Проект, названный нами «Могильщики Русского царства», посвящен виновникам крушения в России самодержавной монархии ‒ профессиональным революционерам, фрондирующим аристократам, либеральным политикам; генералам, офицерам и солдатам, забывшим о своем долге, а также другим активным деятелям т.н. «освободительного движения», вольно или невольно внесшим свою лепту в торжество революции ‒ сначала Февральской, а затем и Октябрьской. Продолжает рубрику очерк, посвященный начальнику штаба Верховного Главнокомандующего генерал-адъютанту М.В. Алексееву, изменившему своему Государю в трагические дни февраля-марта 1917 года и тем самым, внесшим значительную лепту в успех государственного переворота.
Михаил Васильевич Алексеев родился 3 ноября 1857 года в Вязьме в семье офицера ‒ участника Севастопольской обороны, выслужившегося из простых солдат. После нескольких классов Тверской классической гимназии Алексеев поступил вольноопределяющимся во 2-й Ростовский пехотный полк (1873), а затем, окончив в 1876 г. Московское пехотное юнкерское училище, был направлен для прохождения дальнейшей службы в 64-й пехотный Казанский полк. Получив в декабре 1876 г. первый офицерский чин прапорщика, М.В. Алексеев приобрел первый боевой опыт ‒ принял участие в Русско-турецкой войне (1877‒78) в составе отряда легендарного генерала М.Д. Скобелева, у которого некоторое время был ординарцем.
Продвижение по служебной лестнице шло успешно. В 1881-м, «за отличие», Алексеев получил чин поручика, через два года ‒ штабс-капитана (также «за отличие»), в 1885‒87 гг. командовал ротой. Поступив в 1887 г. в Императорскую Николаевскую академию Генерального штаба, Алексеев закончил ее по 1-му разряду, получив Милютинскую премию (1890), и в этом же году был произведен в капитаны. Затем последовала служба старшим адъютантом 1-го армейского корпуса и в Генеральном штабе; в 1894 г. Алексеев был произведен в подполковники, в 1898-м ‒ в полковники, а весной 1904 г. 46-летний офицер получил чин генерал-майора. Работая в Генеральном штабе, Алексеев с 1898 г. совмещал свою основную службу с преподавательской деятельностью, став к 1904 г. заслуженным профессором кафедры истории русского военного искусства Николаевской Военной академии. Впрочем, как вспоминал генерал Б.В. Геруа, «лектор он был плохой, привести в законченный вид и напечатать свой курс не имел времени, но практическими занятиями руководил превосходно». По словам же донского атамана А.П. Богаевского, Алексеев «искренно хотел и умел научить нас своей скучной, но необходимой для военного человека науке», заставляя «тщательно исполнять заданные работы, не оставляя без замечания ни одной ошибки или пропуска».
Во время Русско-японской войны М.В. Алексеев по собственному ходатайству отправился на театр военных действий и был назначен генерал-квартирмейстером 3-й Маньчжурской армии. В 1905-м он участвовал в организации наступления под Сандепу, в сражении под Мукденом, командовал заслоном при отступлении 2-й и 3-й Маньчжурских армий, заслужив Золотое оружие с надписью «За храбрость». Когда же неудачная для России война завершилась, генерал стал обер-квартирмейстером Главного управления Генерального штаба (ГУГШ), а с августа 1908 года возглавил штаб Киевского военного округа, получив вскоре чин генерал-лейтенанта «за отличие». В 1909 г. Алексеева даже хотели назначить на пост главы ГУГШ, но его кандидатура была отвергнута по причине незнания генералом иностранных языков. Военный историк генерал Н.Н. Головин оценивал профессиональные качества Алексеева очень высоко, отмечая, что тот «представлял собой выдающегося представителя нашего Генерального штаба. Благодаря присущим ему глубокому уму, громадной трудоспособности и военным знаниям, приобретенными одиночным порядком, он был на голову выше остальных представителей русского Генерального штаба». При этом, как писал жандармский генерал А.И. Спиридович, ничего воинственного в облике генерала не было: «среднего роста, худощавый, с бритым солдатским лицом, седыми жесткими усами, в очках, слегка косой, Алексеев производил впечатление не светского, ученого, статского военного. Генерал в резиновых калошах». А контр-адмирал А.Д. Бубнов, отдавая дань знаниям и трудолюбию Алексеева, отмечал, что он «не обладал даром и широтой взглядов полководцев, записавших свое имя в истории, и, к сожалению, находился в плену, как большинство наших офицеров Генерального Штаба, узких военных доктрин, затемнявших его кругозор и ограничивавших свободу его военного творчества... По своему происхождению он стоял ближе к интеллигентному пролетариату, нежели к правящей дворянской бюрократии».
