«Не обманывайтесь; Бог поругаем не бывает. Что посеет человек, то и пожнет.
Сеющий в плоть свою от плоти пожнет тление; а сеющий в дух от духа пожнет жизнь вечную».
(Гал. 6,7-8).
СОРВАННАЯ ОТЧИТКА
Известный всем не только в нашей стране экстравагантный, шумный, крикливый депутат Госдумы сильно занедужил. Нет, не болезнью телесной. При ней знаменитость сразу бы в форму привели. Лучшие, заграничные врачи толпами бы обступили его. Озолотились бы, но вылечили.
Заболел же он болезнью не тела, а совсем озверевшего в нём духа. Совсем уже не владел собой. Даже перед телекамерами, на трибуне, на высоких приёмах не мог себя сдерживать. То в лицо плеснёт кому-нибудь из стакана, то драться полезет. То хрупких женщин-журналисток, а то и депутаток матом огреет, или за волосы прилюдно начинает таскать, при надёжной «стенке» из дюжины своих телохранителей.
Начал беспрестанно дёргаться, вскидываться, без конца орать и махать руками, как ветряная мельница, будто на сеансе сородича своего, колдуна Кашпировского. Но самое нетерпимое — это его неконтролируемые мат и дикие вопли, в самых неподходящих, порой очень ответственных моментах. При высоких персонах, дипломатах и публике. Все вздрагивают, шарахаются в страхе от его неожиданных взмахов рук и диких криках, часто с нецензурными выражениями. Да ладно, если бы этот депутат Жуликовский матерился по-нашему, по-россеянски, а он, подлец, часто орал, выражался грязными словами на английском, немецком и японском языках.
Сами дипломаты пытались воздействовать на него. Тихо выговаривали ему, что так не надо, не полагается себя вести человеку такого ранга, как он, парламентарию, но он не мог себя уже исправить, не владел собой. Зная только заковыристые, матерные словечки во многих языках и наречиях мира, он на самом деле ни бельмеса не понимал ничего даже в заполонившем весь мир лающем английском языке.
Слыша его чёрные выражения, зарубежные гости поначалу обманывались, предполагали, что если он знает такие на их языке редко употребляемые выражения, то уж общепринятые обороты для него совершенно ясны и понятны. Тем более он поймёт их тонкие, витиеватые, хитроватые речи. Распущенный хитрец, кивая им согласно своей плешивой, некогда кудрявой головой, ничего не понимая на самом деле из того, что ему говорили.
Секрет его глубокомысленных киваний седоватой уже «тыквой» был для них недосягаем. Этот шумный, феноменально болтливый краснобай ничего, кроме нецензурных выражений, матерщины, не знал не только в иностранных языках, но и основной, единственный язык, той страны, где угораздило ему родиться, россиянский, он поминутно разбавлял порциями мерзких выражений, каких даже в подворотнях не услышишь.
Общее терпение наконец у всех иссякло. Его стали ограничивать, изолировать отовсюду. Даже на родную, государственную трибуну его выпускали изредка. С сопровождением сотрудников безопасности, которым предписывалось в моменты его бешенства, неподконтрольного поведения — выдёргивать микрофон в сторону и уводить с трибуны, что вызывало в нём ещё более неописуемый фонтан бесчинных криков, ора и грязнейших словоизвержений. Его уже почти никуда, ни на какие важные встречи, приёмы с высокими особами не допускали, стали закрывать перед ним двери. От этого он взвивался и сквернословил ещё больше и резче.
Наступил предел, после которого он решился, что надо каким-то образом перестроить, переменить себя. Иначе всё! Конец карьере. Конец всему!!.. Даже при большом блате и помощи единородцев он будет скоро выкинут отовсюду, а то и в психушку залетит…
Помотавшись по разным ведунам и колдунам, психиатрам и невропатологам, шаманам, дикарям из глуши и заграничным профессорам, он понял, куда надо обратиться.
Вызнал у верующих, где и какие есть старцы, которые «отчитывают», лечат духовные болезни, как у него.
Поначалу поехал в Лавру. Там архимандрита Германа не было. Его уже давно выселили из Лавры, отгородились от него. Он пребывал в соседнем храме святых апостолов Петра и Павла. Но и там он не нашёл великого экзорциста. Тот, старенький и слабый, уже не занимался «отчиткой». К тому же находился в отъезде: надолго уехал к себе на родину, Украину.
Побывав ещё у двух-трёх известных старцев, не припал к ним. Не отдал себя на их волю и молитвы.
Наконец, он услышал про какого-то очень сильного в этом старца, находящегося, как и положено схимнику, далеко в глуши, в изоляции от всех.
Это не смутило шумного трибуна. Наоборот, именно им-то он и заинтересовался. В него поверил.
К полудню ясного, солнечного и морозного январского дня народный избранник, выведя из строя два внедорожника, оставив их на дороге, добрался всё-таки, благодаря добрым русским мужикам, на тракторе до какого-то села. Там ждал целый день, пока разрешит старец приехать и пришлёт за ним сани. На санях его повезли по замерзшему, но с полыньями болоту куда-то в лесную глушь. Потеряв всякое понимание, где он находится, он был близок к панике.
В безкрайнем лесу, среди болот нашлась небольшая возвышенная лесная поляна. На ней разместились несколько домов, деревянная небольшая церковка, хозяйственные постройки, немало скота, птицы, собак, кошек и прочей живности.
Проводили Жуликовского в самый отдалённый дом, находящийся в стороне, в лесу.
По дороге важный гость растерял всю свою многочисленную охрану. Только два бугая мрачно плелись за хозяином. Так они и ввалились втроём под низкие своды небольшой избы.
Один из усталых, продрогших и голодных охранников, после пережитых непривычных страданий, как мог, важно представил, кто и какова «птица» его босс.
На удивление пришедших, от сидящего в тусклом углу избы хозяина жилища не последовало никакой реакции.
После продолжительной паузы последовал спокойный, будто отстранённый не только от них, но и ото всего окружающего вопрос:
— Как доехали?
— Как?!. — ужаснулся и аж покраснел от гнева госдепутат. — Никогда в жизни так отвратительно, в такие дебри я не попадал. Здесь не дороги у вас, а сплошные колдобины и буераки! Гиблое место у вас. Зачем вы сюда, к самим чертям, забрались? Неужели в другом месте нельзя жить? По-человечески.
Ответ пришёл не сразу, после большой паузы.
— Гиблое место как раз у вас. В ваших Вавилонах. По-человечески сейчас можно жить как раз только в таких вот, глухих местах. Подальше от ваших соблазнов. Кроме того, вы тех, кого с хвостиками, упомянули, их здесь нет. Ещё перед большевистским погромом они умчались толпами встречать из Америки и Германии ваших соплеменников. Так там, после погрома ими Российской империи, в ваших городах и остались. Им там вольготно, нравится. Всё благоустроено для них там, весело. Слышал я, что нынешние правители для обездоленных, одурманенных толп почти каждый день авто и мотогонки да фейерверки вокруг Кремля устраивают. Частенько вы им в этом помогаете?
— Вы что-о?! Мы — главная оппозиция режиму! — привычно надулся, поднялся на цыпочки, оттопырил нижнюю губу, будто на трибуне или в телестудии, известный депутат.
— Какая вы «оппозиция»?.. — усмехнулся мужчина из-за печки.
— А что?! Мы много чего у них поломали. Мы крепче всех стоим за народ! — зычно прикрикнул госдеп.
— Ладно. Помолчали бы. «Народ», — осадил его мужчина и твёрдо, безстрашно определил. — Христопродавцы вы. Убивцы народа-то.
