– Энни!
Фроуду вдруг стало страшно. Даже страшнее, чем если бы на него напало очередное чудовище. Он успел привыкнуть к мысли, что не один, что рядом человек, пусть маленький, слабый, но в чем-то более опытный, чем он сам, и, чего греха таить, более смелый. Сейчас этот человечек пропал, растворился в каменных закоулках. Лабиринт сожрал девочку, не оставив и следа.
Следуя слепому инстинкту, Фроуд обшаривал стены, недеясь обнаружить тайный ход, где она могла бы скрыться. Но нет, ничего похожего… Перешел на другую сторону дороги, попробовал там, потом побежал вдоль по улице, не имея понятия – куда. Оглядывался вокруг, выкрикивал имя девочки. Через какое-то время он оказался там же, где первый раз заметил ее исчезновение. По крайней мере, место было очень похожим. “Я хожу кругами?”. Развернулся, решил идти в другую сторону. Поворот, еще поворот…
– Энни! Энни, где ты?!
Вдруг остановился. Сердце сжало в груди. Ноги у него подкосились, Фроуд осел на мостовую. Несколько томительных мгновений, которые заставили его жадно хватать ртом воздух, рвать пуговицы на пиджаке и рубашке, прошли так же неожиданно, как и начались. Тук-тук… Тук-тук… Оно снова билось. Пока еще билось.
Господин Ножницкий вытер со лба холодную испарину. Поднялся, шатающейся походкой сделал пару шагов. Закрыл глаза. “Надо успокоиться. Если я буду волноваться, то не дойду”. Открыл глаза, двинулся дальше. “Что она говорила? Не бояться. Правильно! И не важно, где я ее потерял. Прочь сомнения, надо быть смелым, и тогда лабиринт отдаст Энни!”. Он сам не понимал, почему так уверен, но держался за эту мысль, как за последнюю соломинку.
Снова перекресток, такой же, как в прошлый раз – впереди глухая стена, поворот направо, поворот налево. Пошел прямо, протягивая руку к стене. Рука легко провалилась внутрь, словно перед ним и не было каменной кладки. Фроуд шагнул вперед, проникая сквозь барьер всем телом. Позади брякнул фонарь, упавший на дорогу – его стена не пропустила.
Фабрикант стоял перед городскими окраинами. Оглянулся: позади железные ворота, вход в лабиринт. Он протер глаза, посмотрел еще раз. Да, так и есть… Проклятый лабиринт исторг его, выплюнул.
Холодный ночной воздух начинал пробирать. Сейчас бы домой, горячего чаю, сердечные капли и в постель. А потом на недельку в отпуск. Ничего, фабрика без него не остановится. И пускай сносят эти хондверкеровские развалины! К черту… Еще и спонсорскую поддержку оказать губернатору, дать ему паровые бульдозеры, чтобы сносить было сподручнее.
Фроуд прикусил губу. “Если бы не Энни… Но кто она мне?”. И все же решительно шагнул к воротам. Что-то подсказывало ему, что если бы он поехал на фабрику и вернулся сюда с кучей охраны, с полисменами, было бы только хуже. Это странное место обведет их вокруг пальца, выплюнет так же, как и его, а то еще и прихватит кого-нибудь. Нет, нужно самому.
“Кто она мне? Я знаю! Она человек, который шел рядом. Мы шли вместе. К одной цели. И я ее не брошу!”.
Он мало что видел перед собой, фонарь остался там, в дебрях каменных поворотов, шел по памяти, той же дорогой, что и первый раз. Притормозил, сделал шаг назад. “Информаторий”. Распахнул дверь, прошел к столу, достал энхет.
– Мне нужен фонарь! – монетка звякнула, закрутилась на ребре, упала.
Хондверкер посмотрел на него.
– Бытовые приборы за поворотом и дальше…
– Здесь нужен, сейчас!
Хозяин подпрыгнул от неожиданности. Фроуд в нетерпении вывалил на стол все монеты, какие у него были.
– Минутку… – низкорослик встал, скрылся в соседнем помещении. Вернулся с фонарем в руках.
– И еще. Со мной была девочка. Она пропала, исчезла. Можно ее найти?