1914 год Алексеев встретил в должности командира 13-го армейского корпуса, получив в первый же день войны назначение на должность начальника штаба армий Юго-Западного фронта. За успех в Галицийской битве (правда, относительный ‒ австрийцы были разбиты, но охватить противника с фланга не удалось) Алексеев 6 сентября 1914 года был пожалован орденом Святого Георгия 4-й степени, а 24 сентября «за боевые отличия» был произведен в генералы от инфантерии. Проявил себя Алексеев и накануне Варшавско-Ивангородской операции, разгадав намерение противника и предложив меры для парирования готовившегося прорыва (к сожалению, не принятые высшим командованием), а затем фактически руководил контрнаступлением нашей армии. Алексеев, еще накануне войны разработавший план действий в случае войны с Германией, предлагал Ставке вполне здравую стратегию: имея главной целью наступление на Берлин, сначала «окончательно расшатать» австро-венгерскую армию, и лишь затем сконцентрировать все силы на германском направлении. Но Ставка, предложения генерала проигнорировала продолжив распылять силы Русской армии сразу по двум направлениям.
Весной 1915 года М.В. Алексеев получил под свое командование Северо-Западный фронт (сменил заболевшего Н.В. Рузского), а в августе стал главнокомандующим армиями Западного фронта. Генералу пришлось руководить чрезвычайно тяжелым «Великим отступлением» нашей армии, терпевшей нужду практически во всем. Несомненной заслугой генерала было то, что ему удалось предотвратить окружение и уничтожение отступавших русских войск на территории Польши.
В этих тяжелейших условиях в августе 1915 года Император Николай II принял непростое решение возглавить армию. Однако, не имея необходимого опыта и знаний, чтобы лично руководить ходом операций, он предложил должность начальника своего штаба генералу Алексееву. Как справедливо отмечал военный историк А.А. Керсновский, «Государь не строил никаких иллюзий. Он отдавал себе отчет в своей неподготовленности военной и ближайшим своим сотрудником и фактическим главнокомандующим пригласил наиболее выдающегося деятеля этой войны генерала Алексеева, только что благополучно выведшего восемь армий из угрожавшего им окружения». Определенную роль в этом назначении сыграла и русская фамилия генерала, поскольку общественное мнение, после постигших нашу армию неудач, было склонно приписывать их нерадивости (а то и измене) генералов с немецкими фамилиями ‒ Ренненкампфу, Сиверсу, Шейдеману и др. В связи с этим была отклонена кандидатура главного «конкурента» Алексеева ‒ талантливого генерала П.А. Плеве, который изначально намечался на эту должность.
С августа 1915 года, М.В. Алексеев как начальник штаба Ставки фактически руководил всеми военными операциями, за исключением периода с ноября 1916-го по февраль 1917 года, когда из-за обострившейся уремии был вынужден временно передать свои полномочия генералу от кавалерии В.И. Гурко. Достижения генерала Алексеева как главного стратега Русской армии оценивались современниками по-разному: одни превозносили его полководческий талант, другие ‒ указывали на явные просчеты и недостатки (именно он разработал план неудачной Нарочской операции 1916 г., стоившей жизней 120 тыс. наших солдат, а во время знаменитого Брусиловского прорыва не сумел проявить достаточной решительности, чтобы заставить командующих Западного и Северного фронтов энергично поддержать наступление генерала А.А. Брусилова). По оценке Брусилова, Алексеев был «отличный стратег», но «его главный недостаток состоял в нерешительности и мягкости характера». «Он был генерал, по преимуществу, нестроевого типа, о солдате никакого понятия не имел, ибо почти всю свою службу сидел в штабах и канцеляриях, где усердно работал и в этом отношении был очень знающим человеком ‒ теоретиком, ‒ продолжал Брусилов. ‒ Когда же ему пришлось столкнуться в живой жизнью и брать на себя тяжелые решения ‒ он сбился с толку и внес смуту и в без того уже сбитую с толку солдатскую массу».