— Что-о?! — рванулся на него бугай-охранник. — Ты на кого так вякаешь?!.
Начальник успел ухватить распыхавшегося от лакейского ража подчинённого. Властным тоном рявкнул на него, разрешил:
— Пусть говорит! — потом, справившись и со своим обозлением, пояснил помощникам. — Они же у себя в доме, а мы — гости.
— А чё он б… — жаргоном хозяина продолжил здоровенный лакей выказывать своё усердие и верность.
После наблюдения за разыгравшейся сценой старичок тихо, но твёрдо выставил условие:
— Если вылетят ещё подобные выражения — вы покинете наши места.
— Что-о?! — опять взъярился и бросился в его сторону дюжий охранник с напарником. Опять на пути встал их начальник. Властно он объяснил подчинённым:
— Дедушка прав.
— Чё «прав», пала! На кого он нос задирает?! Я ему счас влеплю пару свинцовых примочек, — охранник сунулся открывать кобуру с пистолетом.
Опять его утихомирил начальник.
— Всё, всё… тихо. Слушаться меня! Мы приехали — нам надо, вот и потерпим. На пользу…
Очень долгая установилась пауза. Потом старичок опять тихо и необсуждаемо заявил:
— Если вы хотите, чтобы мы что-то обсуждали, для этого такие условия…
Он помолчал, как бы перепроверяя в себе то, что хочет потребовать, стоит ли с такими гостями вообще о чём-либо договариваться, но решился:
— Вы один остаётесь, — он указал на депутата. — Они уходят.
Старец кивнул в сторону телохранителей.
Будто громом поразило пришедших. Такого ещё нигде, даже за границей, никогда с ними не бывало.
Первым взорвался бугай:
— Слушай, дед. Я те башку сейчас расколошмачу! Ты чё, б… тут из себя выпендриваешься?
Старчик встал и, опираясь на палочку, пошёл в сторону от них, ко второй входной двери.
— Стойте! Сейчас мы всё сделаем! — перепугался, бросился за ним парламентарий.
На ходу он, показывая своё послушание, прикрикнул на помощников:
— Выйдите! Выйдите отсюда!!..
Те, поворчав, нехотя вышли. Тогда старец остановился. Жуликовский подскочил к нему, стал просить:
— Не сердитесь! Мы так далеко, тяжело добирались… Они устали… Нам тяжело…
— Будет ещё тяжелей. Если хочешь освободиться от той дряни, какую ты набрал в себя.
Нардеп перепугался. На минуту замер, не зная, что говорить. Потом, обмякнув, согласился:
— Ну, что ж… Надо, так надо. Достало уже. Отовсюду уже отстраняют. Мне уже без этого никак нельзя. Другого пути и способа нет. Иначе меня свои же прогонят, затопчут, а то и посадят…
Старец долго, испытующе рассматривал его. Вняв его просьбе, без особого желания, но согласился:
— Возьмусь. Если слушаться будешь абсолютно, во всём. Иначе ничего не получится…
— Клянусь. Буду стараться, — чуть не заплакал телегерой.
— Тяжело будет, — ещё раз строго предупредил старец.
— Что ж, потерплю… Постараюсь для себя же, — пообещал, вытирая слёзы, нардеп.
— Их отправь совсем отсюда.
— Как? Без них мне нельзя…
— Можно и нужно. Они будут мешать нам.
— Они где-нибудь устроятся и меня будут ждать…
— Нет. Кроме тебя, здесь никого быть не должно, — требовательно произнёс старец. — Их бесы будут помогать твоему. Такое — трудно будет осилить… В тебе одном поболее, чем легион, их развелось…
Долго решаясь, депутат наконец согласился:
— Я скажу, позвоню им. Они уедут.
— Пока отдыхай. Завтра встретимся, обговорим, — удовлетворённо заключил хозяин поселения. — Сейчас служба начнётся. Ты тоже на ней должен быть.
— Я?!.. — ошарашено поразился прибывший.
— Да, ты, — подтвердил старец.
После долгой паузы, нардеп согласился:
— Хорошо, я постараюсь, — прошептал он.
На следующее утро, зайдя в ту маленькую избу, где определили накануне быть приехавшему, старец, не закрывая дверь, с порога выговорил ему:
— Почему вчера на службе не был? Я же говорил!
— Я это… Устал очень. Рухнул и заснул… — стал оправдываться нардеп.
— Это в последний раз. Иначе всё закончится. Тут же!
Выдержав паузу, старец дал новое указание:
— Через десять минут у меня. Для дальнейших определений, — и предупредил. — Не вздумай опоздать. Тут тебе не санаторий.
Скрылся за дверью, которая, хлопнув, преградила поступление холодного воздуха в дом.
С минуту полежал нардеп на тюфяке и подушке с сеном, перебарывая в себе взрыв и желание побега отсюда. Потом, спешно накинув дублёнку, к указанному сроку вбежал в избу старца…
Тот, стоя к нему спиной, лицом к углу с иконами, негромко спросил:
— Телефоны какие есть?
— Есть. Два смартфона.
— Давай сюда.
Нардеп стал рыться в карманах. Старец машинально взял их, положил в железную банку, накрыл крышкой, позвал кого-то:
— Степан.
Из дальнего конца избы высунулся мужик с рыжей бородой. Старец дал ему указание:
— Забери это вот. Всякие ненужные здесь причиндалы. Отнеси в подвал и закрой на замок.
— Понял, — с готовностью ответил здоровый мужик. Взял банку и вышел из избы.
Так же, не поворачиваясь к Жуликовскому, старец указал на дальнейшие его действия:
— Сейчас иди в соседнюю избу, на общую молитву. Потом увидимся.
Какое-то время нардеп таращился, готовый вот-вот разразиться бранью, но удивляясь себе, сдержался.
Старец позвал помощника. Попросил его:
— Позови, пожалуйста, казака.
Депутат повеселел, заискивающе поддержал:
— О! Казак — это хорошо. Это наши люди.
— Наши — а не ваши. Ваши пьянь да ряженые, кто на содержании у вас. Но далеко не все опустились. Много ещё есть настоящих, — осёк его помощник и поклонившись, вышел.
— Я ж про таких и говорю!
— Ты много чего мелешь, да не всё есть можно. В основном — мякина, — проговорил ему в ответ отошедший к молебному углу старец. Не обращая внимания на присутствующего, он начал молиться.
Вскоре в избу, сильно нагнувшись, вошёл здоровенный казак в полушубке.
— Звали? — спросил он.
— Звал, — негромко сказал старец и пояснил. — Поможешь провести вступительную беседу с этим вот болящим.
— Слушаюсь, — гуднул басом дородный казак.
— Какой я больной?! — взъярился, перебивая всех нардеп. — Не надо мне ярлыки пришивать!
— А какой ты? — спросил старец.
— Нормальный!
— Тогда зачем приехал?
— Так, из любопытства. На тебя посмотреть!
— Я не Путин, не Кобзон, чтобы на меня пя̀литься. Незачем и времени столько терять.
— Да-а… ты уж помотал меня. Смотри! Если пользы не принесёшь мне. Всё здесь разнесу! Всех живыми в землю урою!..
— За сколько ты нас купил?
— …Ни за сколько, — удивился и сам нардеп.
— Чего же тогда условия ставишь?
— А то, что я не простой какой бомж, или шаромыга!
— Наслышаны, — согласился старец.
— Вот! Так что, не очень... со мной, а то я такое вам устрою. Всё разнесу в клочья!..
