"Надо наступать на единоличника" И.Сталин

Автор статьи - доктор исторических наук Вылцан М.А. (изложено в сокращении)

Единоличное крестьянское хозяйство 30-х годов не было однородной массой. «Инструкция НКФ СССР о порядке проведения сельхозналога в 1929 г.» выделяла две группы дворов: «кулацкие хозяйства» и «трудовые единоличные хозяйства». Эти категории прослеживаются и в документах финансовых органов в середине 30-х гг. Признаки «кулацких хозяйств» применительно - к местным условиям совершенно произвольно определялись Совнаркомами союзных и автономных республик и краевыми (областными) исполкомами. Такие хозяйства облагались налогами в индивидуальном порядке. Инструкция 1933 г. к числу индивидуально облагаемых («твердозаданцев») относила и хозяйства единоличников, «злостно не выполняющих заданных им планов посева и натуральных обязательств по сдаче сельскохозяйственной продукции государству»[1].

В протоколах сельских и районных налоговых комиссий содержатся сведения о числе единоличников, привлекаемых к индивидуальному обложению в указанном селении. Для каждого домохозяина указан перечень признаков, по которым хозяйство включается в список «твердозаданцев», перечислены источники дохода в хозяйстве, определены нормы доходности земли и т.д., даны основания, по которым исчислен облагаемый доход от неземледельческих заработков[2]. Например, в протоколах собрания группы бедноты при Низовском сельсовете Андомского района Ленинградской области от 20 января 1931 г. для хозяйства Н.И. Харина перечислены следующие источники доходов: от сельского хозяйства — 125 руб., от сенокоса — 150, лошади — 60, трех коров — 180, быка— 150, двух телят— 200, двух овец— 30, двух ягнят— 20, выкатка леса— 250, перевозка сена— 150, зарплаты — 500, рыбной ловли — 100, пушнины — 75, заготовки дубья — 25 руб. Хозяйство Н.И. Харина решением собрания «как имеющее кулацкие признаки» было обложено в индивидуальном порядке[3].

Положение 9—10 млн единоличных крестьянских хозяйств, насчитывавшихся в стране после завершения в основном сплошной коллективизации, иначе как бедственным назвать было нельзя. Это хорошо видно, например, из докладной записки «О мероприятиях по укреплению колхозов и положению единоличников Западной области», подписанной секретарем Западного обкома ВКП(б) И.П. Румянцевым и направленной в ЦК ВКП(б) 27 августа 1934 г.[5]. По данным этого документа, в области насчитывалось 348 тыс. единоличных хозяйств, или 33,4% всех крестьянских хозяйств (1 млн 38 тыс.). Сталинская «революция сверху» подорвала экономику не только коллективизированных хозяйств, но в еще большей мере единоличников. «Обеспеченность единоличника посевами и скотом, — говорится в записке, — во всех районах области стоит значительно ниже обеспеченности колхозного двора, причем с каждым годом единоличник по обеспеченности посевами и скотом все больше и больше отстает от колхозников». Если в 1932 г. в северных районах области единоличник был обеспечен посевами хуже, чем колхозный двор, на 20 — 25%, то в 1934 г. — уже на 35 — 40%; в центральных районах области это отставание достигало 45 — 50%. Такая же примерно картина наблюдалась и в обеспеченности скотом. В Локянском районе (северная часть области) за два года посевы единоличника сократились в среднем на одно хозяйство с 3,5 до 2,6 га, а в колхозах возросло до 3,9 га; в 1934 г. в колхозах обеспеченность крупным рогатым скотом на один двор составляла 2,5 головы, а у единоличника — 1,4 головы. Лошадей на 100 дворов приходилось в колхозах 92 головы, у единоличников —76.

«Основная группа единоличников (80 — 85% общего количества хозяйств), — отмечалось в записке, — из года в год сокращает свое хозяйство, среди них с каждым годом увеличивается число безлошадных, бескоровных и вообще без всякого скота хозяйств... Есть такие хозяйства, которые используют пахотные земли только на 50 —60%, посев производят небольшой... живут в большой нужде, проедают свое хозяйство, а часто и совсем ликвидируют хозяйство, уезжая в другие области — Украину, Сибирь и т.д., нередко возвращаясь обратно еще более ослабленными, и идут нищенствовать».