Как бы то ни было, Император очень высоко ценил своего начальника штаба и доверял ему, произведя его в апреле 1916 г. в генерал-адъютанты. В переписке с Александрой Федоровной Государь называл Алексеева своим «косоглазым другом» и всегда о нем хорошо отзывался, а о работе с ним говорил, что она носит характер «захватывающего интереса». Генерал А.И. Деникин, касаясь взаимоотношений Алексеева и Государя, отмечал в своих воспоминаниях: «Несколько раз, когда Михаил Васильевич, удрученный нараставшим народным неудовольствием против режима и трона, пытался выйти из рамок военного доклада и представить царю истинное освещение событий, когда касался вопроса о Распутине и об ответственном министерстве, он встречал хорошо знакомый многим непроницаемый взгляд и сухой ответ. "Я это знаю". Больше ни слова. Но в вопросах управления армией государь всецело доверялся Алексееву, выслушивая долгие, слишком, быть может, обстоятельные доклады его. Выслушивал терпеливо и внимательно, хотя, по-видимому, эта область не захватывала его. Некоторое расхождение случалось лишь в вопросах второстепенных ‒ о назначениях приближенных, о создании им должностей и т.п.».
В целом же, Император был более чем удовлетворен своим начальником Штаба, про которого писал супруге: «Не могу тебе передать, до чего я доволен генералом Алексеевым. Какой он добросовестный, умный и скромный человек, и какой работник!» Как утверждал Г.М. Катков, «Алексеев был скромным и сдержанным человеком, образованным генералом, к которому государь относился чрезвычайно внимательно (...) Каждое утро государь и Алексеев несколько часов обсуждали дела фронта. Они, по-видимому, хорошо понимали друг друга, и нет никаких указаний на то, что государь пытался навязать своему начальнику штаба какие-нибудь стратегические или тактические идеи. Фактически Алексеев был главнокомандующим, и каждое его начинание поддерживалось государем».
Но, несмотря на особое отношение к нему Императора, накануне Февральской революции М.В. Алексеев, как и ряд других генералов Русской армии, стал поддерживать отношения с представителями либеральной оппозиции. Как отмечал историк Г.М. Катков, «невозможно было избежать официальных контактов между главнокомандующими фронтов и лидерами общественных организаций, функции которых заключались в помощи армии, в уходе за ранеными и больными, во все усложняющейся и расширяющейся организации снабжения продовольствием, одеждой, фуражом и даже оружием и боеприпасами. Лидеры общественных организаций... не замедлили воспользоваться официальными контактами, чтобы постоянно жаловаться на инертность правительственных учреждений и заострять проблемы, которые и так осложняли отношения между главнокомандующими и министерствами. Сам Гучков и его заместитель Коновалов обрабатывали Алексеева в Ставке, а Терещенко, глава киевского военно-промышленного комитета, прилагал все усилия к тому, чтобы повлиять в том же духе на Брусилова, главнокомандующего Юго-Западным фронтом».
Трудно сказать, являлся ли М.В. Алексеев «членом масонской ложи», как утверждали некоторые эмигрантские публицисты (историками такой факт не установлен), но несомненно то, что генерал все больше и больше втягивался в игры оппозиционных политиков. Как утверждал А.И. Гучков, направлявший Алексееву письма со своими «горькими наблюдениями» и советами, тот «был настолько осведомлен (о замыслах оппозиции. ‒ А.И.), что делался косвенным участником». И хотя общение Гучкова с начальником штаба, видимо, этими письмами и ограничивалось, нельзя не отметить, что генерал об этой корреспонденции Императору не доложил. Прав был Г.М. Катков, который не найдя оснований обвинить Алексеева в прямом участии в подготовке заговора против Царя, признавал, что генерал вел себя накануне революции двулично.
