с разгона вскарабкивается на колени Рыжей.

Изображения нет. Совсем монитор черный. Но дается несколько тактов вальса № 2 Шостаковича. Начинают бас-гитара и барабан. Потом вступают фано, саксофон-альт, скрипка и аккордеон. Негромко. Грустный вальс. Даже трагический, я бы сказала. На сердце щемит. Казалось бы – вальс, это балы, шампанское, пары кружатся, любовь и все такое. Да, это так. Но в этом вальсе скрыта трагедия. Вот Адажио Альбинони-Джиадзотто – там трагедия явная, его на похоронах играют. Секонд-вальс на похоронах играть не принято. Но там трагедия еще страшнее. Русский вальс.

Он незаслуженно прославлен.

Он злобу лирой пробуждал.

И, в колыбели не удавлен,

Майдан-17 приближал.

А Волк спрыгивает с парапета и обычной собачьей ленивой трусцой, боком бежит к лестнице, ведущей вниз. Но тут в башне открывается форточка и Людхен кричит сквозь метель:

- Дарий! Госпожа зовет!

Вервольф меняет курс – к лестнице, ведущей в башню. Поднимается на задние, придерживается за перила… Смена кадра – в кабинете Рыжей дверь открывается и входит Волк, но уже в виде человека. В виде толстенького, добродушного и уже немолодого русского помещика.

- Даша, звала?

- Садись,- перед печкой появляется из воздуха третье кресло - такое же как у госпожи и служанки.

Волк садится и в руках у него сразу же появляется кружка с пивом.

- Спасибо, Даша.

- Такое дело, Волк… Отправляйся на Черную речку. Там будет дуэль. За жабоеда я не волнуюсь, на нем будет панцирь. Бронежилет. А вот этого… обеспечь траекторию. Пуля должна попасть в живот. В крыло правой подвздошной кости. Соскользнуть до крестца и там застрять. Потом перитонит и так далее.

- А почему ты не хочешь принести ему пулю между глаз?

- Нужно дать ему возможность подумать. Перед уходом. Ему есть о чем подумать. А вдруг он поймет, что был неправ? Поймет – за что. Хоть это и маловероятно.

- Хорошо. Можно идти?

- А с нами посидеть не хочешь?

- Даш, ну-у… там у нас…

- Ладно, иди.

Волк поднимается, и, держа кружку с пивом в руках, идет к двери. А кресло растворяется в воздухе.

- Да! За жабоедом тоже присмотри! Чтобы он случайно не схлопотал между глаз! Там же пуля идет черт-те как!

Вервольф уже вышел за дверь, но делает шаг назад и заглядывает в кабинет:

- Гут!

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Квартира Геккерена. Ковры, картины, коллекции оружия. Геккерен сидит и слушает музыкальную шкатулку. Входит Дантес.

Дантес. Добрый день, отец.

Геккерен. А, мой дорогой мальчик, здравствуй. Ну иди сюда, садись. Я давно тебя не видел и соскучился. Отчего у тебя недовольное лицо? Откройся мне. Своим молчанием ты причиняешь мне боль.

Дантес. J'etais tres fatigue ces jours-ci {В последнее время я

чувствовал себя очень усталым (фр.).}. У меня сплин. Вот уже третий день метель. Мне представляется, что, ежели бы я прожил здесь сто лет, я бы все равно не привык к такому климату. Летит снег, и все белое.

Геккерен. Ты хандришь. А это дурно!

Дантес. Снег, снег, снег... Что за тоска. Так и кажется, что на улицах появятся волки.

Геккерен. А я привык за эти четырнадцать лет. Il n’y a pas d’autre

endroit au monde, qui me donne, comme Petersbourg, le sentiment d’etre a lamaison {Нет такого места на свете, как Петербург, где до такой степени я чувствую себя дома (фр.).}. Когда мне становится скучно, я запираюсь от людей, любуюсь, и скука убегает. Послушай, какая прелесть! Я сегодня купил.

Шкатулка играет.

Дантес. Не понимаю твоего пристрастия к этому хламу.

Геккерен. О нет, это не хлам. Я люблю вещи, как женщина тряпки. Да что с тобой?

Дантес. Мне скучно, отец.

Геккерен. Зачем ты это сделал, Жорж? Как хорошо, как тихо мы жили вдвоем!

Дантес. Смешно говорить об этом. Ты-то знаешь, что я не мог не жениться на Екатерине.

Геккерен. Вот я и говорю: твои страсти убьют меня. Зачем ты разрушил наш очаг? Лишь только в доме появилась женщина, я стал беспокоен, у меня такое чувство, как будто меня выгнали из моего угла. Я потерял тебя, в дом вошла беременность, шум, улица. Я ненавижу женщин.

Дантес. Ne croyez pas de grace que j’aie oublie cela... {О, не думайте,

что я забыл об этом... (фр.).} Я это знаю очень хорошо.

Геккерен. Ты неблагодарен, ты растоптал покой.