Хондверкер в сомнении шамкал губами. Ножницкий достал из внутреннего кармана несколько купюр, потряс ими перед его носом. Похоже, хозяина информатория это заинтересовало: никто еще не платил за информацию так дорого. Он медленно протянул руку, взял деньги.
– Заблудшие в саду.
Фроуд ждал продолжения, но хозяин молчал.
– В каком еще саду, черт бы тебя побрал?!
Тот встал, подошел к двери на улицу, открыл ее, приглашая Ножницкого. Указал на ближайший поворот.
– Направо.
– А дальше?
Хондверкер вздохнул.
– Нужен не точный путь, а устремление. Поворачивай направо, потом снова направо, и снова направо. Столько, сколько потребуется. Лабиринт сам поймет, куда ты хочешь попасть.
“Спасибо” у Фроуда вышло раздраженное, невнятное. Он уже пошел прочь от информатория, когда его окликнули.
– Только знай, что не все этой дорогой доходят до конца.
Отмахнулся.
Через час у него кружилась голова от беспрестанных поворотов в одну и ту же сторону. Даже стало подташнивать. Порой он останавливался, задирал голову вверх, к небу, и стоял так несколько минут, стараясь прийти в себя. Потом шел дальше. И вот, наконец, что-то изменилось. За очередным правым поворотом Фроуд увидел длинный коридор, конец которого терялся во тьме.
Замер на месте, но тут же обругал себя за нерешительность, рванулся вперед. Он злился на хондверкеров, на непостижимый лабиринт с его тайнами и несуразностями, на себя злился, что ввязался во все это и отступить уже не мог.
Стены с обеих сторон, еще секунду назад имевшие ровные поверхности, проступили темными, ребристыми выступами. Что-то пыталось отпочковаться от них, шевелилось в разных местах, натягивая рисунок камней, словно это резиновое покрытие. Фроуд ступал уверенно, чеканя широкие шаги, игнорируя тянущееся к нему нечто. До ушей его долетал неприятный, угрожающий шепот. Чем больше становилось выступов и чем дальше они вытягивались, тем больше его это злило.
Одно зацепилось за рукав, останавливая фабриканта. Он увидел, как натянутая поверхность разделяется на пальцы, стиснувшие ткань его пиджака. Где-то в глубине стены, подернувшейся мутной полупрозрачностью, на него смотрели глаза.
– А ну пошел к дьяволу! – он дернул рукой, оставляя в цепких пальцах кусок рукава. Ответил стене испепеляющим взглядом, полным ненависти к непонятному, жуткому, пришедшему из страшных сказок.
Все кончилось мгновенно. Стены снова стали ровными, в коридоре воцарилась тишина. Не теряя времени, Ножницкий достиг его оконечности, за которой оказался долгожданный сад!
– Энни!
Никто не отвечал, только кусты с бутонами экзотических цветов шелестели, покачиваясь на слабом ветру.
– Ах! – Фроуд отдернул руку.
На ладони проявилась линия пореза, из которой скатилось несколько капель крови.
– Чтоб тебя…
Он внимательнее посмотрел на растения, окружавшие его со всех сторон. Листья поблескивали в свете фонаря острыми гранями, будто это были заточенные лезвия. Постарался идти аккуратнее, не касаясь кустов. Но с каждым метром они наклонялись к дорожке все ближе и ближе, закрывая ее своими ветвями, заставляя неудачливого путника прятать ладони, лицо, сгибаться все ниже и ниже. Фроуд тихо ругался словами, которые раньше слышал только от фабричных рабочих. Пиджак его уже висел изрезанными лоскутами, на руках и макушке головы, несмотря на все ухищрения, увеличивалось число порезов. Глаза стало заливать кровью, а заросли требовали нагибаться все ниже и ниже. В какой-то момент он малодушно дернулся назад, но не поверил, что выбраться обратно будет проще, чем идти дальше. Упал на четвереньки и пополз, упираясь окровавленными руками в холодную землю. Дыхание стало частым, он испугался, что сердце снова даст сбой, но продолжал ползти, толкая перед собой фонарь.
– Я знала, что ты придешь!
