Сбит во вражеском тылу

Сталинградская битва закончилась. Наши войска, развивая наступление, вступили на землю истекающей кровью Украины. С утра до глубокой ночи летчики штурмовали противника, стремившегося любой ценой задержать наступление Советской Армии. Четыре, пять, шесть вылетов в день!

Как-то офицеров полка собрал генерал Рязанов.

— Слушайте боевое задание, — сказал он. — Харьковский аэродромный узел немцы считают неприступной крепостью. Должен сказать, что они весьма недалеки от истины. В этот район противник стянул массу зенитной артиллерии, насытил его истребительной авиацией. Несколько попыток бомбардировки оказались безуспешными. Командование решило бросить на узел штурмовую авиацию. Вашей части приказываю завтра с рассветом нанести сосредоточенный удар по аэродрому противника.

Разговор этот состоялся поздно вечером.

Всю ночь механики и оружейники готовили самолеты. Едва начал розоветь восток, мы поднялись в воздух. Прикрываемые полком истребителей, удачно миновали линию фронта и вышли прямо на цель.

Видимо, немцы только что проснулись, и наш визит был для них как гром среди ясного неба. Горят, словно факелы, двенадцать бомбардировщиков, рушатся ангары, уничтожены склады авиабомб.

Без потерь вернулись на аэродром. Тут нас ждала радость. От имени командования генерал объявил полку благодарность и зачитал приказ, в котором говорилось, что летчики представлены к награждению орденами Красного Знамени, а воздушные стрелки — орденами Отечественной войны.

Командир полка подполковник Митрофанов отдал приказ: «Отдыхать!»

Ясно, что сегодня вылетов уже не будет, решили мы, и стали планировать время. Не так уж часто выдавалось несколько свободных часов, и настроение у всех было приподнятым. Побрились, начистили сапоги, одним словом, подготовились к вечеру.

А в два часа дня нас срочно вызвали на КП. Генерал сказал, что немцы пришли в себя после налета, и отдал приказ еще раз навестить Харьков, но теперь уже меньшими силами.

Значит, отдых не состоится. Мы поднялись шестеркой и взяли курс на запад. Высота две тысячи метров. На небе ни облачка. Летим. Время от времени нетерпеливо посматриваем по сторонам. Где же истребители прикрытия? Уже прошли линию фронта, а их все нет и нет.

Недалеко цель. Почему же немцы не ведут зенитный огонь? И только подумал об этом, как началась в воздухе кутерьма — заговорило одновременно батарей десять, не меньше. Ну, тут уж не до размышлений, успевай только поворачиваться.

С зенитками нужно хитрить, иначе непременно окажешься в дураках. Лучше всего вовсе не связываться с ними, а уж если бить, то ту, которая стоит «поперек дороги», загораживая цель. Коль есть возможность обойти — обойди. Мы стали резко менять высоту, скорость.

Проскочили первый пояс противовоздушной обороны, затем второй.

Тут далеко слева мы увидели группу бомбардировщиков противника под прикрытием истребителей, возвращавшихся с боевого задания на тот аэродром, который мы летели штурмовать.

«Мессершмитты» резко развернулись и ринулись наперерез нашей шестерке. Две пары, три, четыре… двенадцать истребителей против шести штурмовиков! Вот когда я по-настоящему пожалел, что нет у нас прикрытия.

«Мессеры» норовят клюнуть то сверху, то в живот. В лоб не заходят! Жаль! Тут бы мы показали, почем фунт лиха.

В воздухе полнейшая неразбериха. Издали, наверное, кажется, что стая галок кружится на одном месте. Вдруг один из немцев, атаковав меня снизу, на какое-то мгновение выскочил вперед. Нажимаю гашетку пушек и тут же вижу: истребитель накренился и провалился вниз. Рядом вторая вражеская машина, задымив, камнем полетела к земле. Хорошо!

Это поубавило пыл у гитлеровцев, они отстали. И тут я почувствовал, что с моим самолетом творится что-то неладное. Попадание во время боя. Как быть? Повернуть назад? Нет, ни в коем случае. Цель близка, а «ильюшин» живуч.