Историк С.В. Куликов так характеризует взгляды М.В. Алексеева накануне революции: «Борьба Думы и правительства находила "сочувствие" у начальника штаба Ставки генерала М.В. Алексеева. Поведение генерала "в тоне общественной оппозиции" нравилось его подчиненным. (...) Когда офицеры заговорили в столовой о назначении премьера [Б.В. Штюрмера] министром иностранных дел, М.В. Алексеев заметил: "Я теперь не удивлюсь, если завтра Штюрмера назначат на мое место ‒ начальником Штаба". "Сказано это было, ‒ вспоминал протопресвитер Г.И. Шавельский, ‒ с раздражением и так громко, что все могли слышать". (...) Кадровые перемены лета 1916 года начальник штаба расценил как "торжество безответственных влияний". (...) Во время пребывания Александры Федоровны в Могилеве М.В. Алексеев выказывал "нерасположение" к ней демонстративными отказами от приглашения к царскому столу. (...) Указывая на вред, приносимый слухами о Г.Е. Распутине престижу царя и России, М.В. Алексеев умолял Николая расстаться со старцем. Однако царь ответил: "Оставьте, Михаил Васильевич, поверьте мне, что это мое частное дело"».
Князь В.А. Друцкой-Соколинский отмечал, что Алексеев, «обожая Родину и народ», не был сторонником самодержавия, так как был «детищем той среды, откуда он вышел ‒ русской мелкой буржуазии, среды, как известно, наиболее либеральной и прогрессивной, видевшей счастье народа в быстром наступательном движении вперед как в области чисто политической, так равно и в социальной. Если бы Алексеев был членом Государственной думы, то (...) он примкнул бы к "Прогрессивному блоку" и подал бы свой голос за ответственное министерство».
Очевидно, что симпатии Алексеева были на стороне либеральной оппозиции. А.И. Деникин отмечал, что борьба Прогрессивного блока с правительством находила «несомненно сочувствие у Алексеева». Член Прогрессивного блока Б.А. Энгельгардт в октябре 1916 года советовался с Алексеевым о содержании декларации блока, и, по справедливой оценке С.В. Куликова, солидарность с требованиями «блокистов» уже выводила его «за пределы лояльности». Очевидцы вспоминали о разговорах генерала в пользу конституционного строя. А как вспомнил В.В. Вырубов, представлявший Земский союз при Ставке, в конце октября 1916 года Алексеев во время беседы с председателем Земского союза Г.Е. Львовым, предлагал даже арестовать Александру Федоровну, когда она будет в Ставке «как лицо, явно работавшее на развал страны и в пользу врага», и затем заключить ее в монастырь. Начальник штаба также надеялся заставить Императора утвердить «правительство общественного доверия», предлагаемое либеральной оппозицией, которые бы возглавил князь Г.Е. Львов (как утверждает Куликов, «другим кандидатом в премьеры был сам М.В. Алексеев»). Единственное условие, которое ставил Алексеев, заключалось в том, чтобы лично Николаю II не было причинено «никакого зла», но в случае его неуступчивости генерал допускал требование отречения Императора в пользу сына.
«Будучи, наряду с руководителями Земского союза, во главе заговора, направленного против супруги его суверена, ‒ заключает Куликов, ‒ М.В. Алексеев вел двойную игру. Публично он выступал в роли ревностного защитника существующего строя от покушений на него со стороны того же самого союза. (...) [Но] борьбу с оппозицией М.В. Алексеев вел только на словах. Когда в октябре Б.В. Штюрмер, допуская "возможность революции" потребовал от генерала, чтобы ненадежный петроградский гарнизон был заменен отборными частями, М.В. Алексеев отказал ему в этом. Если план ареста императрицы сорвался, то не по причине лояльности генерала, а потому, что в назначенный для его реализации день Александра Федоровна в Ставке отсутствовала».