— Но для нас то это — тьфу. Разносить здесь нечего. У нас и так ничего почти нет. Чем запугаешь ещё?
— Вот позвоню!.. — начал было представительный гость и вспомнил, что телефоны отдал, заорал. — А ну, верните мне мои телефоны!..
— Зачем?
— Сообщу, где я есть. Что ты меня заколдовал. Ты не старец. Ты — колдун. Зазомбировал меня и издеваешься. Позвоню счас Кажегетовичу! Он мигом сюда полк вертолётов с десантниками пришлёт. Дадут тебе жару. Отдай телефоны!!..
Старец молчит. Видно, и не такое видал.
— Отдай, говорю! Я тебе, б… Ты что, для издёвок сюда народ заманиваешь?! «Старец» хренов. Самозванец! Фуфло! Старая кочерыжка, тупая! Вот ты кто!!..
Старец, указав бровями на него казаку, попросил:
— Поучи его, как надо вести себя со старшими.
— Да мне хрен с тобой, что ты старший!.. — едва успел проорать прибывший, как казак, несмотря на раскормленный рост и толщину визитёра, схватил его одной рукой, приподнял, развернул к себе тыльной стороной. Второй рукой вытащил из-под ремня казачью плётку и стал охаживать ею популярного, знаменитого нардепа ниже поясницы.
— Что-о?!.. Как?! Почему?! За что?! Да я вам!.. — орал, изворачиваясь как змеёныш, в крепкой руке казака, то пищал, то визжал пухлый мешок, набитый брехнёй.
В какой-то момент он вывернулся и злобно впился зубами в руку казака. Тот легко стряс его, как досадливого слепня, на пол. Поднял тут же, и ещё сильней секанул его пару раз плёткой.
— Всё! Всё!!.. Больше не буду! Отпустите! Молчу! Не буду! Простите, — запищал жалобно нардеп.
Старец слегка кивнул головой, и казак выпустил балаганщика из своей мощной руки.
— И ты нас прости, — сказал старец. – У нас на таких, как ты — простые методы воспитания. Не взыщи. Иначе тебя не остановить и не привести в человеческий облик.
Жуликовский насуплено поправил на себе одежду, огладил себя.
— Если не хочешь, можешь и без вертолётов к своим уезжать. Гужевое «такси» подадим в любой момент.
— Да, ладно. Не за этим же я сюда приехал, — смилостивился нардеп и потребовал. — Вы давайте быстрей все свои методы проводите. Только не такие, конечно, как сейчас, — он почесал свой пострадавший, пухлый зад. Давайте, быстрей! И так я много из-за вас пропустил.
— Не из-за нас. Мы и без вашей персоны — неплохо жили, — уточнил стоявший тут же помощник, которого здесь многие звали благочинным.
Хотел госдеп привычно рассвирепеть, но глянув на высоченного, могучего казака, на его ручищи, минуту назад вертевшего его в руках, как плюшевую игрушку, промолчал.
— Чего вы хотите? — заносчиво спросил нардеп.
— А чего вы? — спросил его благочинный.
— Сколько вам нужно, я заплачу!
— Нам ничего не надо, — ответил помощник.
— Ну, и чего мы будем делать?
— А это, как вы захотите.
Прибывший задумался, потом продиктовал условия:
— Давайте, говорите, что мне надо делать, и всё. И начнём!
— С послушанием, — напомнил благочинный.
— Это уж как получится! — развёл руками пациент.
— У нас это основное условие. Основной закон.
Тяжело вздохнув, гость согласно махнув рукой, согласился:
— Ладно, ладно! Постараюсь…
— Режим. Строгое выполнение предписаний, — уточнил помощник.
— Согласен, согласен. Только побыстрей!
— Как получится, — его же словами ответил помощник-благочинный.
— Прежде всего, его надо научить молитвам. «Царю Небесный», 50-му псалму, «Отче наш» и «Символу веры». Без этого ничего не пойдёт, — подсказал негромко из угла старец.
— Наизусть? — уточнил помощник.
— Да. И само собой, вычитывать утреннее, вечернее правило. Канон покаянный, канон и акафист архистратигу Михаилу. Весь день читать с ним Псалтирь. Послезавтра — полная исповедь и Покаянный молебен. Подготовить, разобъяснить, как надо, — дал последние указания старец и сопровождаемый казаком, вышел.
Через день пришёл старец с благочинным и казаком, в избу, где поместили пациента.
В домик вошли только двое, казак остался на улице, у дверей.
— Как он? Слушался? — спросил старец благочинного. Тот ответил не сразу, помялся:
— Как сказать?.. Прикрикнешь порой, тумака дашь… вроде ничего. Дальше пошло. Иной раз приходилось и о казаке, его «уроках» напоминать. Так только вразумлялся…
— Всё вычитывали, что положено?
— Всё, батюшка. С трудом, усилиями, но заставлял. Не давал спать, ложиться, пока всё не закончим. Выл, ныл, но слушался…
— Хорошо. Попробуем… — опустил голову, собираясь для трудного дела, закончил расспросы старец и попросил благочинного. — Ты тоже выйди пока. За дверью побудь. Если что, позову.
Исполнительный помощник вышел.
— Будем продолжать? Или надоело, устали?.. — спросил старец болящего.
— Да нет, ничего. Пообвыкся, — бодро ответил нардеп.
— Приготовился к обстоятельной исповеди?
— Да.
— Всё понятно? Всё разобъяснил благочинный?
— Вроде понятно, ясно. Вот посидел, на бумагу выписал, что вспомнил.
— Это неплохо. Поможет…
Старец выложил на стоящий в углу аналой крест и Евангелие. Облачил себя в старенькие епитрахи́ль и по́ручи.
— Давай начнём, — дал он команду себе и стоящему рядом. Начал читать по требнику молитвы.
После обстоятельного прочтения молитв старец жестом подозвал к себе присутствующего гостя.
— Говори: «каюсь», — подсказал старец.
Подошедший молчит. Старый священник недоуменно посмотрел на него:
— Вы не хотите исповедоваться?
— А надо?... Сейчас?
— Сейчас.
— И что делать?
— Вам же отец Ипполит объяснял?
— Да.
— Вот и совершайте, что положено. Повторяйте для начала за мной: «Каюсь».
— Каюсь.
— Прости, Господи.
Снова обернулся старец на молчащего, непонятливого.
— Ну, говорите…
— Прости, Господи, — с трудом повторил нардеп.
— Согрешил…
Опять молчит исповедующийся. И на сей раз недоуменно посмотрел на него старый священник и подсказал:
— Согрешил…
— Согрешил, — как школьник, мало чего понимая, повторил гость.
— Получается, да? — похвалил исповедующий. Подсказал. — А теперь открывайте свои грехи перед Богом.
Приезжий молчит.
Терпеливо подождав минуты две-три, священник снова, воззрившись на него, недоумевает:
— Ничего не понимаю. Отец благочинный занимался с вами?
— Занимался.
— Рассказывал вам, пояснял об исповеди?
— Да.
— Так в чём же дело?
— Не знаю.
Поискав выхода из создавшейся ситуации, старец пошёл к двери, приоткрыл её, позвал:
— Отец Ипполит!
— Да, батюшка, — с готовностью откликнулся и подбежал к нему помощник.
— Он не знает, как исповедоваться надо, — сообщил ему старый священник.
— Как же? Я ему всё подробно объяснял, — стал оправдываться благочинный.
— Но он не знает.
Стоит, понурив голову, не знает, что ответить на это, отец Ипполит.
— Вот ты его на первый раз сам и поисповедуй, — предлагает ему старец, снимая с себя епитрахиль и поручи, возлагая их на него.
