А как поставити белорусы памятник в Брестской области Костюшко Тадеушу. И возрадовались оне, вот чему только. Не лепо ли братия вспомнити нам сказ давний о генерал-аншефе Суворове, Александре Васильевиче, его походе на Польшу мятежную и взятию Варшавы.
Давным-давно это было, так давно, что и память людская уже не помнит, была Польша Стронг. А, может и не было того, да только говорят так. И говорят, была она от моря до моря и многия земли были за нею, и Литва, и Белоруссия, в коей намедни открыли памятник Костюшко, и степи бескрайние на юг.
Но возгордились поляки, не журавлями пели, но ястребами промеж себя, и началася смута великая польская. И просили одни подмоги у немцев, другие у русичей, третьи австрийцам стучали. И не стало Польши Стронг, а стала она малой да слабой.
А коли слабый ты, то и другие не дураки. И разделили Польшу те, к кому поляки стучали, промеж собой. Не згинела ще, только уже и не Стронг стала Польша. Ибо в большой семье народов округ тебя завсегда добрыя отзывчивыя лица.
И стало так печально в речи посполитой, что начали они бунт готовить, дабы величие былое вернуть, да не было у них пана атамана таврического. А был пан атаман американский, Костюшко Тадеуш, всякия бунты учинявший в земле заморской американской противу королевы аглицкой. И до того у него споро получалось, что дослужился он там до енерала мятежного.
И пришли поляки, и просили Костюшко, возьми ты ны, да руководи нами да супротив супостатов супротивлением оным. Костюшко возьми да согласись. Не всяк день народ на княжение просит. Но ещё имел Костюшко и план хитрый.
На ту пору была революция во Хранциях, свергли тамошнего короля да и казнили почём зря. И такой у них зуд революционный образовался, что на короле не остановились и начали хватать всех без разбору. Костюшко то и подумал, знамо дело, свои! Он таких в америках повидал, будь здоров. В рази чего подмогнут, подумал енерал.
И учинили поляки бунт великий, и побили много русичей в Варшаве, подло ночью напали, не щадили никого, воевода русский из варягов пришлый в женском платье на антомобиле сбежал. То-то поляки удивлялись антомобилю в осьмнадцатом веке. Пока удивлялись, он и сбёг.
И имел исчо одну продумку Костюшко тот. Отже не гоже супротив сразу трёх армиев идти, но времена смутные были, ремесло военное почиталось в маневрировании да заслонах. И потому не было у воевод опыту военного, всё маневрировали оне, вот Костюшко и задумал всех воевод не в открытом бою перебить, а в маневрировании да партизанщине, раз в открытой сече он себя почитал, как килька в томате, ну не меньше чем фельдмаршалом.
На ту беду для Костюшки закончилась война русичей с турками да ослобонился от тягот ея Александр Свет Васильевич, енерал-аншеф Суворов. Зело он военную науку изучил, да на практике ея так закрепил, что называли его все только "Генерал вперёд". Ибо не видел он противника равного себе и молотил всякого, кто под руку попадался. И как прослыхал Александр Васильевич про зраду варшавскую, да как топнет ногой "Ай ли мы не добры молодцы, ай ли не всыпем им по первое число."
Войско русское же зело опечалилось той зраде да порешило на поляков - негоже так из-за угла воевать, надо порядок там навестить. Да не тут то было. Енералы да фельдмаршалы замест бития Костюшки занялись маневрированием да запасами военными на зиму.
Тут в другорядь топнул ногой Александр Васильевич и уж точно осерчал. Пошёл он к Румянцеву и говорит, что ж мы? На зимние квартиры? Не смеют, что ли, командиры чужие изорвать мундиры о русские штыки?
Румянцев и отвечает, а сколько у тебя дивизий, Александр Свет Васильевич, думая про себя, что сил у Суворова для такой кампании ой как немного. А не числом воевать надо, а умением, отвечал Суворов и выступил с войском малым на поляков. И далеко он был от мест военных, и пришлось ему марш совершать неблизкий, но скорый.
Солдаты суворовские к быстрым маршам приучены, противник войска на марше теряет, а Суворов, наоборот, по пути собрал ещё войск в два раза, к числу которым вышел. Потому как прознали в армии что идёт Суворов скорым маршем кирпичи из поляков выбивать, то и пошли к нему все. И появились внезапно на фланге у мятежников польских, вальяжно маневрирующих в виду основных русских сил под началом Репнинским.