Дантес. Это несносно. Посмотри, все смешалось и исчезло.

Геккерен. Ну, а теперь на что ты можешь жаловаться? Ведь ты увидишь ее?

Твои желания исполнены. Ну, а о моих никто не думает. Нет, другой давно бы отвернулся от тебя.

Дантес. Я хочу увезти Наталью в Париж.

Геккерен. Что такое? О боже! Этого даже я не ожидал. Ты подумал о том, что ты говоришь? Стало быть, мало того, что ты меня лишил покоя, но ты хочешь и вовсе разбить жизнь. Он бросит здесь беременную жену и похитит ее сестру! Чудовищно! Что же ты сделаешь со мной? Вся карьера, все кончено! Все погибнет! Да нет, я не верю. Какая холодная жестокость! Какое себялюбие! Да, наконец, какое безумие!

Стук.

Да, да.

Слуга (подает письмо). Вашему превосходительству. (Уходит.)

Геккерен. Одну минуту, ты позволишь?

Дантес. Пожалуйста.

Геккерен читает письмо, роняет его.

Бирюкова: Ах!

Что такое?

Геккерен. Я говорил тебе. Читай.

Дантес (читает). Так... Так.

Пауза.

Геккерен. Как смеет! Он забыл, с кем имеет дело! Я уничтожу его!.. Мне?!

Пауза.

Беда. Вот пришла беда. Что ты сделал со мной?

Дантес. Ты меня упрекаешь за чужую гнусность.

Дантес молча поворачивается и уходит.

Темно.

Из тьмы - багровое зимнее солнце на закате. Ручей в сугробах. Горбатый мост.

Бирюкова: И через этот мост боковой трусцой бежит крупный волк. По своим делам. Куда-то в лес. Или в поле. Данзас свистит на волка как на зайца, но волк, не изменяя ни скорости, ни направления бега, подарил Данзаса столь презрительным взглядом, что у того пропала охота еще свистеть – а вдруг изменит курс?… Пробежал и пропал из виду.

Данзас. Это ваша карета?

Бирюкова: Карета? Колеса? Зимой? По глубокому снегу? По бездорожью?.. Булгаков, а вы уверены, что там была именно карета, а не сани?

Геккерен. Да, да.

Данзас. Благоволите уступить ее другому противнику.

Геккерен. О да, о да.

Данзас. Кучер! Ты, в карете! Объезжай низом, там есть дорога! Что ты глаза вытаращил, дурак! Низом подъезжай к поляне! (Убегает с мостика.)

Бирюкова: Потом этот кучер запишется в ЧК, поймает Данзаса и с наслаждением в подвале шлепнет. А не груби.

Геккерен (тихо). А тот?

Дантес. Он больше ничего не напишет.

Темно.

Из тьмы - зимний день к концу. В квартире Пушкина у кабинетного камина в кресле - Никита, в очках, с тетрадью.

В кабинет из передней пробежал Битков с канделябром и скрылся в глубине, а вслед за ним группа людей в сумерках пронесла кого-то в глубь кабинета.

Бирюкова: При чем тут шпионы Дубельта? Булгаков снял его с потолка и думает, что я ничего не замечу.

Данзас тотчас закрыл дверь в кабинет.

Пушкина. Пушкин, что с тобой?

Данзас. Нет, нет, не входите, прошу вас. Он не велел входить, пока его не перевяжут. И не кричите. Вы его встревожите. (Бирюкова: Афуеть. Ах, так его можно еще и встревожить… МА! Вы совсем уже рехнулись! Вы тоже успели поступить в ученики к Мише Берлиозу.) (Гончаровой.) Ведите ее к себе, я приказываю. (Оно приказывает! Офуеть!)

Пушкина (упав на колени перед Данзасом). Я не виновата! Клянусь, я не виновата!

Бирюкова: Ага. Не виноватая я, он сам пришел.

Данзас. Тише, тише. Ведите ее.

Гончарова и горничная девушка увлекают Пушкину во внутренние комнаты. Битков выбегает из кабинета и закрывает за собой дверь.

(Вынимает деньги.) Лети на Миллионную, не торгуйся с извозчиком, к доктору Арендту, знаешь? И вези его сюда сию минуту. Ежели его нету, где хочешь достань доктора, какого ни встретишь, вези сюда. (Гы. Последние 30 срб тратит.)

Данзас. Он ранен смертельно.

Бирюкова: Неужели? Э-э, дак ты, оказываеца, видный клиницист!

Темно.

Занавес

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Ночь. Гостиная Пушкина. Зеркала завешены.

Пушкина. Он страдает?

Даль. Нет, он более не страдает.

Бирюкова: Уй! Не делайте мне смешно. Они ему накапали в стакан опия в ничтожной дозе и имеют наглость полагать, что купировали болевой синдром. Тут колоть надо. А еще лучше – капельницу.

Пушкина. Не смейте меня пугать. Это низко... Вы доктор. Извольте помогать. Но вы не доктор, вы сказочник, вы пишете сказки... А мне не надобны сказки. Спасайте человека. (Данзасу.) А вы сами повезли его...