После чего неспешно уходит из избы.
Долго стоял в неопределённости благочинный. Потом немного с обидой спросил исповедующегося:
— Что же вы?!.. Мы же с вами обговаривали всё. Вы сказали, что всё понятно…
— Понятно, — с готовностью подтвердил гость.
— И чего же вы тогда? При батюшке?..
— Не знаю. Это совсем по-другому.
— Почему «по-другому»?
— Не знаю.
— Опять «не знаю»! А кто знает?
— Не знаю.
— Снова одно и то же! — не выдержав, вскричал отец Ипполит. Затем уверенно, как гвоздь вбил, сообщил «незнайке». — Зато я знаю, кто вам мозги законопатил!
— Кто?
— Бесы! Ваши хозяева.
На минуту оба замерли. Потом «ученик» с гневом сам набросился на учителя:
— Что вы меня ими всё пугаете?! Делайте тогда что-нибудь, чтобы их не было!..
— Будем стараться, — пообещал благочинный и попросил прибывшего. — Но и вы участвуйте. Сами тоже старайтесь.
— Ладно, — раздражённо пообещал нардеп. — Говорите, что делать надо?..
— Каяться в грехах. Обличать себя, очищаться от них.
— Ладно… — согласился гость и заговорил. — Вспомнил я вчера, что ещё в детстве интересовался не чем положено…
Стал гость перечислять один за другим грехи свои.
— Господи, помилуй. Господи, помоги, — тихо приговаривал отец Ипполит, сочувственно кивая головой и дальше помогая. — В чём ещё грешен?
И далее ещё несколько грехов перечислил исповедующийся. Вдруг как ударит кулаком по аналою, аж Евангелие с крестом подпрыгнули, чуть не упали.
— Не виновен я! Ни в чём не виновен!!
— Виновен, — негромко, но уверенно опроверг его отец Ипполит.
— Как это? Я ж говорю — не виновен!
— Виновен, — терпеливо настоял на своём определении благочинный.
— Ладно… Виновен, если ты так считаешь, — по-барски согласился нардеп.
— И вы так считаете…
Прибывший столичный петух недоуменно уставился на благочинного. Потом, махнув небрежно рукой, снизошёл:
— Пускай так. Виновен.
— Дальше?.. — понудил его отец Ипполит.
— А что дальше? Дальше было больше и этих грехов самых, пруд-пруди. И это делал, и то… — снова втянулся в поло́женное, стал излагать совершённые им грехи прибывший.
И опять через две-три минуты из него исторгся выкрик:
— Не виновен! Не виноват я ни в чём!..
Как же? Вы каетесь. Сознаёте свои грехи. Говорите о них перед иконами, Евангелием и крестом…
— Ну и что? И всё равно не виновен!
— Виновен, — тихо, по-свойски отстранил его опять от неправильного пути отец Ипполит.
— Хорошо, виновен, если вам так надо, — уже легче, чем в первый раз, согласился упрямец.
Стал не спеша, шаг за шагом дальше вытаскивать из себя гнилые занозы смердящих грехов залетевший сюда столичный павлин.
Потом опять, неожиданно и громко, снова взревел, аж вздыбившись, взмахнув руками:
— Не виновен я!
— Виновен, — тихо, но твёрдо опроверг его благочинный.
— Нет! Не виновен!
— Виновен, — терпеливо настоял отец Ипполит.
— Нет!
— Виновен.
— Нет!
Выждав паузу, благочинный сказал:
— Тогда я сейчас позову батюшку. И пусть он решает, что с вами делать.
Он вышел и вскоре пришёл в сопровождении старца.
Видно, благочинный уже пожаловался, сообщил о невозможности проводить исповедь. Потому что старец сразу, с порога спросил:
— Так, что, не хотите покаяние в грехах совершить?
Гость мрачно молчал. Тогда, ничуть не заморачиваясь тем, как тот воспримет его слова, старец, как бы продолжая разговор с благочинным, определённо заключил:
— Не хочет? Пусть тогда уезжает в свой смрадный Содом. Откуда приехал. Пусть им бесы дальше командуют…
Помолчав, посопев, тяжело размышляя, понуждая себя, Жуликовский попросил:
— Оставьте меня. Я постараюсь…
— Нет, нет. Уезжай! Вызывай своих громил на джипах. Пусть они тебя забирают. Везут в Израиль, в Германию, в Америку, к мировым светилам. У нас — закончилось. Всё ни к чему. Ничего не получается.
— Почему? — вытаращился нардеп.
Подумав, старец спокойно, даже сочувствующе ему ответил:
— Слишком много грязи в вас, залётный вы наш. А решимости извергнуть её — нет. И к тому же — непомерная спесь, гордыня. Она, как кляп, как тромб, не даёт вам исторгнуть всю мерзость, заполнившую у вас всё внутри.
— Как же! — растерялся, вскричал несчастный. — Зря, что ли, я столько уже перенёс?
— Значит, зря. Раз не можете от главного отрешиться.
— От чего?
— От плохого и прежде всего от привычной вам, каменной гордыни.
— Да это — ерунда!
— Не совсем. Святые отцы называли её матерью всех грехов, и не напрасно.
Помолчали.
— Я буду стараться. Оставьте меня, — попросил прибывший и послушно повторил, — Каюсь. Виновен…
— То-то же! — погрозил ему пальцем старец. — Ишь ты! Ещё один нашёлся «святой». Вас не полки, а армии, «безгрешных»…
Посмотрев внимательно на провинившегося, старый священник спросил его:
— Что будем делать?
— То, что делали. Будем продолжать…
— Будешь кочевряжиться?..
— Нет.
— Смотри. А то быстро уедешь отсюда, как и приехал.
Старец взял у отца Ипполита епитрахиль и поручи, сам встал у аналоя. Но не стал больше расспрашивать упористого, а когда помощник вышел, стал называть за него его грехи. Время от времени спрашивая притихшего от ужаса исповедующегося:
— Было такое?
— Было, — соглашался в страхе перед неведомой ему силой, раскрывающей старцу все его грехи, которые были так глубоко и надёжно упрятаны, что и он о них забыл.
Иногда, совсем подавленный происходящим, провинившийся не мог ничего отвечать, а только кивал головой, подтверждая правдивость обличения.
К концу такой сумбурной исповеди нардеп совсем сник, бледный, обезсиленно упал на лавку.
Сочувственно посмотрев на него, старый священник позвал помощника и посоветовал ему:
— Пусть отдохнёт сегодня. Вы уж его не тревожьте. Покормите попозже.
И они ушли.
На следующий день старец пришёл весёлый. Спросил гостя:
— Отдохнули?
— Да, — бодро ответил тот.
Внимательно вглядевшись в него, старец продолжил:
— Хорошо. Три испытания на троечку с минусом вы прошли. Осталось последнее, но тоже очень трудное испытание. Есть силы? Пойдёте на него?
— А чего ж не идти. Столько потов уже согнал. Зря, что ли?
— Всё торгуетесь. Суть ваша такова. Подсчитываете: «Не переплатил ли?» А так, не оглядываясь, не подсчитывая, не можете?
— Нет. Такая привычка, натура.
— Натура-дура, говорят в народе, — задумчиво произнёс старый священник. Потом, отбросив сомнения, спросил. — Раз уж пошли, надо идти до конца, так?
— Так!
— Ладно, готовьтесь. Помо́литесь. Отец Ипполит поможет. Укрепитесь хорошенько духом. Завтра с утра начнётся для вас заключительный этап. Большая битва с врагами.
