Вокруг разваленного дома были разложены костры, возле которых сидели люди, в основном это были женщины, у которых кто-то остался в разрушенном доме. Костры жгли из п одручных материалов, взятых тут же на развалинах: остатки некогда роскошной мебели, паркет, остаткидверей, окон. Всё это было покрыто лаком, битумом, краской, поэтому дым костров был едким, непривычным.
Карабкаясь по обломкам рухнувшего дома, мы взобрались на вершину завала. От дома осталась куча хлама. Его несущие конструкции полностью разрушились, переплелись немыслимым образом. Не надо было быть специалистом, чтобы понять - в бетонных конструкциях бетона практически не было, и делалось это не на стройке, а в более крупных масштабах. Стены дома рассыпались в песок, бетон в балках был непровибрированным , и иногда балка состояла из несхватившихся кусков бетона. Нам предстояло те¬перь разбирать эту кучу хлама, - ещё недавно называвшуюся домом. Ещё не приступив к работе, я понял, что живых людей нам спасать не придётся. Если по дороге в Армению ещё теплилась надежда, что мы едем спасать людей, то теперь уже не оставалось никаких надежд. На весь дом был один 120 -тонный кран. Двигался он медленно, поэтому приходилось подолгу ожидать, когда он придёт к нам. Много хлопот было с несущими балками, так как кран не мог рвать арматуру, и поэтому приходилось добираться до основания балки и обрезать арматуру газосваркой. Из всех чувств запомнилось одно; чувство растерянности, когда мы начали разбирать дом. Рука не поднималась крушить предметы, которые ещё совсем недавно были нужны людям. Сейчас уже трудно восстановить последовательность событий в первые 2 - 3 дня. Сначала Пляскин решил установить график с работой по 5 часов. При этом через какое-то время должен был образовываться длинный перерыв в сутки. Первый перерыв попал на нашу бригаду (старший – Гудков). Мы с Колей Алексейниковым попали в помощники повара: носили воду, чистили картошку. Поваром был назначен Вовчик Швыдков. Первое приготовленное им блюдо было очень вкусным борщём с тушёнкой, но потом Вовчик начал лениться, и с каждым днём еда становилась всё хуже и хуже. Особенно неприятно было идти в ночную смену, когда совсем не было горячего, поэтому приходилось есть всё, что попадалось под руку .
Во вторую ночь было неясно, кто должен идти в ночную смену. Пpasда, Коля Алексейников сказал, что мы должны идти утром на работу, но когда стали поднимать смену на работу, а никто не поднялся, мне уже стало казаться, что всё-таки мы должны подниматься. Всё-таки смена нашлась, и можно было поспать до утра. Сыро и холодно в палатке. Хорошо, что мне жена положила много постельных принадлежностей. Утром поговорил с Пляскиным, - попросил его дать мне график работ и составы групп, чтобы вывесить их для всеобщего обозрения. Мои услуги Пляскин не принял, но график вскоре появился в столовой. Правда, это был уже другой график. Сославшись на жалобы трудящихся, Серёжа решил ввести новый график работы. Теперь мы должны были работать в три смены: с 0 до 8, с 8 до 16 и с 16 до 0 часов. Время решили оставить московское. С графиком все согласились, только предложили оставить обед и ужин в обычное время, так как без обеда целый день работать тяжело. Наша бригада попадала работать с 0 до 8 часов. В таком режиме мы должны были работать до 20 декабря, потом поменяться сменами. Самое тяжёлое в ночной смене - это подъём. Не хочется вылазить из тёплой кровати и надевать холодную, сырую одежду. Мне было вдвойне тяжело подниматься, так как в первые дни простыл на завале, вспотел, когда грузили бадью, а потом часа 1,5—2 не было грузовика, и меня прохватило ветерком.Поднялась большая температура, и меня всё-время лихорадило. Но отпрашиваться от работы не стал, да и за помощью не обращался.