В беседе с протопресвитером Г.И. Шавельским, состоявшейся 30 октября 1916 года, Алексеев заявил: «Нет смысла служить: ничего нельзя сделать, ничем нельзя помочь делу. Ну что можно сделать с этим ребенком! (Т.е., Государем. ‒ А.И.) Пляшет над пропастью и... спокоен. Государством же правит безумная женщина, а около нее клубок грязных червей: Распутин, Вырубова, Штюрмер, Раев, Питирим».
Надо заметить, что в отличие от Императора, Александра Федоровна не доверяла Алексееву (и, как видим, не без причин). Осенью 1916 г. она предупреждала мужа, что Гучков и Родзянко обрабатывают начальника штаба, советовала супругу дать генералу длительный отпуск, а когда Алексеев тяжело заболел и был вынужден сдать дела и уехать на лечение в Крым, писала: «Бог послал болезнь, ‒ очевидно, с целью спасти тебя от человека, который сбился с пути и приносит вред тем, что слушает дурных писем и людей... а также за его упрямство».
Сам же генерал Алексеев в разговоре с Деникиным позже утверждал, что он лично был против государственного переворота, и когда к нему с таким предложением обратились «представители некоторых думских и общественных кругов», то он, якобы, призвал их «во имя сохранения армии не делать этого шага». Однако, как заверял Алексеев, «те же представители вслед за ним посетили Брусилова и Рузского и, получив от них ответ противоположного свойства, изменили свое первоначальное решение: подготовка переворота продолжалась». С.В. Куликов, комментируя эти воспоминания генерала Деникина, отмечал, что, хотя описанное Алексеевым выглядит вполне достоверным, но, учитывая обстоятельства, в которых этот рассказ был сделан (т.е., когда уже всем стали наглядно видны последствия крушения монархии), Алексеев вполне мог попытаться снять с себя вину за случившееся.
Несколько оправившись от болезни, генерал Алексеев вернулся из Крыма в Ставку 18 февраля 1917 года и вскоре вызвал в Могилев Государя в связи с подготовкой к наступлению на Юго-Западном фронте. Однако некоторые исследователи предполагают, что причина, по которой начальник штаба настаивал на личном присутствии Главнокомандующего в Ставке, могла быть и иной ‒ выманить Государя из Петрограда. А вскоре, 23 февраля, в столице Российской Империи начались революционные беспорядки...
В первые дни Февральской революции М.В. Алексеев пытался склонить Императора пойти на уступки и даровать стране «ответственное министерство», состоящие из представителей либеральной оппозиции. После отъезда Николая II из Ставки, который Алексеев старался всячески задержать, генерал проинформировал главнокомандующих фронтами о развитии событий в Петрограде, указав, что, «по частным сведениям (на самом деле ‒ по сведениям, полученным им от М.В. Родзянко. ‒ А.И.), революционное правительство вступило в управление Петроградом» и заключал: «на всех нас лег священный долг перед Государем и Родиной сохранить верность долгу и присяге в войсках действующих армий, обеспечить железнодорожное движение и прилив продовольственных запасов». Однако Алексеев сам же и нарушил данный им завет: отказавшись взять на себя контроль над управлением железными дорогами, которые в итоге оказались во власти комиссара А.А. Бубликова, он тем самым, по словам Каткова, «лишал себя важнейшего орудия власти, которое при тех критических обстоятельствах вполне могло быть им использовано в решении политического кризиса». Это решение Алексеева впоследствии стало еще одним обвинением его в двурушничестве, преступном бездействии, а то и в прямом заговоре. С.Н. Вильчковский так характеризовал действия Алексеева: «Ему предстояло два решения, для исполнения которых "каждая минута могла стать роковой", как справедливо отмечает он в своей циркулярной телеграмме. Либо сделать "дорогую уступку" ‒ пожертвовать Государем, которому он присягал, коего он был генерал-адъютантом и ближайшим советником по ведению войны и защите России, либо ‒ не колеблясь, вырвать из рук самочинного Временного правительства захваченные им железные дороги и подавить бунт толпы и Государственной Думы. Генерал Алексеев избрал первое решение ‒ без борьбы сдать все самочинным правителям, будто бы для спасения армии и России. Сам изменяя присяге, он думал, что армия не изменит долгу защиты родины».