— А чего делать-то будем? — перепугавшись, заранее хотел узнать столичный «лыцарь».
— «Завтрашний день сам уготовит себя», так сказано в Евангелии, — загадочно ответил старец, помолился и вышел.
Какое-то время никто не входил, и блаженная тишина окутала временное местонахождение столичного гостя. Он подвинулся с лавкой к окну. Там светило солнце. По двору ходили озабоченные люди. Чувствовалось, что все заняты важными, ответственными делами. От их слаженных, как у пчёл, стараний и сложилась эта крепкая, устойчивая община. Видно было, что при всём напряжении каждого никого из них не посещает печаль и уныние. Все бодры, веселы, энергичны. «Да, такие, — подумал нардеп. — Вот так, на таких началах, как в прежние века, поднять можно всю страну! Такого бы успеха добились!!.. Все Америки, Европы и Китай за пояс разом заткнули!..».
Взгляд наблюдающего скользнул в сторону, и он увидел скучающего, отсиживающегося в закутке, между хозяйственными сараями, украдкой покуривающего, явно новенького, не встроенного ещё в общий духовный строй парня.
«Ну вот! Нигде, ни в одном стаде не бывает без изъяна, без хромой овцы…» — подумал с огорчением наблюдатель. И тут же тёмной волной ударило его в мозг. Сразу возник план, соображение не лежащего на обусловленном пути поступка.
Он постучал ногой, подозвал к себе, к малюсенькому оконцу парня и расспросил коротко про то, кто он, чем занимается здесь. Вызнал, что дядя его, который и привёз его сюда, — водитель из соседней деревни. Приезжает сюда по хозяйственным поручениям. Возрадовался узник: «О, это то, что мне надо! Подходит!!..» Стал обещать много полезного, дорогого, упрашивать привести сюда дядю. Парень долго отнекивался, но потом согласился.
— Только побыстрей! — поторопил томящийся парня, боясь, что вот-вот придёт благочинный и снова станет учить его «жизни» и молитвам.
Парень согласился и исчез.
Вскоре он привёл мрачного мужика, с маленькими, быстрыми глазками. «Везде есть наши люди», — отметил кто-то за него в нардепе. Попутно он вспомнил, что даже с Иисусом Христом ходил среди учеников, присутствовал везде Иуда, готовый к Преступлению.
Торопясь, нардеп изложил пришедшему свой замысел. Он состоял в том, чтобы тот раздобыл и принёс ему сотовый телефон, желательно хоть один из его собственных.
Мужик озадачился, но больше напустил вид невозможности исполнить просимое. Тут нардеп привычно расстарался. Он посулил такое обилие и богатство даров за исполнение его просьбы, что мужик, сметливо сообразил, что можно и переиграть в важность свою, потерять всё. Решил больше не торговаться. Мотнул утвердительно нечесаной головой.
— Постараюсь, — хриплым голосом прогудел он и исчез.
Как на огне, подпрыгивал и метался в нетерпении Жуликовский. Наконец в окно легонько постучали, чья-то рука зазывно, дразнящее помахала знакомым ему телефоном. Нардеп стал лихорадочно просовывать в щель окна купюры из спрятанной толстой пачки денег. Просунул деньги все по одной. Их охотно, быстро принял кто-то невидимый, но телефон не отдал.
Жуликовский возмутился. С гневом, всплеском чёрных, смрадных, как и раньше слов, стал требовать отдачи телефона взамен принятых денег. В ответ грубый голос тайно, негромко настоял:
— Мало! Ещё надо…
Выплеснув ещё порцию ругательств, нардеп с болью, выворачивая себе руки, стал лихорадочно ощупывать карманы брюк. Почти вырывая карманы, извлёк ещё немалую сумму в долларах. И их, чертыхаясь, просунул в щель оконца.
После этого только просунулся черенок железной монтировки. В наступившей уже темноте кто-то, как мощный пресс, нажал на монтировку так, что затрещала бедная избушка и вместе с оконцем чуть приподнялся венец брёвен. В открывшуюся, узкую прореху вбросили телефон нардепа. Он лихорадочно стал отыскивать его на полу.
С прежним жалобным скрипом венец и оконце с уцелевшим стеклом опустились на место, и невидимый помощник просителя ушёл.
Недолго думая, Жуликовский лихорадочно стал названивать и вызывать к себе на помощь помощников и телохранителей, указывая им предположительное своё нахождение.
Едва он закончил, как скрипнула входная дверь и в избу вошёл отец Ипполит.
Особенно радостно и приветливо поприветствовал его нардеп, так что помощник старца удивился:
— Что это с вами? Никогда так вы не были оживлены?
— Да это… всё благодаря вашим стараниям. Вот и результаты, выздоравливаю…
— Рановато ещё для такой бравурной песенки… — насторожённо и внимательно вглядываясь в сидельца узилища, ответил благочинный. Но тут же решил не вдаваться в отвлечённое, исполнять порученное. — Итак. Помните, какое поручение нам дал батюшка?
— Помню, — всё так же весело, с готовностью отозвался столичный гость.
— Тогда приступим…
На следующее утро, такое же ясное и тёплое, как в предыдущий день, по-настоящему несущее приближающуюся весну, в избу к добровольному узнику из столичного «парламента» снова вошёл настоятель общины. На сей раз он особенно был озабочен и в печали. Даже благочинный удивился и спросил его:
— Вы здоровы?
— Да, — коротко ответил старец.
— Что-нибудь случилось?
— Да, — тяжело вздохнув, ответил вошедший. — Бесы антихристовы, раскололи последнее препятствие на пути воцарения их «мессии» — Русскую Православную Церковь, чад Её в России и Малороссии. Масоны на Киевском майдане, не без помощи своих и из Москвы разорвали, сделали врагами единый, русский, православный народ.
— Такое же и раньше бывало, — начал было привычно разглагольствовать нардеп.
— Нет! — твёрдо и уверенно отрубил старец возможности для всякого оптимизма. — Такого масштаба, сокрушительного и подлого удара по нашему единству никогда, ни в какие времена не было!
Чуть вдохнув в себя воздуха, старец заключил:
— Всё! Будет война. Страшная, кровопролитная война. Между родными братьями, в общем, отцовском доме, а иудомасоны будут радоваться на расстоянии и подбрасывать дровишки в костёр, чтобы больше разгорался. Разжигая взаимное озлобление суррогатом «национализма» с той и другой стороны. Вполне возможно, что это и есть начало той самой последней и страшной войны, перед концом всего…
На секунду возникла пауза, которую тут же разрушил нардеп. Он привычно, краснобайски выскочил на середину избы и начал громко, размахивая руками, трещать:
— Что это за упаднические настроения? Нельзя так! Надо радоваться. Наконец мы показали свою силу! Так этим хохлам и надо. Нечего в Европу заглядывать. Надо давно уже было с Россией соединяться! Под наше начало встать!..
Его оборвал отец Ипполит:
— Прекратите! Не на трибуне! Тут не ваш балаган дармоедов. Вас никто не спрашивает.
— Как это? Мне за это Президент высший орден дал! — растерялся нардеп.