Вскоре мы перешли спать в музыкальную школу. Где—то в первые дни появились завхоз и директор школы. Директор разрешил Пляскину занять одну комнату, которую он и занял с доктором. У них был примус «Шмель», которым они неплохо отапливали свою комнату. Последолгих колебаний мы с Колей токе решили перейти, невзирая на страх перед возможным землетрясением. Всё время ощущались толчки и где-то внутри постоянно сидело чувство ужасо. Нет, мы не видели горы трупов, но ужас сидел в нас непрерывно. Скорее всего это были волны из глубины земли. После этого я понял, почему во время войны молодые бойцы не выдерживают атаки противника. По-видимому, там происходит то же самое.
Постепенно наша палатка тоже потянулась в муз. школу. Первое время мы спали в вестибюле школы (на улице температура упала до минус двадцати градусов), но, когда в городе объявили, что во второй муз. школе будут выдавать талоны на питание ветеранам, к нам потянулось много посетителей, желающих получить талоны. Сначала мы долго не могли понять, что им надо, а поняв, стали людей отправлять во вторую школу. Одна из преподавательниц школы написала объявление, что талоны выдаются во второй школе. но люди предпочитали услышать это всё от кого-нибудь живого, предпочитая не доверять какой-то бумажке. В таких условиях было просто невозможно днём отдыхать, Тогда Лёша Назаренко с разрешения директора вскрыл ещё одну комнату, и мы перешли в неё.
Ребята подключились к городской сети и установили в оставшейся палатке обогреватели, поэтому в палатке было тоже возможно ночевать. Правда, на другой день сбили столб на линии, где наши подключились, Миша и Генка перенесли кабель и подключились на соседней улице, но к вечеру и там тоже исчез свет. Утром все просыпались со льдом в волосах. Народ начал возмущаться бытовыми условиями, на что Пляскин ответил, что есть люди, которые живут в ещё более худших условиях, на что ему тут же указали, что он сам живёт в муз. школе.
С первых же минут, как мы попали на объект, кончилась неопределенность, с которой мы ехали в Армению. Выразив желание поехать, я не знал, что смогу делать на месте. По дороге Пляскин пытался рассказать, как делать полиспасты, чтобы растаскивать завалы, но всё это оказалось совершенно не нужно. От нас требовалось разбивать всё, что можно ломом, лопатой, грузить весь хлам в бадью, а кран грузил всё это в самосвал, стоящий где-то поблизости. Техники не хватало, поэтому среди армян часто возникали жестокие споры по поводу того, где нужно разбирать завалы в первую очередь. В первые дни мы ещё плохо ориентировались в сложившейся ситуации. Поэтому часто нас дёргали то туда, то туда желающие добраться до своих, а может быть и до чужих квартир. Местная публика, видимо, знала, где могут быть хорошие вещи, а может быть золото и драгоценности, поэтому возле таких квартир суетились молодые, наглые парни, исчезавшие после вскрытия этих квартир. При эгом они успевали что-то ухватить и унести с собой. Все они представлялись как жильцы этой квартиры или, в крайнем случае, родственниками пропавших. Как-то я сказал мужчине, который нас привёл на работу, о таких клиентах, на что он ответил, что есть и у них всякая пакость. Были, конечно, и настоящие жильцы этого дома, но никто из наших не хотел войти в их положение, ведь люди остались совершенно голые на улице. Если у них никто не погиб, то им просто не во что было одеться,- у них пропали все вещи. Да и мало осталось людей, у которых бы не погиб кто-то из родственников. Мужчина из нашего подъезда рассказывал, что его жена выбросилась из дома со второго этажа с 1,5 -летней дочкой. Жена сильно разбилась, и её увезли в Ереван, а дочку кому-то отдали. Теперь он не знает, где она есть. Рядом с нами работали горноспасатели из ростовской области. Их подняли по тревоге и отправили на самолёте с техникой 7 декабря. В первые дни они делали пpоходы в завалах, доставали живых людей. Секция, которую они разбирали, упала на обувную фабрику (вход в неё был со стороны нашего дома) и раздавила людей, которые выбегали с фабрики после первого толчка. Они нашли много трупов. Обижались на французов: когда те находили людей со своей техникой, начинали разбирать завалы сверху, - всё садилось и раздавливало людей. Французы переговаривались с людьми, находящимися в завалах. Одна девушка жила 7 дней. На седьмой день она перестала отвечать – умерла. Ростовчане пробивались к девушке, оставалось только вскрыть железную дверь, с ней разговаривали, но когда вскрыли дверь, она уже была мертва. Как-то к костру подошёл мужчина-спасатель, который тоже был с первых дней в Ленинакане. Они разбирали завалы на 5-ти этажных домах,- в первых этажах находились люди, которых они старались спасти, но распорядитель работ требовал, чтобы в первую очередь снимали мебель с верхних этажей (наверно, его или его знакомых мебель).