Бирюкова: Дура, она дура и есть. Да еще и Булгаков сдурел. От долгого общения со швондерами. Битие определяет…- вот они его и забили. Владимир Даль был доктором. Настоящим. А то, что был еще и литератором, вовсе не отменяет его основную профессию. Сказочник, пф-ф-ф!..

Даль. Уйдемте отсюда, я помогу вам.

Горничная девушка берет под руку Пушкину.

Пушкина. «Приятно дерзкой эпиграммой...» Все забыла... Александрине я не верю.

Гончарова. Василий Андреевич, я не пойду к ней больше. Оденусь сейчас и выйду на улицу. Мне тяжело, я не могу здесь больше оставаться.

Жуковский. Не поддавайтесь этому голосу, это темный голос, Александра Николаевна. Разве можно ее бросить? Ее надо жалеть, ее люди загрызут теперь.

Бирюкова: Та ничего ей не будет. Обыкновенная блядь, каких много. Почему Пушкину можно блядовать, а ей нельзя! Ей тоже можно. Кроме того, Пушкин был скотина, значит и с женой вел себя по скотски. Пихал ей и в анус и в рот, плевал в рожу, совал руку во влагалище – ну и все остальное. Ему нравилось именно так. Она его ненавидела.

Гончарова. Да что вы меня мучаете?

Жуковский. Я вам не велю, идите, идите туда:

Гончарова уходит.

Дубельт начинает запечатывать дверь.

Жуковский. Кто мог ожидать, чтобы смерть его вызвала такие толпы... Всенародная печаль... Я полагаю, тысяч десять перебывало сегодня здесь.

Дубельт. По донесениям с пикетов, сегодня здесь перебывало сорок семь тысяч человек.

Бирюкова: Вот так они толпами пойдут и на гражданскую войну. Друг против друга. Норот. Стадо баранов. Их надо резать или стричь.

Пауза.

Битков (входит). Там, ваше превосходительство, двое каких-то закричали, что иностранные лекаря нарочно залечили господина Пушкина, а тут доктор выходил - какой-то швырнул кирпичом, фонарь разбили.

Дубельт. Ага.

Бирюкова: Знаете, что я скажу? Медицину нужно отменить. Ваще, совсем и полностью. Оставить совсем немного, для избранных. Нороту медицина не нужна. Им нужны попы. Пришел, побормотал, водичкой побрызгал, изрек какую-нить ахинею. И все довольны. Больной копыта откинул – ну и фихсим, он же теперь в раю. А рекламаций с того свету не поступает. Долой медицину! И никто не будет кидать кирпичом в дохтура. Я потому и ушла со скорой. Устала от дебилов и свиней.

Битков скрывается.

Ах, чернь, чернь...

Хор за дверями вдруг послышался громче.

(У дверей во внутренние комнаты.) Пожалуйте, господа.

Внутренние двери открываются, в гостиную входят один за другим в шинелях, с головными уборами в руках десять жандармских офицеров.

К выносу, господа, прошу. Ротмистр Ракеев, потрудитесь руководить выносом. А вас, полковник, прошу остаться здесь. Примите меры, чтобы всякая помощь была оказана госпоже Пушкиной своевременно и незамедлительно.

Бирюкова: Дубельт, вы ас-сел!

Офицеры вслед за Ракеевым начинают выходить в столовую, кроме одного, который возвращается во внутренние комнаты.

А вы, Василий Андреевич, останетесь с Натальей Николаевной, не правда ли? Страдалица нуждается в утешении...

Жуковский. Нет, я хочу нести его. (Уходит.)

Дубельт один. Поправляет эполеты и аксельбанты, идет к дверям столовой.

Темно.

Ночь на Мойке. Скупой и тревожный свет фонарей. Окна квартиры Пушкина за занавесами налиты светом. Подворотня. У подворотни тише, а кругом гудит и волнуется толпа. Полиция сдерживает толпу. Внезапно появляется группа студентов, пытается пробиться к подворотне.

Бирюкова: Идиоты. Они даже не догадываются, что на то и напорются, за что тут борются – на ГУЛАГ. Но это который доживет. Их почти всех Швондер перешлепает в подвалах ЧК. Душили-душили.

Квартальный. Нельзя, господа студенты, назад! Доступа нет.

Возгласы в группе студентов: «Что такое? Почему русские не могут поклониться праху своего поэта?»

Бирюкова: Он не был русским. Он был жи… безродным космополитом. Черным жи... Именно на них он и работал. Да и этот скубент… не слишком ли он русский? Не первосортный ли, а?

Назад! Иваненко, сдерживай их! Не приказано. Не приказано пускать студентов.

Внезапно из группы студентов выделяется один и поднимается на фонарь.

Бирюкова: Волк рано убежал. Надо было обеспечить студента на фонаре. Чисто случайно там оказалась петля… Так на фонаре и остался. Бидняга.

Продолжение следует.