Вот и аэродром. Больше сотни бомбардировщиков стоит на поле, тут же и истребители. Творится что-то невообразимое: «мессеры» и «фоккеры», не выруливая, взлетают прямо с мест стоянок, с задних точек бомбардировщиков строчат пулеметы, «лают» десятки зениток.

Наша шестерка атаковала самолеты, стоящие на старте. Два «фоккера» один за другим опрокинулись и мигом превратились в груду обломков. Вторая пара столкнулась на взлете и, пылая, врезалась в строй бомбардировщиков. Вспыхнуло несколько «хейнкелей». Удачно сброшенные бомбы подорвали боеприпасы. Вражеский аэродром охватило море огня.

Вдруг чувствую, что самолет мой теряет мощность, повышается температура воды и масла. Мотор дает перебои.

Отваливаем от аэродрома и ложимся на обратный курс. Мой самолет заметно отстает, но все же тянет. Отказывает мотор, держаться в строю становится невозможным. Выхожу из строя, отлетаю в сторону от группы, продолжаю полет. Осмотрелся, самолетов противника вокруг не видно.

— Живем? — обращаюсь к своему стрелку Яковенко.

— Живем! — отвечает он.

До линии фронта остается километров сорок. И тут как на грех появились два истребителя противника типа «фокке-вульф». Эх, думаю, была бы машина исправна, можно было потягаться с ними, а сейчас остается одно: спасаться от прямого попадания маневром в момент атаки.

Вражеские истребители загнали меня в клещи. Их ведущий дает понять, что сопротивляться бесполезно, что следует идти его курсом. Хотят увести на свой аэродром. Ну, уж этому не бывать!

Истребители, поняв, что живым меня не возьмешь, спокойно разворачиваются и методично, как бы с издевкой, начинают расстреливать мой штурмовик. В момент атаки бросаю «ИЛ» вниз, вверх, в стороны, снаряд все же попадает в фюзеляж. Еще одно попадание — задымил мотор.

Пулеметная очередь еще раз прошивает мотор и кабину. Сорван фонарь, пламя обжигает лицо. Чувствую резкие удары в ключицу и ногу. Бросаю взгляд на приборы: высота триста метров.

— Прыгай! — кричу стрелку.

— Талгат, а как…

— Прыгай, черт тебя дери! Приказываю!

Яковенко выбрасывается с парашютом. С силой бью ногой по рычагу управления и тут же выпрыгиваю из горящей машины.

…Жидкий перелесок. Тишина. Хочется лечь, закрыть глаза и собраться с мыслями. Подбегает Яковенко.

— Бежим, — почему-то шепчет он. — Скорее, Талгат, скорее.

Сбрасываю парашют, пытаюсь бежать, но, сделав несколько шагов, со стоном опускаюсь на землю. Стрелок наклоняется, мгновение смотрит на меня, потом сбрасывает гимнастерку, разрывает на себе нижнюю рубаху и перевязывает мне ногу и плечо.

В эскадрилье никто не пытался даже соперничать с Яковенко в силе. Вот и сейчас он легко, как перышко, подхватил меня и понес в гущу леса.

Осмотрелись. Вблизи — никого. Тихо. На ветвях начинает пробиваться молодая листва. Весна! Никогда не боялся я смерти, а тут вдруг так захотелось жить! Плохо умирать весной. Весной жизнь вдвое дороже.

Отлежались в сухой листве до ночи. Едва зажглись звезды, тронулись в путь. Да, это не Казахстан, где можно идти сутки и не встретить живой души. Едва обошли стороной одно село, как увидели другое. И лес кончился. Как быть?

До утра решили все же двигаться на восток. Перед рассветом увидали небольшой хутор. Белые хатки, сады в цвету. Ни звука. Надо же было нам подойти вплотную к одной из хат!

— Хальт! — послышалось из-за невысокого плетня.

Мы затихли.

— Хальт! — раздалось совсем рядом, и в нескольких шагах выросли фигуры двух солдат.

Два выстрела раздались почти одновременно. Оба немца рухнули на землю. Ни до, ни после этого я даже со здоровыми ногами никогда не бегал с такой скоростью. Яковенко едва успевал за мной. А сзади гремели выстрелы, слышались крики и лай собак.

