В нашей истории, героизма хватит хоть на всю планету. Для нас, это явление настолько привычное, что мы даже перестаем его замечать. Героические поступки почти перестали поражать. Скорее нас поражает не то, что кто-то проявил героизм, а то, что кто-то его не проявил, даже когда на него смотрела вся страна.
Как вы помните, 09 июня 2016г. В подмосковье упал СУ-27. Погиб командир звена «Русских витязей» гвардии майор Сергей Еременко. Как выяснилось позже, он не успел катапультироваться из-за того, что отводил самолет от населенного пункта.
Подвиг? Подвиг. Герой? Герой. Была страна потрясена его поступком? Нет. Было горе, но потрясения не было. Не потому что у нас черствые сердца, а потому что мы в большинстве своем, так воспитаны. Все понимают, что был бы на его месте другой пилот, было бы тоже самое. Все понимают, что если где-то в других странах, у пилота есть выбор — катапультироваться или спасти людей, то у наших летчиков выбор только в том, отводить самолет вправо или влево, упасть до деревни или после нее.
Когда 17 марта 2016г. в Сирии, погиб Александр Прохоренко, вызвав огонь на себя — это было горе, но не потрясение. Потрясение было в Европе. Потрясение было в США. О его подвиге там писали не меньше, чем у нас. По скудости ума своего, они назвали его русский Рембо, не понимая, что Рембо — это выдумка, а русский солдат — это плоть и кровь земли нашей. Его поступок их поразил, а мы просто плачем, но ни чуть не удивляемся. Такова наша традиция.
Наша традиция чтить память погибших. Чтить, а не торговать этой памятью. Да мы тоже вешаем мемориальные доски, называем улицы их именами, мы вручаем их вдовам награды, но потом, мы тихо расходимся по домам. А вдовы остаются одни. Они не ждут от нас почестей, они не требуют к себе внимания. Они проживают свое горе дома, в семье. Они выплакивают, выстанывают, выцарапывают его в одиночку. Они в одиночку растят и воспитывают детей. Они воспитывают их так, чтобы дети помнили отца. И дети вырастают и они помнят и они-то могут повторить, если что, но не кричат об этом. Это длится из поколения в поколение, из столетия в столетие. А мы ничуть не удивляемся. Такова наша традиция.
Мы много хлебнули горя, мы знаем его вкус и мы понимаем его. Мы понимаем, что силу выжить, вдове дает не сердечко из свечечек выложенное на асфальте в Москве или Париже, и не аватарки с траурными флагами в соц. сетях, а рубашка мужа, которую она хранит как святыню и корит себя за то, что стирала ее слишком хорошо, потому не осталось родного запаха на ней. А если остался, то она дышит им, но едва-едва, чтобы было чем, в другой раз поддержать себя. Мы знаем, что слышит она голос его и днем и ночью. Знаем, что теперь, перед тем как что-нибудь сделать, она всегда спрашивает себя - а что бы сказал Он, а как бы Он поступил. Мы знаем это и не мешаем ей.
Мы лишь осторожно приглядываем со стороны - а вдруг чем помочь надо. А если встретимся с ней взглядом, то и неловко нам. Неловко сослуживцу, что это не он погиб, а ее муж. Неловко и жене сослуживца, за свою женскую радость, что ее-то муж живой. И только вдовы смотрят друг другу в глаза без стыда. Смотрят и молчат, ибо понимают все без слов. Смотрят сухими глазами, ибо не осталось слез. Такова наша традиция.
Сегодня ровно четыре месяца со дня гибели Александра Прохоренко.
Родила ли его беременная супруга — я не знаю. Прошло всего четыре месяца, но о ней уже никто не пишет. Это тоже наша традиция и это хорошо. Лишь на первый взгляд, кажется, что было бы намного лучше, если бы о семье писали бы до сих пор, но ведь это означало бы, что мы лишь бередили бы квороточащую рану. И ради чего? Ради того, чтобы показать себе и другим, мол вот мы какие душевные, какие воспитанные и цивилизованные. Мы могли бы так делать, если бы не знали, что такое горе и не понимали его.
Мы понимаем. Мы знаем, что когда сочувствие показное, когда оно делается на заказ, то это - подло. Смотреть на марш "Я —Шарли" было также омерзительно, как смотреть на бородатую женщину.
К счастью, мы не тревожим покой семей, при первом же нашем желании побыть хорошенькими в своих же собственных глазах. Мы знаем цену горя. И мы не можем скорбеть по заказу, как не можем скорбеть и по приказу. Мы не умеем скорбеть красиво и не умеем скорбеть толпой. А еще, наше горе не пахнет духами.
Русское горе пахнет кровью и потом. Пахнет луком и сапогами. Пахнет машинным маслом, табаком и травой полевой. Наше горе пахнет дождями. Пахнет морем, болотом и небесами. Наше горе пахнет землей.
Если бы можно было описать все воинские и гражданские подвиги, которые были совершены на нашей земле или в других землях нашими людьми, и сложить эти записи в одну стопку, то получилась бы башня высотой до небес. Мы уже давно построили свою вавилонскую башню и достали ею до Бога, мы уже давно построили свой мост в Вечность.
Нам уже давно не нужно никому ничего показывать. Это если в стране есть один герой, да и то киношный, то вокруг него можно прыгать толпой годами. А у нас их миллионы. Мы давно заслужили право чтить их в одиночку секундой молчания, и не по заказу, а только тогда когда нам это нужно.
Сегодня мне это было нужно...
Оценили 15 человек
15 кармы