И встало на пути Суворова войско польско Сераковского, да уж больно сердит был Александр Васильевич, в три маха разбил он войско сие, помножил его на число бесконечно малое, да и войском то назвать его не назвал. Так императрице и доложил "Корпус Сераковского кончил!" и пошёл дальше к Варшаве. Сорок ден отвел Суворов на то дело, замест трёх лет, как прикидывали откаты на то воеводы Репнинския.
И офигели воеводы австрийские, подивились воеводы прусские, и призадумались воеводы польские.
И воспряли воеводы русские, ибо ничто так не воодушевляет человека русского, как Александр Свет Васильевич Суворов о двадцати тысячах штыках в марше на Варшаву.
И потянулись к нему силы русския в Польше. И понял Костюшка, что погибель его идёт, сел в Варшаве, рассылая гонцов к хранцузам. И, побоявшись выступить супротив самого Суворова, пошёл он мешать силам русским сойтись вместе. И выступил на Ферзена, шедшего под знамёна Суворова в полк его левой руки поодаль Варшавы.
А Ферзен был не лыком шит, в турецких кампаниях бивал неприятеля и самолично, и в коллективном ранжементе, а ещё и шведов зацепил по дороге оттуда. Сам хотел того Костюшки добыть в столице, только в Варшаве тот укрепился изрядно. И тут такой себе Костюшко, туточки рядом, весь из себя полевой командир, мзды просит. Да ты что! - вскричал Ферзен. И как дал Костюшке мзды. Так что ажно самого Костюшку прихватил в полон.
Тут бы и сказочке конец, но решили поляки сиднем упорным ждать хранцузов в Варшаве. И укрепили ея в три ряда и войск согребли всех что были. И была у поляков Прага, не та, чешская, а своя карманная, в посаде варшавском.
И весь гарнизон в той Праге уж похвалялся до весны стоять, слушать на патефоне полонез Огинского и всех вертеть на ём до момента спасительного. А уж весной хранзузы должны были подмогнуть. И тут к Праге маршем подходит Суворов. А к нему и русский Ферзен. А ещё Дерфельден. Ну, тоже русский.
И встали оне поперед Праги и видят валы высокия, рвы глубокия, ям волчих да секретов супротив конницы накопано не перечесть. И гарнизон ходит похваляется, с пушечек постреливает.
Только видели это всё уже и Александр Васильевич, и Ферзен, а Дерфельден так вообще видал в одном месте.
И выстроили они артиллерию якобы для осады сей Праги, поляк-то и расслабился, а сами построились в семь колонн и ночью о пяти утра пошли на приступ. И дал Суворов приказ:
Приказ Суворова войскам, зачитанный вечером 3 ноября 1794 г. перед штурмом Праги, предместья Варшавы
И пошли они ночью молча на приступ, всех, кто сопротивлялся били штыком, без пальбы. Потому как помнили товарищей своих, коих зарубили поляки ночью спящих. И на всё дело три часа ушло, как дошли они до Вислы. И из 30 тысяч оборонцев полон взяли лишь числом 12500.
И поставили пушки на Висле и начали бомбить Варшаву, бомбили много и изрядно, и кирпичей в тот день в Варшаве было отложено ступить было негде. И сдалася Варшава и приходили гонцы и миру просили.
А сердце у Александра Свет Васильевича отходчивое, доброе, принял он тот мир и сделался комендантом Варшавы. А императрица Екатерина II дала ему за то дело генералиссимуса и уютное поместьице.
А Костюшку пригласили в гости в Петропавловку на пару лет. Потом он поступил на службу Павлу I, потом и службу и Павла кинул и поехал формировать батальоны поляков в Париже в армию Бонапарта. Которого тоже бросил и уплыл в Америку. Откуда опять уехал в Европу, слушать полонез того же Огинского и торговаться с тем же Бонапартом. Поражениям которого тоже радовался и требовал незгинелой от моря до моря.
И теперь ему поставили памятник в Белоруси в Брестской области. Интересно, за что? Нет, ну просто интересно.
Тут и сказочке конец, а кто слушал, тому всяких благостей.
Оценили 11 человек
14 кармы