Данные по другим областям и краям России являли ту же картину деградации единоличного сектора сельского хозяйства. Удельный вес земельного фонда единоличников в 1934 г. составил лишь 12,6%. На одно единоличное хозяйство приходилось 2,7 га посева в Московской области, 2,3 га в Ивановской, 3,5 га в Горьковском крае (или в 1,7 раза меньше общественного посева в расчете на один колхозный двор)[6]. По данным Калининской области, 6% единоличников имели посевы величиной до 1 га, 44— от 1,1 до 3 га, 30— от 3,1 до 4 га и лишь 20% — свыше 4 га[7]. Удельный вес единоличного сектора в общей площади посева составлял в 1934 г. в Московской области 16%, в Ивановской области — 18,9, Горьковском крае — 28,2%, поголовье лошадей — соответственно 20,4; 27; 32,8, крупного рогатого скота— 19,2; 25,6; 30%[8]. Единоличники в расчете на 100 дворов были значительно слабее колхозников обеспечены и мелким скотом. В целом размер посева на один двор в 1934 г. по сравнению с 1928 г. сократился в 1,7 раза[9].

Для того чтобы как-то свести концы с концами, единоличники указанных регионов занимались традиционными неземледельческими заработками, дававшими в среднем до 25,6% доходов. А в Калининской области денежные доходы от этого источника составили от 31,8 до 84%[11]. Особенно высокими были доходы по извозу, выжигу угля, заготовке дров.

В развитии особо рентабельных отраслей сельского хозяйства, как и широком спектре неземледельческих заработков, сказывались жизнестойкость крестьянского хозяйства, предпринимательская жилка единоличников, сумевших даже в крайне неблагоприятных условиях проявлять свои потенциальные возможности. Однако все это вызывало крайне негативную реакцию у сталинской власти. В партийных кругах, в прессе, на разного рода совещаниях не переставала вестись кампания против единоличников, обвиняемых в рвачестве, спекулятивных тенденциях. По указанию Сталина 2 июля 1934 г. в Кремле было созвано специальное совещание по вопросу о коллективизации и единоличнике.

В работе совещания участвовали члены ЦК партии и секретари республиканских, краевых и областных партийных организаций. Во всех выступлениях звучало одно: за последние полтора-два года вовлечение крестьян в колхозы почти прекратилось. Единоличники не желают вступать в колхозы. Если уровень коллективизации кое-где и повысился, то преимущественно за счет сокращения общего числа хозяйств в деревне, раскрестьянивания. Раздавались сетования, что райкомы партии и политотделы ослабили внимание к единоличнику, т.е. нажим на него. Отвечая некоторым выступавшим, например секретарю Свердловского обкома ВКП(б) И.Д. Кабакову, говорившему, что единоличный труд дает больше выгод для крестьянина, чем колхозный, Сталин сказал: «Товарищи увлеклись в своей критике, когда думали, что вопрос стоит о том, выгодны ли колхозы или нет. Этот вопрос решен. Он не стоит и не будет стоять». 

И вообще, по мнению вождя, некоторые «товарищи» на совещании «говорили не о том, о чем нужно было говорить». «Речь идет о том, почему у нашего актива на местах перестало хватать внимания на дело коллективизации. Успокоились, дескать, все сделано, победа полная и больше не о чем заботиться». Проглядели, что «индивидуал перевооружился»[13].

Сталин сформулировал свой «хозяйский» подход к единоличнику, суть которого сводилась к тому, чтобы создать для него более невыносимые условия жизни, чем в колхозах. Он наставлял своих аппаратчиков: «Надо наступать на единоличника. Надо, чтобы индивидуал видел, что лучше в колхозе... Это не значит, что я стою за то, чтобы уничтожить индивидуалов, арестовать, расстрелять, наказать их и пр. Это тоже не выйдет. Это будет не хозяйский подход. Индивидуальное хозяйство нам дает кое-какой хлеб... Их надо воспитывать в порядке экономических и финансовых мероприятий... усилить налоговый пресс»[14].

«Усилить налоговый пресс» — такова была генеральная линия Сталина и партии в отношении единоличника, означавшая экономическое удушение более 9 млн крестьянских хозяйств (по данным на лето 1934 г.).

"Утром мажу бутерброд, сразу мысль - а как народ?" (с)

В сентябре 1934 г. СНК и ЦИК СССР приняли закон о единовременном налоге на единоличника[15]. Налоговые ставки значительно повышались, зачастую без учета наличных средств производства и рыночных доходов.

Еще в «Положении о взыскании налогов и налоговых платежей», утвержденном в 1932 г.[16], за неуплату сельхозналога предусматривались опись и арест имущества недоимщика. А в хозяйствах, причисленных к «кулацким», все имущество, за исключением предметов первой необходимости, могло быть описано и продано с торгов. Теперь ответственность единоличников за выполнение обязательных поставок и внесение денежных платежей ужесточалась и того больше[17]. Если единоличное хозяйство не выполняло денежных платежей в срок, судебным органам предоставлялось право конфисковать часть его имущества (за исключением дома, топлива, одежды и предметов обихода).