— А так… Здесь кликушества не нужны. Не то что ордена, а и похлёбки за это не получите, — окоротил его благочинный и тут же учтиво поклонился старцу, извинился. — Простите, батюшка…
— Бог простит, и вы меня простите, — сказал старец, не обратив никакого внимания на происшедшую сцену, даже, будто не слыша её, всё ещё находясь в своей большой озабоченности и печали. Потом себе и всем дал направление. — Тут мы ничего поделать, повлиять как-либо на происходящее не можем. Только Один Бог может. Только Он! Наше дело — молиться Ему! Просить Его, чтобы Он всё управил ко благому. Смягчил, переменил злое на доброе. Потому как всё страшное, все катастрофы, они не сами по себе возникают, а только от нас, от людей. По нашей злой воле. Надо прежде всего зло из себя, из нас изгонять. Тогда его нигде в мире и не будет. От нас оно повсюду. Начиная ещё с преслушания наших прародителей… Так что будем трудиться и молиться.
Наступила раздумчивая тишина, которую нардеп не посмел нарушить.
После этого старец дал указание всем одеться и выйти из избы.
Вблизи уже стояли сани, и извозчик нетерпеливо поглядывал в их сторону.
— Это куда? Куда вы меня хотите отвезти?!.. — занервничал, страшливо залепетал нардеп.
— Покататься по лесу, — посмеиваясь, сообщил ему отец Ипполит.
— Далеко? — всё ещё трясясь, спросил приезжий.
— Нет, не далеко. Не очень.
— Только не надолго. Через день чтобы тут быть! Понял?! — нардеп строго потряс холёным пальцем перед носом благочинного.
— Дай побольше времечка, командир, — посмеялся в ответ отец Ипполит. — Что ты всё условия нам ставишь? Это для кого все наши труды?.. Для вас или для нас?..
Подумав, Жуликовский согласился:
— Хорошо, поехали. До конца уж дожмём эту историю. Но если что, смо-о-отритее!.. — нардеп снова погрозил пальцем.
— Так не пойдёт. Условий нам ставить не надо, — спокойно напомнил ему старый священник. — Мы не раз говорили. Дорога отсюда — всегда открыта. Можешь хоть сейчас бежать.
Внимательно, пронизывая взглядом старца, Жуликовский что-то перерешил в себе и решительно пошёл к саням.
Сели на шуршащую солому, и возница легонько хлестнул вожжами по спине коня. Тот послушно пошёл по нетронутому снегу. Полозья саней деловито зашуршали по твёрдому насту.
Долго ехали по лесу. Подмёрзли немного.
Столичный гость был в истерике. Орал, кричал… Несколько раз пытался бежать, но едва вываливался из саней, как погружался в снег выше пояса. Постояв так в безсилии, снова забирался на сани.
Через какое-то время он успокоился.
Ехали ещё с час. Уже и солнце село за макушки деревьев. Помрачнело сразу вокруг.
Подъехали к двум строениям.
Одно — изба, второе — землянка, вкопанная в земляной холм, только одна дверь и маленькое оконце торчали из земли.
Отобедали в избе. Возница тут же уехал обратно. Долго молились. Основные молитвы, «Отче наш», «Верую», 50-й и 90-й псалмы, старец заставлял читать прибывшего болящего. Тот исправно, послушно всё исполнял.
Остался для совершения своего монашеского, ночного правила в избе один старец. Столичного гостя благочинный повёл в землянку, освещая путь керосиновой лампой. Её же, как источник освещения, повесил и внутри на гвоздь под низким потолком.
Легли спать на жёсткие лавки не сразу, а после молитв.
Ещё затемно благочинный разбудил пациента лесной лечебницы, и вместе они стали читать утреннее правило, много других молитв.
Едва забрезжил рассвет, в землянку вошёл осунувшийся после безсонной ночи старец. Вместо завтрака болящий, получил просфору и полкружки святой воды.
Испытующе взглянув на столичного гостя, старец строго спросил его в упор:
— Итак, вы решаетесь на последний, но непростой этап лечения вашего тяжелейшего недуга? На суровое испытание?
Подумав, прибывший, отчаянно махнув рукой, подтвердил своё согласие.
После этого старец особенно торжественно благословил помощника своего и гостя, напутствовал их:
— Божией помощи вам!
Отец Ипполит и приезжий гость вышли.
Долго они шли по глубокому снегу, пока не дошли до небольшой лесной полянки. Там благочинный взял у знакомой ему сосны две лопаты. Одну протянул гостю. Указав на небольшое углубление в снегу, коротко пояснил:
— Копай.
И сам тут же стал отбрасывать снег.
Долго копали. Собственно говоря, откапывал в основном отец Ипполит, потому как нардеп через полчаса заверещал, рассопливился, что ему де нельзя так напрягаться, «врачи не разрешают…».
На голову меньше его и в два раза тоньше, отец Ипполит докопал углубление. Из-под снега показалась небольшая, дощатая дверь.
Открыв, в неё первым полез внутрь благочинный и позвал из тьмы прибывшего с ним. Тот нехотя, ворча, едва протиснулся, тоже спустился вниз.
— Тут холодно и сыро, — пожаловался нардеп. Увидев свою сильно испачканную одежду, едва не плача возопил. — Я весь в грязи!.. Ну, что это такое?! Что за пытки у вас?!..
— Чтобы изгнать из себя более пагубную грязь, можно потерпеть такую, внешнюю. Осталось немного, — утешил его отец Ипполит и тут же предложил. — Давайте молиться. Сразу и согреемся.
Долго, не поддерживая его, насуплено молчал нардеп. Отмалчивался и от тех молитв, на которые указывал ему благочинный. Тот не настаивая, сам их прочитывал.
Вскоре послышались шаги снаружи и вначале непонятные звуки, а потом ясно различимые хрюканье и повизгивание поросёнка.
Снаружи постучали.
— Давай! — откликнулся помощник старца и протянул руку за дверь. Ухватил там, перетащил внутрь вертящегося и визжащего большого поросёнка.
— А это зачем? — удивился и насторожился столичный гость.
— Зажарим. Шашлык будем есть… — посмеиваясь, пообещал отец Ипполит.
— Точно?! — возрадовался Жуликовский.
— Что? Мирских пиров захотелось?
— А что? Неплохо бы было.
Отец Ипполит изменил лицо на строгий вид, сказал:
— Вы же не в бирюльки играть сюда приехали?
— …Эт-то так… — не сразу ответил болящий и тут же с любопытством снова спросил. — А тогда зачем он нам?
— Надо. Потом узнаете, — неопределённо ответил благочинный, и положил связанного хряка в угол.
После долгих молитв, угостив себя и гостя краюхой хлеба и горячим настоем трав из термоса, помощник старца решительно встал и сообщил:
— Всё. Спать. Через два часа подъём.
Он первым лёг на узкую лавку у продуваемого, дощатого входа, указав гостю на широкую лавку поодаль у стены.
Как и обещал, без будильника, отец Ипполит встал первым. С трудом растолкал гостя.
Зажёг фитиль маленькой лампадки в углу. Начал молиться. Жуликовский, нисколько себя не превозмогая, демонстративно просидел всё время на лавке, свесив голову, продолжая дремать. В отдельные важные моменты молитв благочинный его расталкивал, заставлял вставать и читать «Отче наш», «Верую»…
После молитв отец Ипполит предложил прибывшему:
— Ложись на лавку.
— Зачем?
— Затем, — не церемонясь, буркнул распорядитель и подтолкнул в спину пациента. Тот нехотя лёг животом на широкую лавку.
Благочинный тут же перехватил его тело поперёк вместе с лавкой крепкой верёвкой и затянул.
— Ты чего?! Зачем это?!.. — заревел тот изумлённо и возмущённо.