Уже почти совсем рассвело, когда мы добрались до болота.

— Быстрее! — крикнул я стрелку. — В воду!

Раздвигая камыш, по пояс в воде, двинулись в глубь болота.

А стрельба все продолжалась. Видно, немцы добежали до болота, потеряли след и теперь палили наугад. Хочется уйти подальше от берега, но страшно: вдруг затянет. Стоим в воде час, другой… Боимся шевельнуться. Нога и плечо ноют все сильнее.

Горло пересохло, смертельно хочется пить. Кругом вода, но не могу заставить себя взять ее в рот. Видно, как в ней плавают головастики, со дна поднимаются пузырьки. Гнилая вода. Пересилив брезгливость, пью. Становится легче.

Едва дождались наступления темноты. И тут обрушилась на нас новая беда — Яковенко ничего не видит. Началась у него куриная слепота. Кое-как за руку вывел его из болота. Разделись, выжали гимнастерки, брюки. Тронулись дальше. Я впереди, а сзади, держась за мою руку, стрелок.

Добрели до глубокого оврага. Сели в кустах. Есть хочется до смерти, кажется, быка бы сейчас съели. Отдохнули с полчаса — и снова в путь. Идем по дну оврага. Смотрю, что-то чернеется впереди.

— Подожди, — говорю товарищу, — я сейчас разведаю. Там что-то есть, а что именно — не разберу никак.

Яковенко стоит, а я осторожно иду, раздвигая кусты. Ба, да это землянка! Неожиданно открывается дверь, и в ее освещенном квадрате появляется немец. Он в сапогах и в нижнем белье. Стою как вкопанный, боюсь дышать, а рука сама тянется к пистолету.

— Талгат, где ты? — раздается вдруг голос Яковенко. Он подобен орудийному залпу.

Немец пригибается, бросается в сторону. Из землянки на шум выскакивает еще одна фигура. Стреляю по ней и кидаюсь к товарищу. Вдвоем бросаемся к кустам. Ветки больно хлещут по лицу, царапают руки, рвут гимнастерку. Отбежали метров пятьсот. Погони нет.

— Брось меня, — говорит стрелок. — Зачем двоим пропадать? Иди сам, я как-нибудь.

— С ума спятил? — зло отвечаю ему. — А ну, вставай, пошли!

— Не пойду, пусти! — вырывает он руку.

— Приказываю молчать! И опять идем вдвоем.

К утру мы оказались в небольшом лесу. Яковенко прозрел. Собрали сухие листья, траву, легли. А фронт совсем близко. Он слышен. Может быть, это кажется? Нет.

Дождались ночи. Снял я ремень, один конец держу сам, другой — Яковенко. Так удобнее. Стали выходить из леса, вижу — небольшой домик.

— Тикать надо, — шепчет стрелок. — А ну, как там немцы?!

— Черт с ними. Что их там — рота? Если есть человека три-четыре перестреляю. Дай сюда твой пистолет.

Яковенко остался в кустах, а я пополз к дому. Добрался до окна. Ни звука. Тихонько постучал. Тихо. Стучу сильнее. Никто не отвечает. И вдруг слышу шорох в небольшом сарайчике. Осторожно подхожу. Кто-то возится, кряхтит.

— Кто тут есть?

— А ты кто? — слышится старушечий голос.

— Свой, бабуся. Открой.

Дверь сарайчика приоткрылась, в узкую щель высунулась голова в платке.

— Что за люди?

— Бабушка, летчики мы. Двое нас. Немцы есть?

— Нет. Днем были, ушли.

— Бабушка, хоть корочку хлеба не найдете? Голодные.

— Нет хлеба, родненький, нет. Картошки найду. Где твой второй-то?

Через несколько минут мы с Яковенко сидели на сене и жадно ели. Готов поклясться, что никогда в жизни не приходилось мне есть более вкусного блюда, чем вареная картошка. Старушка молча сидела рядом и беззвучно плакала.

Мы расцеловали ее и тронулись дальше.

— Правей держитесь, правей, — напутствовала она нас. — Там лес. А то остались бы? Я в подполе схороню. Наши придут — живые будете.