С 28 февраля 1917 года Алексеев, являясь фактическим Главнокомандующим Русской армии, по словам Г.М. Каткова, «перестал быть по отношению к царю послушным исполнителем и взял на себя роль посредника между монархом и его бунтующим парламентом». Рассчитывая, что Император будет вынужден пойти на уступки и доверившись сведениям, полученным от председателя Государственной Думы М.В. Родзянко, Алексеев не хотел ускорять движение фронтовых частей к Петрограду, тем самым способствуя торжеству революции. Когда же стало известно о том, что революционные беспорядки перекинулись на Москву, генерал отправил в штаб Северного фронта телеграмму для Императора, в которой, справедливо отмечая, что революция «знаменует собой позорное окончание войны со всеми тяжелыми для России последствиями», просил Царя... не подавлять восстания силой, так как это «приведет Россию и армию к гибели». Рецепт «спасения страны» у начальника Штаба был следующий: не мешать Государственной думе восстанавливать порядок, и даровать стране акт, «способствующий общему успокоению», поставив «во главе правительства лицо, которому бы верила Россия и поручить ему образовать кабинет». Проводя свою линию, Алексеев оказывал откровенное давление на Императора, трактуя происходящее в стране довольно тенденциозно и не гнушаясь передергиванием фактов. Поздним вечером 1 марта Алексеев направил в Псков подготовленный в Ставке проект манифеста, в котором в качестве главы нового кабинета предлагался М.В. Родзянко. В итоге, в час ночи 2 марта 1917 года Император Николай II, уступив давлению генералов М.В. Алексеева и Н.В. Рузского, согласился на учреждение «ответственного министерства» и приказал остановить отправку войск, выделявшихся для подавления мятежа в Петрограде.
Однако, как известно, к успокоению страны это решение не привело. Выяснилось, что уступки Императора уже не достаточно, что она «запоздала», и что требование ответственного министерства себя уже изжило, так как на повестке дня ‒ отречение Государя от престола в пользу сына. И М.В. Алексеев стал настоятельно советовать генералитету «спасти действующую армию от развала», добиваясь от Царя отречения. Алексеев разослал соответствующую телеграмму главнокомандующим фронтами, в которой просил поддержать отречение, так как «обстановка, по-видимому, не допускает иного решения». По сути, как отмечал П.Н. Милюков, Алексеев этой телеграммой передал своим подчиненным требование отречения по формуле «Прогрессивного блока». Как справедливо замечает историк О.Р. Айрапетов, «начальник штаба Главковерха даже не упомянул о возможности сопротивления революции, он как бы подводил своих подчиненных к решению о детронизации императора». Поэтому прав дворцовый комендант генерал В.Н. Воейков, отмечавший, что «в тяжелые дни, когда еще можно было много сделать и спасти положение, генерал Алексеев не обратился ни к одному из главнокомандующих с напоминанием о долге Присяги перед Царем и Родиной...»
После свержения монархии генерал М.В. Алексеев присягнул Временному правительству и, после некоторых колебаний новой власти, 2 апреля 1917 года был назначен Верховным главнокомандующим Русской армии. Тогда-то Михаилу Васильевичу пришлось в полной мере убедиться в деловых способностях творцов Февраля, в их «умении» наводить порядок и в том, насколько отречение Государя посодействовало «успокоению» армии. Алексеев пытался остановить развал армии, выступал против деятельности Советов и солдатских комитетов в армии, старался уберечь солдат от «агитаторов» и «политики», стремился восстановить старую власть офицерства, ‒ но все было тщетно. А уже 21 мая, после обращения к А.Ф. Керенскому с требованием немедленно восстановить деятельность военных судов в войсках и приводить их приговоры в исполнения «без всяких смягчений и изъятий», а также расформировать полки, которые отказываются выполнять распоряжения своих командиров, Алексеев был смещен с должности и заменен генералом А.А. Брусиловым. Говорили, что Алексеев к этому времени уже стал понимать, к чему привело его соучастие революции, и будто бы даже как-то обмолвился: «никогда себе не прощу, что поверил в искренность некоторых людей, послушался их и послал телеграмму главнокомандующим по вопросу отречения Государя от Престола». Но исправить что-либо было уже невозможно.