— Для надёжности, — ответил отец Ипполит, перехватывая его вместе с лавкой вторым захватом верёвки и затягивая крепким узлом. Потом другими верёвками вдоль, ещё и ещё…
После этого пояснил:
— Видите, перед вами, чуть справа икона и лампада. Смотреть надо туда и молиться, не переставая. Слева, сзади, там, в тёмном углу лежит поросёнок. Вы не смотрите на него, в ту сторону. Если будете усиленно молиться, взывать ко Господу, бесы, которые вас мучают, будут выходить из вас и уходить в него. Как в Евангелии. Это одно из любимых их вместилищ. Бесы будут стращать, орать, визжать, грозить, упрашивать, чтобы вы перестали молиться. Ни в коем случае не останавливаться, молиться!! Понятно?
— Понятно, — со страхом, еле отозвался нардеп.
— Мы с батюшкой будем поддерживать вас своими молениями. И день, и ночь. Всё время, мы с вами. Не бойтесь! Полный пост и неусыпную молитву старец уже третий день проводит, а я буду рядом, в соседней землянке. Не бойтесь!!.. — повторил твёрдо и уверенно отец Ипполит. Перекрестил его троеперстием. Дал поцеловать крест. Благословил. — Постарайтесь, всеми силами помочь себе. Выгнать из себя нечистых. С Богом!
И вышел.
Вначале всё шло хорошо. Ещё до того, как помощник старца положил Жуликовского на лавку и привязал к ней, он чувствовал внутри непривычный для себя подъём. Оживление, радостную деятельность каких-то атрофированных, но жизненно важных клеточек в себе. Было предчувствие близкого, благополучного исхода его страданиям. Он стал вспоминать все те молитвы, каким его научили. Вера в правильность производимого с ним, будто неведомым, лёгким током пронизывала и заряжала его всего. Чувствовалось подрагивание всех составляющих, оживающих частей и частичек всего тела, а главное — оживление какого-то основного, важнейшего органа в груди.
Лежавший спокойно и дремавший слева в тёмном углу свин, до этого пригревшийся на подстеленной ему соломе, мирно спавший, тоже неожиданно проснулся и возбуждённо, тревожно посверкивал вращающимися в испуге глазами. Занервничал, стал недовольно похрюкивать и повизгивать.
После ухода отца Ипполита, в наступившей глубокой тишине болящий ещё сильнее стал дрожать, а иногда и вовсе содрогаться, и тогда изо рта его вываливался клубок чёрного дыма, который тут же улетал влево, в сторону свина. Тогда тот особенно болезненно и недовольно взвизгивал и содрогался в судорогах. И заметно стал чернеть и раздуваться, сверкая злыми глазёнками.
Догадавшись о том, что с ним происходит, Жуликовский испугался и всем существом своим устремился к иконе, освещённой тёплым светом лампады. Сразу он вспомнил все те трудные для памяти молитвы, которым его здесь учили. Зашептал, стал выпаливать их в страхе всё громче и громче!..
Почувствовал, как чёрный, дымный поток из его рта пошёл уже сплошняком, без судорог, легко, безостановочно…
Свин, к которому улетал смрадный поток, наоборот, заелозил, задёргался ещё больше. Визг и всхрюки его стали безостановочными…
Только на секунду остановил свои усердные молитвы добровольный узник и отвернулся с любопытством в обратную левую сторону, назад, как был отброшен страшным, чёрным фонтаном того же смрадного дыма, но в виде ужасного чудовища, с жутким рёвом исторгнутого обратно, на него, из пасти хряка. Нардеп рванулся что есть мочи прочь от чудища, чуть не перевернувшись вместе с лавкой…
Хорошо, что он вспомнил о спасительности молитвы. Тут же устремился всем своим существом к освещённой иконе. Снова зашептал, заговорил, закричал словами молитв. В страхе путая слова, перемешивая, вставляя больше от себя, пока вовсе не остановился на одной фразе: «Господи, помилуй, помоги!..».
Опять всё улеглось и утишилось. Только поросёнок продолжал дёргаться и визжать…
Как же хорошо, легко становилось прибывшему сюда недужному! Всё размокало, размягчалось как-то, освобождалось в нём… Вместо постоянного внутреннего спазма, постоянного страха, а от этого импульса агрессивности в нём пробуждались какие-то неведомые доселе возможности и лёгкость. Доброта ко всему и всем тёплым приливом заливали его, вымывая тёмное, мрачное, недоверчивое и злое. Молитвы сами собой текли очищающим, светлым потоком в его памяти, он лишь шёпотом их озвучивал и поддерживал в себе. Всем существом он потянулся и отдался этому потоку, радостно наблюдая за своими благими изменениями. Стыд выжигал слезами постыдные закоулки тёмных углов его души, все остающиеся кочки и коряги, за которые цеплялась его гордыня, сознание своей особости и значимости. Всё ныло в нём, рвало его, жгло от досады за совершённые им бесчиния. Тяжко было ему от свербящей, обременённой многими грехами совести. Ему хотелось с рыданиями пасть в ноги всем тем, кого он обманул или оскорбил. Обнять и расцеловать всех, кого он обидел. Благостно было ему ощущать происходящее в нём. Как легко и радостно со всем смрадным прощаться!.. Уже определялось и крепло его решение покончить со всем прежним. Уйти из того безконечного балагана, в который его затянуло. Найти достойную человека работу. Созидательную, полезную людям. Окружить себя простыми, добрыми, рабочими людьми. Остановиться в карусели разгула и похоти, обрести покой и чистоту. Полюбить всех и вся…
Резко, непривычно зазвонил телефон. Жуликовский вздрогнул. С минуту удивлённо приходил в себя. Вспомнил, что это его телефон, спрятанный в кармане брюк, звонит.
И тут же с рёвом со свиной стороны на него набросились несколько страшных чудищ. Схватили его вместе с лавкой и шарахнули об стенку. Так, что затрещали доски, подпирающие землю холма, да и все кости болящего. Он на мгновение был опрокинут в тьму безпамятства, но, придя в себя, усилием воли вывернулся в сторону иконы, закричал: «Помогите мне! Помоги мне, старец! Отец Ипполит, где ты?! Господи, прости! Помоги!...».
Тут же чудища, готовые его растоптать, разорвать, исчезли там, откуда вылетели, в пасти тяжело дышащего и хрипящего хряка.
Но снова нетерпеливо зазвонил телефон. И опять несколько жутких чудищ с отборной бранью и проклятиями бросились на болящего. Стали швырять его с лавкой из угла в угол, бить так, что непонятно, как он ещё остался живым…
Проблеском сознания он только шёпотом, смог произнести только одно слово: «Госпо-о-оди-и-и…», и опять чудища исчезли в пасти озверевшего уже свина.
К этому времени вызванная перед последней поездкой нардепа в самую глушь леса «спасительная» команда телохранителей его и полиции разгромила уже основную базу общины старца. На резвом заграничном вездеходе с широченными шинами, могущими гонять по снегу, по болоту… по чему угодно, домчались по следам от саней до избушки, где находился сам старец.
Первым вышиб дверь одним ударом ноги, вломился к нему тот, здоровый бугай–телохранитель нардепа.
— Что?!. Попался, старый хрен?!. Где ты тут запрятался?.. — заревел он не менее страшно, чем чудища-бесы на его хозяина-нардепа.
Старец не испугался и не прятался. Он, будто ничего необычного не происходит, продолжал стоять на коленях перед иконами и молиться.
Бугай, будто клешнёй, лапищей сгрёб его и безжалостно швырнул его в проём двери. Там услужливо подхватили, заковали его в наручники полиционеры и потащили к вездеходу. На ходу допытывались у него, где находится его помощник с драгоценным нардепом.
— Ничё! Вон, по следам в снегу найдём!.. — уверил их бугай-телохранитель и рванул вездеход по сугробам.
