По направлению к Марселю Прусту

                 Этот портрет Марселя Пруста кисти Жака –Эмиля Бланша я увидела в музее д* Орсе, когда уже давно знала и любила книги писателя.

 Многие из нас в детстве рассматривали узоры ковра, когда засыпали. Но иногда сон не шёл, и эти узоры становились неотвязными, они оживали, роились вокруг, пугая и завораживая. Очнувшись после таких минут странного оцепенения, я часто подозревала себя в ненормальности. Потом, когда я научилась читать  и стала представлять отдельные слова или буквы в определённом цвете или причудливом образе, эти подозрения окрепли. Пока, наконец, первая же открытая мной книга Марселя Пруста не освободила меня от этих страхов.  Именно Пруст подарил мне впечатление реальности воображаемого мира, только в его книгах я нашла поддержку своим детским видениям: «Фактам недоступен мир наших верований – не они их породили, не они и разрушают их».

А потом он стал моим любимым автором, книги которого вплелись в ткань моей жизни, стали её частью. Его семитомную эпопею я прочла, но не рассталась с ней: эти книги можно читать всегда. Прошлое в них преобразуется в настоящее, утраченное – в обретенное, иллюзии – в реальность. Я хотела бы когда-нибудь написать об этом мире подробнее. Чтобы уяснить некие тайны его необозримого времени, великосветских игр его персонажей, его петлистых орхидей, его мадленок, воспоминаний о бабушке, тягучей ревности к Альбертине, её пленении, потере и посмертном возвращении, о его девушках в цвету, мучительной любви и смерти Свана, роскошной  прохладности  аристократизма герцогини Германтской, – да мало ли ещё о чём…

Но больше всего хотелось бы уловить неуловимое искусство превращения посторонних впечатлений  - в собственное знание о жизни: «Мудрость нельзя получить в готовом виде, ее открываешь сам, пройдя такой путь, который никто не может пройти за тебя, от которого никто не может тебя избавить, ибо мудрость — это свой взгляд на вещи». Читать Пруста –  праздник для меня. Особого настроения не требуется. Требуется определённое время, чтобы снова и снова пуститься по следу волшебных узоров прустовского ковра. Сначала потратишь время на чтение и воспоминания, затем оно вернётся, помноженное на роскошную вязь его стиля и, возможно, простоту твоих собственных открытий: «На самом деле каждый читает в самом себе. Книга писателя — это только своего рода оптический инструмент, предоставленный им чтецу, чтобы он распознал то, что без этой книги, быть может, не увидал бы в своей душе».

Я убеждена, что Марсель Пруст – это лучшее, что есть во французской прозе, довольно богатой талантами. Да и не только во французской. Обстоятельства его жизни обусловили развитие этой жизни вглубь, а не вширь, по вертикали, а не по горизонтали. Его гений родился из болезни, из перевоплощения боли в слово, а страдания – в мудрость. «Только счастье целительно телу; но именно горе воспитует силы духа… Правда, истина несовместима со здоровьем и счастьем, и не всегда совместима с жизнью. В конечном счете, горе убивает. С каждой новой сильной болью мы чувствуем, как кровоточит еще одна вена, извивая смертельные изгибы вдоль виска, под глазами. Так мало-помалу складывались эти жуткие опустошенные лица старого Рембрандта, старого Бетховена, над которыми смеялся мир. И это было бы только глазными мешками, морщинами лба, если бы не страдание сердца. Но поскольку силы претворяются в другие силы, поскольку длящееся горение становится светом, a электричество молнии оставляет снимки, поскольку тупая сердечная мука может возвышаться, как стяг, над видимым постоянством образа каждого нового горя, примем физическую боль, которую она приносит, ради духовного знания, которое она открывает…»

Есть расхожее мнение, что Марсель Пруст – для снобов. Думаю, так рассуждают те, кто не открывал его книг, а если и открывал, то не вникал. Главный хронотропный эффект Пруста – это чувство интенсивной концентрации жизни в каждом ее отрезке, это увеличение частоты сердечных сокращений от её тонкой поэзии… «Лучшее, что хранится в тайниках нашей памяти, – вне нас; оно – в порыве ветра с дождем, в нежилом запахе комнаты или в запахе первой вспышки огня в очаге, – всюду, где мы вновь обнаруживаем ту частицу нас самих, которой наше сознание не пользовалось и оттого пренебрегало, остаток прошлого, самый лучший, тот, что обладает способностью, когда мы уже как будто бы выплакались, все-таки довести нас до слез…»

Галина Ганеева