Остановился, поднял голову. Кустов над ним больше не было, они остались в метре позади. Перед Фроудом раскинулась небольшая поляна, в центре которой, постелив на траву дорогое шерстяное пальто, расположилась Энни. Ножницкий улыбнулся, в изнеможении сел на колени. Девочка подошла, вытерла невесть откуда взявшимся платочком кровь с его лица.
– А фонарик у тебя не мой, зелененький. Мой был синий. Потерял?
Фроуд кивнул, продолжая улыбаться. Он потянулся к девочке, нежно обнял ее, стараясь не касаться светлого платьица испачканными руками.
– Как же ты здесь оказалась?
Пожала плечами.
– Провалилась.
– Сквозь мостовую?!
– В невидимые ходы. Мне носатый про них рассказывал, когда я еще первый раз шла.
– Носатый? Это тот, который…
– Ага.
Ножницкий, морщась от боли, вытирал израненные руки прямо о штаны. Поднялся с колен, посветил фонарем вокруг.
– Как нам выбраться отсюда?
– Выходов хоть отбавляй, – она оглянулась через плечо, – Только вход один, колючий и неудобный.
– Что ж ты сидела? Не уходила?
– В темноту идти не хотела. Или солнце надо ждать, или тебя с фонарем. Хорошо, что ты оказался быстрее солнца!
Они выбрались из сада на обычную улицу лабиринта и, не оглядываясь, пошли вперед. Кажется, небо светлело, но слишком медленно, светило еще пряталось далеко за горизонтом.
– Зачем ты идешь? Так мне и не сказала.
Девочка поправила на плечах пальто.
– Болею я. Мать говорит – отец в свое время помер от той же заразы.
– Какой?
– Больно уж мудреные слова, я не запомнила. Мать всего один раз меня к врачу и водила. Серьги продала, чтобы на прием попасть. А больше продавать нечего. Того, что она зарабатывает, едва на еду хватает. Да и то… – Энни ненадолго замолчала, – Часть денег пропивает.
Ему захотелось взять девочку на руки, прижать к себе, но Фроуд понимал, что она слишком самостоятельна и много раз бита злой жизнью, чтобы доверчиво принимать сочувствие и ласку. Впрочем, он и сам не ожидал от себя такой сентиментальности. Бизнес для него был превыше всего, поэтому и женщины рядом с ним не задерживались, и детей он не нажил. Только фабрику да многочисленные склады.
– А ты, Фроуд?
– Я?
– Зачем пришел в лабиринт?
– О, тут мы с тобой похожи, милая.
– Тоже болеешь?
Кивнул.
– Угу. Сердце у меня слабое, больное. Несколько раз думал, что помру здесь, в лабиринте, – горько усмехнулся.
– Зато доброе сердце.
Он посмотрел на нее, улыбнулся. Не удержавшись, потрепал по светловолосой голове.
Впереди показалось нечто странное. Дорогу перегораживал длинный стол, за которым сидел хондверкер – вроде того, в информатории. “Что ж, по крайней мере не чудище, не лапы, хватающие тебя за руки, да и не растения с листьями-скальпелями”. Воодушевленный, Ножницкий прибавил шагу и первый подошел к служителю лабиринта. Тот поднял на него взгляд, мельком посмотрел на девочку.
– Вдвоем идете? Зря, зря… – достал из ящика два медных прибора, совсем небольших, едва ли с ладонь Энни.
– Отчего же? В компании лучше, чем поодиночке! Правда, Энни?
Девочка смотрела на хондверкера исподлобья. Казалось, она знает или догадывается о чем-то, чего Фроуд еще не понимал.
– Жмите. Наугад, – маленький человечек за столом указал на приборы, – Вы забрались достаточно далеко, так что имеете право. Одна кнопка выбросит к воротам, другая – туда, куда шли.
Фроуд смотрел на него непонимающе.
– Подождите. Что значит – одна туда, другая сюда? Мы идем вместе и не собираемся разделяться!
Хондверкер не отвечал. Энни подошла ближе, тихо сказала:
– Он не уступит. Лабиринт не уступит. Будет так, как они захотят.
Фроуд сплюнул.
– Да идите вы… знаете куда? Мы сами найдем дорогу! Пошли, милая, – он взял ее за руку.