- Но ведь там люди!
- Нет, мебел в первую очередь…
Были рядом и люди, которые нуждались в нашей помощи. Но эти люди не кричали, что у них горе, - они просто ждали, когда мы откопаем сына, дочь, кого-то ещё из близких. Они приходили и спрашивали: - Ребята, что ж вы сегодня не вышли на работу? Мы осуждали армян-мужчин, что они не помогают нам в работе, мы не могли понять, что люди до сих пор не могут выйти из шока. Когда умирает близкий человек, мы сочувствуем такому человеку, ведь у него большое горе. Но когда человек потерял всё, что у него было, включая родных и близких, ему трудно вернуться к жизни, и это невозможно представить, не испытав этого.
Мы не захотели их понять. Перед нами были трудности быта, психологические трудности, которые оказались сильнее всего остального.
Наша команда оказалась очень пёстрой, как но профессиям, так и но возрасту. Основной тон задавали шофера, которые были не совсем добровольцами, да и представители рабочего класса тоже были не совсем добровольцами. Их спросили, поедут ли они в Армению, они сказали, что поедут. С толкнувшись с первыми же трудностями, многие стали задавать Пляскину один и тот же вопрос: - Когда мы будем ехать домой? Пляскин либо отмалчивался, либо отвечал, что командировка у нас на месяц. Это всё больше распаляло коллектив. Особенно наседал на Пляскина Жора Лашков - водитель ГАЗ-66. После принятия «наркомовских» 100 г. спирта он мог часами кричать Пляскину, что он завтра едет, и прочее в этом же духе. В один из последних дней Жора сказал, что поговорил с шофёром, который возит какого-то зам. министра, и тот сказал, что обсуждается руководством вопрос установления карантина на 45 суток, и этот вопрос должен был решиться в ближайшие 2 дня. Наши соседи сказали, что 26 декабря развалины будут взрывать, а потом разбирать экскаваторами.
Всё больше и больше в народе вызревала уверенность в ненужности своего труда. Ведь если будут взрывать 26-го, то значит часть трупов останется под развалинами, а какой смысл тогда искать их вообще? Трудовая дисциплина стала резко падать, народ стал работать спустя рукава, Часть коллектива занялась тем, что стала промышлять на развалинах. Как-то работали мы ночью,- приходит rpyппа, которая работала днём.
- Мы хотим вам помочь.
Предлагают нам вскрыть квартиру в соседней секции, где вообще никто не работал. Мы стали их потихоньку прогонять, тем более, что они были явно выпившие. Коля Алексейников накинулся на них, сказал, что нам начальник сказал копать в другом месте. Поняв, что от нас ничего не добиться, команда ушла. Как потом выяснилось, им какая-то армянка поставила бутылку самогона, чтобы они вскрыли квартиру в соседней секции. Потом днём там армяне выясняли отношения, бросали друг в друга камни. Некоторые из наших хвастались, что у них осели и золотые вещи: напёрстки, часы. А вот нашей смене как-то такие вещи не попадались. Такая вот картина: разбираем комнату, над нами стоит мужчина из соседней комнаты и смотрит. Мы вытаскиваем из шкафа (это уже 3-4-ii этаж) вещи и складываем рядом. Он вошёл, посмотрел, потом говорит:
- Ребята, если что ценное попадается, то вы забирайте…
Очень много вытаскивали книг. Жалко было выбрасывать, поэтому складывали рядом. Потом пришла женщина – хозяйка, сказала, что это их книги, но они им не нужны, чтобы мы их выбросили. Несколько книг (многие были сложены в гармошку) взяли. а оставшиеся, видимо, кто-то выбросил.
Фото: https://yadi.sk/d/-u4vDgUzOaMm...
Здесь начало: https://cont.ws/@erovn/1152246
Окончание следует
Оценили 2 человека
3 кармы