Именно в это время погрома общины один из вновь вырвавшихся чёрных, страшных чудищ, соучаствовавший в избиении нардепа, влетел ему в открытый рот. Жуликовский замер, поперхнулся, закашлялся, а потом вытаращил глаза, задёргался всем телом, как поросёнок, и, уставившись на хряка, разразился той бранью, выражениями, которые он более недели не изрыгал, забыл, не помнил:
— Ну, ты скотина, гадёныш! Ты долго… на меня таращиться будешь, а?!.. Хватит тут… хрюкать и вонять!.. Я тебя, пала, сейчас сам разорву на куски! Падаль ты! Гадина!..
Он продолжал исторгать из себя потоком чернословие. Замершие в недоумении на мгновение чёрные чудища, мучавшие его, вдруг, довольные, захохотали, заржали так, что дощатые стены землянки опять затряслись. Быстро, один за одним, чудища, будто под одеяло в родную тёплую постель, обратно улетели в раззявленный для проклятий и сквернословий рот нардепа. От этого он раздулся больше, чем свин, и ещё более распалялся в злобе. Уверенней, громче стал исторгать из себя скверную брань. Рваться изо всех сил от путавших его верёвок, переходя уже на визг и хрюканье, как хряк напротив него. Наконец, сам почерневший и раздувшийся, на пике визга, рёва и ора, Жуликовский вырвался из пут, подлетел к заметно уже похудевшему свину и схватив его, стал, как бешеный пёс, клацая зубами, грызть его, наносить один за одним удары и укусы. Связанный ещё хряк поначалу не мог ответить ему тем же. Только визжал что есть мочи и пытался извернуться, чтобы самому ответить тем же обидчику, тоже укусить его. Но куда там! В вернувшейся ему и умножившейся злобе нардеп многократно превосходил животное. Грыз и грыз его нещадно…
Наконец и свин порвал путы и смог на равных вступить в схватку. Он привстал на задние копыта, тоже вонзил в противника свои зубы и сжал челюсти что есть мочи. Потом, как и озверевший нардеп, стал мотать осатанело мордой, желая вырвать кусок захваченного вместе с одеждой тела противника. Они нещадно кусали, грызли друг друга, обливаясь ручьями крови. Рычали, визжали, ревели, хрюкали, плотно сцепившись в смертельных объятиях. Так и вывалились наружу, высадив дощатую дверь, урча, визжа, грызя один другого. Тут же свалились в воющий комок и покатились по снегу вниз к оттаявшему болоту. Плюхнулись туда, в жижу из грязи, тины и ледяной крошки, но и там не остыли, не расцепились, а ещё крепче вцепились друг в друга.
Барахтались, будто два переплетённых змея, выворачиваясь, остервенело вгрызаясь в соперника. Вертелись в жиже и водорослях, как веретено.
То всплывал свин с диким визгом и чавкая, вбирал пастью воздух, тут же поглощался мутными водами. То совсем очумевший и потерявший человеческий облик нардеп, с страшными проклятиями, отвратительными выражениями, сотрясая воздух, отчего содрогалось всё окружающее.
Так они крутились, стараясь одолеть, уязвить как можно более противника в уже довольно глубоком месте и далеко от пологого берега.
В это то самое время и подоспели приспешники Жуликовского.
Держа в одной руке за ворот помощника старца, извлечённого также с молитвы, в другой руке пистолет, бугай-телохранитель бросился было в болото к хозяину, но, застряв тут же по колено в топи, остановился. Хотел было помочь нардепу, выстрелить, убить его четырёхкопытного супротивника, но как это сделать, когда они схлестнулись, соединились по существу в одно скользкое, грязное, вертлявое сомкнутое тело.
Пока рьяный охранник соображал, что делать, круговорот сплетённых туш в болоте прекратился. Оба соперника полностью иссякли в своей силе и злобе, достигнув пределов. Изрыгающие ненависть ко всему и вся, их пасти заполнились уже природной грязью, так что они не смогли уже не то что сотрясать всё страшными звуками, но и вдохнуть воздуха для остервенелой борьбы. Испустив по несколько больших смрадных пузырей, они застыв в последнем своём, взаимном объятии предельной, дичайшей ненависти и злобы, исчезли в мутной жиже, поглотились ею.
Подбежавшие застыли, ничего не успев предпринять. Стояли в растерянности. Потом, сумрачные, стали потихоньку подносить доски. Выстилать ими путь по болоту к тому месту, где болотная муть поглотила сцепившихся противников.
Их достали, вытащили, но как ни старались, расцепить их крепчайшие узы никак не могли. Они так сцепились, переплелись и закоченели, что отделить их друг от друга было невозможно. Так и уложили их вместе. В их общем, смертельном, взаимном объятии. Погрузили в прицеп одного из вездеходов и поспешили выбраться из леса до полной темноты.
Дородный охранник, проверив надёжность пленения благочинного в третьем джипе-вездеходе, перебежал и сел во второй, где опутанный и стиснутый с двух сторон, сидел на заднем сидении старец.
Дав команду водителю первого джипа, главный охранник махнул рукой и грузно плюхнулся рядом с водителем. Сразу же, давая общий настрой всем, он, покосившись в сторону пленённого старца, угрожающе прорычал:
— Всё из-за тебя, старая ворона!
И бросил свою руку для удара по лицу того, кому он кинул обвинение, но машина подскочила на кочке и охранник промахнулся, ударил в плечо приятеля-конвоира, досадливо извинился:
— Нечаянно, вон этого хотел. Такого человека угробил!
Помолчав, угрожающе пообещал:
— Ничё! Доедем, разберёмся. За всё заплатит старый хрыч. По полной!..
Долго ехали молча, глядя на вихляющийся прицеп за первым вездеходом, в котором под тентом торчали выпирающие ноги знаменитого нардепа и копыта свина. Этот однообразный, а поэтому особенно печальный вид особенно угнетал.
Тишину нарушил тихий и спокойный голос старого священника:
— Мне его жалко не менее вас. Был бы сейчас здоровый, во всех отношениях, добрый человек, а теперь что?..
Старец с грустью указал ладонью на болтающийся впереди, в прицепе гибрид человеко-свина.
— Это вы его убили, святоши!! — снова взъярился и привскочил охранник, чтобы схватить старого священника, но машину опять подбросило, и он промахнулся.
Выдержав небольшую паузу, старец добавил:
— Именно из желания добра ему мы взялись за его исцеление. Оно шло успешно, и если бы он по-иудейски, не прибег к лукавству, не вызвал вас и вы не ворвались и не сорвали, то всё могло бы вполне разрешиться благополучно, совсем другим образом…
Ещё чуть помолчав, добавил:
— Он с желанием старался быть исцелённым. Превращался по существу в человека. Жаль, что этого не произошло…
— Ладно! Сиди!! Не оправдывайся, — рявкнул, обрывая его, дюжий охранник и ринулся было опять ударить старца, но один из конвоиров перехватил его выпростанную руку и отбросил в сторону, сказал:
— Угомонись! Без тебя есть кому разбираться. Доедем. Там специалисты будут решать, не мы.
— Чего?! — возмутился дюжий, сидевший впереди.
— А то! Есть постарше тебя чином. Ты не Бог, чтобы везде за всех решать, — не испугавшись, отпарировал конвоир.
Верный блюститель усопшего нардепа не ответил, проглотил дерзость сослуживца, которого поддержал и старец:
— Да, дорогие мои, Бог надо всеми нами. Его определения — самые главные…
Оценили 7 человек
17 кармы