Там, откуда они только что пришли, где была дорога, сейчас возвышалась стена. И справа, слева тоже были стены, уходящие вверх так высоко, что ни фонарь, ни светлеющее небо не могли открыть путникам – где же эти стены заканчиваются. Тупик.
Ножницкий развернулся обратно к коротышке, но того уже и след простыл. Вместо стола на мостовой зиял темный провал, достаточно широкий, чтобы его не смог перепрыгнуть Фроуд, не говоря уже о девочке. А прямо перед ними, на дороге, лежали медные кнопки.
– Вот скотина, а? – процедил сквозь зубы Фроуд, – Ничего… Ничего, мы что-нибудь придумаем.
Сзади что-то хрустнуло. Он обернулся, но ничего не увидел: те же стены, та же мостовая.
– Так. Ладно. Это не смертельный выбор, дорогая. Нажми любую кнопку. Я верю, тебе повезет! А я пройду лабиринт еще раз. Теперь смогу, точно знаю! – он улыбнулся, и понял, что да, знает. Второй раз не пройдет. Сердце у него болезненно защемило.
– Не нажму.
– Что?
Сзади снова хрустнуло. Фроуд внимательно посмотрел на стены и понял, в чем дело. Стены двигались, сокращая их жизненное пространство.
– Энни, послушай. Ты должна. Должна нажать первой. Я не могу оставить тебя здесь, если не буду уверен, что все в порядке. Слышишь меня?
– Не буду нажимать.
– Черт! – оглянулся, оценивая оставшееся время, – Упрямая девчонка! Да в чем же дело?! Почему ты не хочешь нажимать? Ну даже если выкинет к воротам, это не конец, Энни!
Стена подталкивала их в спины, до кнопок, лежащих у ног, осталось не больше полуметра.
– Нажимай! Нажимай же!
Энни повернулась к нему. Она едва заметно улыбалась. Взяла Фроуда за руку.
– Не бойся. Все так и должно быть. Я знаю.
Носки его ботинок уже были над пропастью.
– О-о-о! – Ножницкий зажмурился.
Маленькая ладонь по-прежнему держалась за него. Держалась, держалась… Вокруг тишина – ни скрипа ползущих стен, ни свиста ветра в ушах, который можно было бы слышать при падении. Да и падения не чувствовалось. “Неужели стены остановились?”. Он боялся открыть глаза.
– Долго так стоять будете? Кто первый?
Фроуд приподнял веки и в страхе взмахнул свободной рукой, потому что нечаянно качнулся вперед. Но пропасти перед ним не было. Лишь старый, очень старый хондверкер, редкие волосы которого выбелены сединой. Энни стояла рядом и продолжала улыбаться.
– Я же говорила, что так надо. Лабиринт хитрый. Но я хитрее!
Она сорвалась с места и побежала к открытой двери, над которой висела надпись “Мастерская здоровья”.
У дома стояла деревянная скамейка, сколоченная из широкой доски. Превозмогая боль в груди, Фроуд Ножницкий добрел до нее, присел. Не очень удобно, не по его росту, но все лучше, чем стоять. Посмотрел на небо: наконец-то рассвет. Вовремя, пожалуй. Господин фабрикант подумал, что жизнь его после лабиринта никогда уже не будет прежней.
Дверь отворилась, выглянул старик.
– Заходи.
Скрипнув зубами, Фроуд поднялся. Вошел в дом. Внутри просторного помещения, немаленького даже по высоте потолка, витал дух таинственных, незнакомых человеку наук. Цветные склянки на стеллажах, подозрительные комочки явно органического происхождения, заспиртованные в банках, медные трубки, идущие вдоль стен, по потолку, пересекающиеся между собой и заканчивающиеся кранами или резиновыми трубками, странные приборы с вращающимися шестеренками, мигающими лампочками… Он увидел кресло, хотел присесть, но старик хондверкер запретил.
– Вставай сюда, – указал пальцем перед собой.
Фроуд встал.
– А где девочка? С ней все в порядке?
– Ее помощник мой осматривает. О себе думай.