Выступая 15 августа на заседании Государственного совещания в Москве, М.В. Алексеев констатировал: «Армия полностью прикоснулась к политике. Она увлеклась митингами, она прикоснулась к желанию мира и к сохранению своей драгоценной жизни. Можно сказать, что с этого времени армия превратилась во всероссийский военный митинг, с участием немецких представителей, и в этих митингах умерла или заснула здоровая большая душа русского солдата». Отдавал ли себе генерал отчет в том, что именно он и другие представители генералитета империи и были зачинателями этого печального процесса, когда в 1916-м году решили окунуться в большую политику?
Во время августовского выступления 1917 года, чтобы спасти генерала Л.Г. Корнилова и его сторонников, Алексеев согласился, по собственным словам, «принять на свою седую голову бесчестие ‒ стать начальником штаба у "главковерха" Керенского». На долю Алексеева выпал арест генерала Корнилова и его сподвижников, которых он не считал мятежниками, а видел в них «лучших, доблестных сынов и искусных генералов». А уже 10 сентября генерал вышел в отставку.
Октябрьскую революцию М.В. Алексеев встретил в Петрограде, где работал над созданием «кадра новой армии» ‒ так называемой «Алексеевской организации», которая могла бы противостоять «надвигающейся анархии и немецко-большевистскому нашествию». Вынужденный скрываться от новой власти, Алексеев в штатской одежде бежал в Новочеркасск, откуда опубликовал воззвание к офицерам, призывая их «спасти Родину». Вскоре к нему присоединился прибывший на Дон генерал Л.Г. Корнилов и «Алексеевская организация» стала ядром Добровольческой армии. М.В. Алексеев принял участие в Первом и Втором кубанских походах Добровольческой армии, занимался ее гражданским и финансовым управлением, внешними сношениями и организацией антисоветского подполья. Верховный руководитель Добровольческой армии не застал ни значительных побед белых, ни их конечного краха ‒ он скончался 8 октября 1918 года от воспаления легких и был похоронен в усыпальнице Екатерининского собора в Екатеринодаре. При отступлении белых войск в начале 1920 года прах генерала был вывезен в Сербию и перезахоронен в Белграде.
Белый генерал Н.С. Тимановский рассказывал, что незадолго до смерти Алексеев в откровенной беседе сказал ему: «Николай Степанович! Если бы я мог предвидеть, что революция выявится в таких формах, я бы поступил иначе». По словам Тимановского, «старика мучили угрызения совести, он жалел»...
Рассуждая о роли генерала М.В. Алексеева в революции 1917 года, эмигрантский исследователь В. Кобылин писал: «Конечно, нельзя требовать от человека того, чего у него нет. Алексеев, при всех его способностях стратега, был человеком не героического характера. Типичный обыватель без широкого кругозора; честный по-своему, не желавший, конечно, того, что произошло, но не понявший, что с уходом Царя и все старания по сохранению фронта для операции военного наступления будут излишними. Не понял мистического смысла Царской Власти, верил такой дряни (да простит мне читатель эти выражения), как Гучков, Львов и всей этой масонской компании. (...) [Алексеев] не посмел взять на себя ответственность в подавлении бунта, подготовленного врагами государства и... поплелся за изменниками России». И в этих словах немало горькой правды, ведь если бы высшее командование Русской армии во главе с генералом М.В. Алексеевым выполнило свой долг перед Императором и осталось верным присяге, победа революции оказалась бы под большим вопросом.
Подготовил Андрей Иванов, доктор исторических наук
Оценили 10 человек
13 кармы