— Спасибо, мамо, — мы еще раз поцеловали старую женщину. — Спасибо, родная.

Фронт был рядом. Он уже не только слышен, но и виден. Взлетают ракеты, гремит артиллерийская перестрелка.

Идти стало опасно. Ползем. Яковенко держится за ремень, привязанный к моей ноге. Лес все реже и реже. Видно, не один артиллерийский обстрел выдержал он, а может быть, это и следы работы авиации.

Метр за метром ползем вперед. Темно так, как может быть темно безлунной весенней ночью. Внезапно чувствую, что земля подо мной исчезает. Кубарем лечу куда-то вниз, за мной Яковенко. Лежим на дне воронки в воде. Руки и лицо в грязи.

Падая, мы подняли шум. В воздух взлетели осветительные ракеты, раздался сухой треск автоматов. Что делать? Лежать и ждать нельзя — обнаружат и перебьют, как цыплят. Выбираемся из воронки. В этот момент вспыхивает ракета, освещая все вокруг мертвым белым светом. Кидаюсь в сторону. Грохот близкого взрыва опрокидывает на землю.

Не знаю, сколько прошло времени. Открываю глаза, шевелю руками и ногами. Целы! Но где мой стрелок? В нескольких шагах вижу его тело, подползаю. Хочу повернуть голову и чувствую, как руки утопают в чем-то липком и горячем. Прощай, друг!

Совсем немного не дошел ты до своих. Прощай, мой верный товарищ.

Близится рассвет. Нужно спешить. Ползу. Десять, двадцать, тридцать метров… Впереди блестит лента воды. Это Северный Донец. Там, за ним наши.

Как бревно, качусь с обрывистого берега и падаю в воду. Она холодная, обжигает тело. Немцы открывают бешеную стрельбу, пули свистят над головой, вспарывают воду буквально в нескольких сантиметрах.

Что-то резко бьет по левой руке. Попали, гады! Намокшая одежда тянет ко дну, плетью висит рука. Нет, не дотяну… А свои рядом, до них считанные метры. Ноги — будто свинцовые, немеет правая рука, уже хлебнул воды. В глазах желтые круги. Все, конец.

Невероятным усилием заставляю себя рвануться вперед. И тут силы окончательно иссякают.

Иду ко дну. Но что это? Ноги стоят на чем-то твердом. Делаю шаг, другой и, теряя сознание, падаю вниз лицом на камни.

Очнулся оттого, что кто-то больно потянул за раненую руку. Открыл глаза. Землянка, надо мной склонились несколько человек. Санитар делает перевязку.

— Пить, — шепчу я и снова теряю сознание.

Утром меня отвезли в санбат стрелкового полка, а потом погрузили в санитарный вагон и отправили в тыл.

Медленно идет эшелон, как-то лениво постукивают колеса. Лежу на верхней полке лицом к стене. И вдруг слышу шум авиационных моторов. Поворачиваюсь. Эшелон подходит к станции Новый Оскол. Так ведь здесь же наш полк, наш аэродром! Поезд остановился. Смотрю — и глазам своим не верю: идут на посадку два штурмовика. До боли напрягаю зрение, различаю номера на стабилизаторах. Это же Махотин и Пошевальников! Родные мои, друзья!..

Не помню, как я вскочил, пробежал по вагону, как выпрыгнул и оказался на земле. Сзади слышались чьи-то голоса. Наверное, кричали медики. Я шел и шел вперед. Возле разрушенного склада отыскал палку и, опираясь на нее, доковылял до аэродрома.

Нужно ли говорить о том, какой была встреча. Ведь уже пятнадцать дней наш экипаж считали погибшим. Вечером, когда закончились боевые вылеты, я рассказал друзьям обо всем, что случилось, что пришлось пережить. Мы поклялись отомстить за смерть Яковенко.

Через три недели раны зажили. Я получил новый самолет и вновь поднялся в воздух, ведя за собой штурмовики. «Черная смерть» настигала врага повсюду.

Летчик-штурмовик, дважды Герой Советского Союза, Талгат Якубекович Бегельдинов, «Илы» атакуют», 1966г.