Старик нацепил на голову обод, на котором была смонтирована сложная система окуляров и электродов. Подключил ее к громоздкому аппарату, стоявшему на столе.
– Не шевелись теперь.
Ножницкий замер, хотя это и стоило ему больших трудов. Хондверкер щелкнул одним, окуляром, поднял его, опустил другой.
– Мда-а…
Медленно обошел Фроуда сбоку, присел, снова выпрямился.
– Почти опоздал. Но ничего, успеем. Есть у меня замена.
Он снял обод, отключил его. Открыл дверцу металлического шкафа, внимательно рассматривая диковинные вещицы на нижних полках. Сходил за табуреткой, взобрался на нее, осмотрел верхние полки. Наконец достал что-то, спустился.
– Вот!
Протянул руку, демонстрируя находку. Даже не имея медицинского образования, Фроуд узнал в ней некое подобие человеческого сердца, сделанного из тонких пластин странного, блестящего материала.
– Ого. Это что же – вы хотите в меня засунуть? Не тяжеловато будет?
– На, потрогай.
Ножницкий взял устройство, прикинул на вес. И правда, удивительно легкое! Старик забрал, нажал что-то и продемонстрировал, как оно с готовностью сокращается, выполняя роль маленького насоса.
– Проработает дольше, чем все твои родные органы. Впрочем, они у тебя еще будь здоров.
– Сколько я буду должен?
Седовласый лекарь удивленно оглянулся.
– Прошедшие лабиринт получают желаемое бесплатно. Но сюда редко кто добирается.
Он положил “сердце” на стол, старательно записал что-то в блокноте.
– Резать мы тебя не будем, не переживай, у нас тут не человеческий госпиталь. Пройдешь через камеру трансформации, она из тебя что не надо достанет, а что надо внутрь положит, смонтирует. Даже не почувствуешь! Запущенное состояние, а то можно было бы и не менять целиком, только пучок.
– Что еще за пучок?
– Энергетический, какой же еще. Ну да вы, люди, об этом понятия не имеете. Орган – это ведь кучка клеток, ничего более. Физический материал. Управляет им энергия! От нее все зависит. Здоровый пучок и плохой орган восстановить может. У тебя вон в каждом сверкает, прям букет энергетический, кого хошь вытянет. И только сердечный еле тлеет. Тут уж все, полная замена. Последний он у меня, жалко. Новый теперь не скоро появится. Я сейчас…
Старик поднялся по винтовой лестнице, какое-то время были слышны его шаги, потом все стихло. Фроуд застонал, умоляя про себя, чтобы хондверкер поторопился: боль становилась все сильнее и сильнее. Снова послышались шаги, но не старческие, легкие, и с другой стороны. Открылась вторая дверца, которую он до этого не приметил. Вошла Энни. Все такая же улыбчивая она села в кресло. Ножницкий тоже заставил себя улыбнуться.
– Ну как ты? В порядке?
Она отрицательно покачала головой.
– Сказали – “замены нет”, – девочка виновато пожала плечами, – Не судьба!
И прежде, чем фабрикант успел ей что-то ответить, вышла на улицу. Солнце уже поднималось над горизонтом, согревая лучами крыши маленьких домов, кварталы которых занимали всю долину. Где-то далеко-далеко призывно подвывал фабричный гудок. Начинался новый день.
Энни посидела на скамейке, расправила на коленках платье, разглядывая швы и заплатки, вспоминая – когда и какую подшивала сама, а некоторые, постарее, еще и мать. Вздохнула. Надо возвращаться домой. Зачем? Но что ей еще оставалось…
– Поди-ка сюда, – старик выглянул из дверного проема.
Девочку проводили через камеру несколько раз, слишком много пучков пришлось заменить. Откуда они взялись – никто не объяснил. Когда отпустили, выпроводили под лучи уже полуденного солнца, сунули в руки бумажку. Она, все еще ошарашенная, не до конца поверившая в свое счастье, отошла от мастерской на несколько шагов, развернула документ.
“Я, Фроуд Ножницкий, находясь в здравом уме и твердой памяти, завещаю все свое движимое и недвижимое имущество…”.
Энни села на мостовую. По щекам ее катились слезы.
Оценили 26 человек
49 кармы