В марте 1935 г. СНК СССР и ЦК ВКП(б) приняли постановление «Об обязательных поставках зерна, риса и подсолнуха государству колхозами и единоличными хозяйствами из урожая 1934 года», в котором нормы сдачи зерна государству для колхозов были установлены значительно ниже, чем для единоличников. Так, например, в Азово-Черноморском крае колхозы должны были сдавать 1,8 ц/га, а единоличники— 3,1, в Оренбургской области— соответственно 1,4 и 3, в Северном крае — 2 и 3 ц/га[18]. Нормы обязательных поставок других продуктов для единоличников также были в полтора-два раза выше[19]. По постановлению СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 7 марта 1935 г. «О плане контрактации хлопка-сырца из урожая 1935 года» нормы авансирования единоличных хозяйств были установлены на 25% ниже норм авансирования колхозников[20]. Закон «О сельскохозяйственном налоге на 1935 год» устанавливал, что ставки налогового обложения единоличников должны не менее чем на 25% превышать ставки обложения колхозников[21]. Это же соотношение было установлено и при самообложении единоличников и колхозников[22].

Взыскание налогов и обязательных поставок с единоличников и колхозов превращалось в бесконечную череду чрезвычайных мероприятий, «мобилизаций», «накачек», судов, конфискаций, штрафов, ссылок. Уполномоченный Комитета заготовок СНК СССР по Восточно-Сибирскому краю Морецкий в письме от 16 октября 1935 г. сообщал председателю комитета И. Клейнеру: «На 10 октября колхозы зернопоставки выполнили (100,4%). За единоличниками осталось еще 200 000 пудов, которые падают в основном на сбежавшие хозяйства. Продолжаем нажимать, штрафовать, но хлеба выжимаем мало. Единоличники продолжают разбегаться»[23].

Мясопоставки государству достигали таких размеров, что многие единоличные хозяйства оставались без домашнего скота. В 1935 г. в Калининской области таких хозяйств было 44,4%, в Московской — 58,6, в Ивановской — 32,6, в Горьковском крае — 25,2%[24].

Доведенные до отчаяния крестьяне в ряде случаев прибегали к крайним мерам. П.А. Ступаченко (Темрюкский район Краснодарского края) вспоминает: «В 1936 году в двух населенных пунктах, соседних с нашим селом, было организовано какое-то восстание (если его можно назвать восстанием). Вооружившись вилами, косами, топорами, десятка два мужиков и полсотни женщин хотели ликвидировать колхозы, сельсоветы. Сообщили в округ, оттуда приехала команда комсомольцев, конный вооруженный отряд в количестве 15 человек. В селе Дорожанка был зарублен один человек, упорно бросавшийся на конника с вилами, а в селе Овсяники убили на колокольне церковного сторожа, звонившего тревогу. Кроме того, никаких политических выступлений и вредительств со стороны местного населения не было, все кричали: „Хай живе Сталин!" Кажется, в том же году как „политически неблагонадежных" взяли тракториста, конюха, свинопаса неграмотного, учителя. Все погибли»[25].

Подняться с вилами на вооруженный до зубов сталинский репрессивный режим могли решиться только доведенные до полного отчаяния люди. Таких случаев после проведения насильственной коллективизации было не так много. Зато получила широкое распространение такая скрытая форма сопротивления, как бегство мужика в город. Только в первые годы пятилетки в Москву и города Московской области переселилось из деревни 3,5 млн человек, в Ленинград и города области — 3,5 млн, в Горький и города области — 350 тыс. человек и т.д. Значительное число сельского населения переехало в новые промышленные центры и города Урала, Сибири и Дальнего Востока. Бегство мужика из деревни приняло такие масштабы, что его смело можно назвать «великим сталинским переселением народов». Сам Сталин на совещании хозяйственников 23 июня 1931 г. вопреки очевидным фактам утверждал, что в СССР после появления колхозов «крестьянин стал оседать в деревне и у нас не стало больше ни „бегства мужика из деревни в город", ни самотока рабочей силы». Ни введение паспортной системы в городах, ни использование других административных мер не могли сдержать мужика, готового бежать «хоть к черту на рога». В период так называемой социалистической реконструкции народного хозяйства из деревни в город перешло 18,5 млн человек. Об этом красноречиво свидетельствуют данные переписей населения 1926 и 1939 гг. За время между переписями общая численность сельскохозяйственного населения уменьшилась, несмотря на естественный прирост, с 120,7 млн до 114,5 млн (5,4%), а численность населения, работающего в сельском хозяйстве, — с 71,7 млн до 35 млн, или более чем вдвое, причем это были преимущественно колхозники, работники МТС и совхозов[26].

Несмотря на то что урожайность в единоличных хозяйствах была несколько выше средней (например, урожай зерновых в 1936—1937 гг. у единоличников составлял 9,2 ц/га, в колхозах — 7,4; картофеля — соответственно 81,8 и 74 ц/га), удельный вес единоличников в общем производстве сельскохозяйственных культур был ничтожен[32]. Господство «социалистических» форм хозяйства здесь царствовало безраздельно.

Партийные и советские органы в Центре и на местах были буквально завалены жалобами на непомерность обложения единоличников. Об этом свидетельствует следующий архивный документ (публикуется впервые)[38]:

«Депутату Верховного Совета Рыбинского избирательного округа М.М. Кагановичу от гражданки Ярославской области Тутаевского р-на Слизневского с/сов, дер. Рольино Волохонское Батуновой Екатерины Павловны

Заявление 2/XI-38

Настоящим прошу Вашей помощи. Я гр-ка Батунова нахожусь вне колхоза, а в единоличном хозяйстве. Я бы и взошла в колхоз, но колхозы в нашей местности очень слабые, более одного килограмма (на трудодень.— М.В.) наш колхоз „Красный путь" не получал никогда. Даже может сам колхоз об этом сообщить. А у меня семья нетрудоспособная, матери моей 96 лет, сыну моему 10, девочке 14 лет и дочери 19, но она учится в Ярославле, а мне 52 года. Скота у меня одна старенькая лошаденка, земля у меня очень плохая, сырая и ничего не родит, а хлебный налог с меня очень большой и непосильный, как денежный, а так и хлебный. Зерновых с меня требуют 140 килограмм, а картофеля 800 килограмм, а у меня всего уродилось 200 килограмм (видимо, зерновых. — М.В.), и говорят, что купи, но отдай, а хозяйство мое и ранее было бедняцкое, также и теперь. Ввиду чего я Вас прошу оказать мне помощь. Я жаловалась в область, но там сослались на район. Что же мне делать, если лошадь спишут и отберут?»

Может быть, депутат Верховного Совета тут же вступился за бедную единоличницу, беззащитную перед областным и районным начальством? Нет. Ее заявление было переслано в Наркомзаг, откуда 16 декабря 1938 г. последовал следующий ответ: «Вам надлежит свои обязанности перед государством выполнить полностью».

Учитывая, что доходность единоличных хозяйств, имевших лошадь, была выше, чем тех, которые ее не имели, Комиссия законодательных предложений внесла на рассмотрение II сессии Верховного Совета СССР (август 1938 г.) проект закона «О государственном налоге на лошадей единоличных хозяйств». 21 августа 1938 г. вводился особый государственный налог на лошадей единоличных хозяйств. Ставка налога в зависимости от групп районов устанавливалась за одну лошадь в сумме 275 —350 и 400—500 руб. За каждую последующую лошадь ставки повышались до 450 — 550 и 700 — 800 руб.[41]

Этот закон ограничивал «чрезмерно», по мнению властей, высокие доходы единоличников, но не только. Депутат от Онгудайского избирательного округа Ойротской автономной области Ч.М. Кондараков говорил на сессии, что «этот закон создает новые предпосылки для вступления в колхозы всех честных единоличников»[42]. По представлениям власти, как видим, единоличник изначально не мог считаться честным человеком.

В целом в стране за три предвоенных года число плательщиков налога на лошадей, вступивших в колхозы, составляло примерно 100 тыс. Из тех, кто остался вне колхозов, большинство были престарелые.

Сокращению единоличного сектора во многом способствовало изъятие у единоличников «излишков» приусадебных земель, образовавшихся за счет общественных земель колхозов. В Западной Сибири, например, было отрезано свыше 15 тыс. га «излишков», а количество единоличных хозяйств за 1937 — 1940 гг. уменьшилось в три раза (с 59,4 тыс. до 20 тыс.). Уровень коллективизации поднялся до 96,3 — 98,7%[45].

В вовлечении остатков единоличников в колхозы важную роль сыграл Закон о сельскохозяйственном налоге, принятый 1 сентября 1939 г. Внеочередной V сессией Верховного Совета СССР. По этому закону единоличные крестьянские хозяйства, вступившие в колхозы до первого срока уплаты сельскохозяйственного налога, облагались по более низким ставкам колхозников.

Часть единоличников, не желавших по каким-либо причинам вступать в колхозы, перешла на работу в промышленность, строительство и транспорт. Общее число единоличных хозяйств уменьшилось с 1346,7 тыс. в 1938 г. до 959,9 тыс. в 1939 г. и 640,5 тыс. в 1940 г., а всего с 1938 по 1940 г. число единоличных хозяйств сократилось на 706,2 тыс.[46]

Так был претворен на практике сталинский подход к самостоятельному хозяину на земле, означавший по существу его ликвидацию.

Источник: Вылцан М.А. Последние единоличники. Источниковая база, историография // Судьбы российского крестьянства. - М.: Российск. гос. гуманит. ун-т. 1995.- С. 364-387.

http://you1917-91.narod.ru/vylcan.html