![](https://cont.ws/uploads/pic/2024/6/%D0%9C%D0%B5%D1%81%D1%82%D1%8C%20%D0%BE%D1%81%D0%B5%D0%BC%D0%B5%D0%BD%D0%B8%D1%82%D0%B5%D0%BB%D1%8F.jpg)
«Он покончил жизнь путем погружения в воду без обратного выгружения, чего добивался и ранее, но ему чинили препятствия».
/Из материалов предварительного следствия/
Прокурор Друз смотрел в своем кабинете по телевизору новости из столицы.
В это время сотрудники прокуратуры старались его не беспокоить, потому что знали - для прокурора это святое время, когда он осмысляет происходящее в стране и мире. Конечно, не столько сами новости интересовали Друза в процессе обдумывания происходящего. Ему, старому опытному следопыту, было любопытно все - порядок освещения новостей, расставляемые дикторами акценты, детали телевизионной картинки, случайно пропущенные в эфир слова, выражение лиц высокого начальства… Все ему было важно, все им учитывалось, бралось на заметку, сопоставлялось с теми сведениями, что поступали из других источников, а потом вписывалось в общую картину творившегося вокруг. И, надо признать, Друз редко ошибался в своих умозаключениях.
Молодой сотрудник прокуратуры Егор Аверьянович Абелин заглянул в кабинет начальника именно в эти неприкосновенные минуты. Друз недовольно покосился на Абелина и только рукой махнул на стул - мол, садись да помалкивай. Новости, судя по всему, шли к концу.
На экране появилось безбрежное поле колосящейся пшеницы, колышимой порывами теплого ветра. Просто картина художника Левитана с их школьного учебника «Родная речь», подумал Егор Аверьянович. Или та самая картинка в букваре, с которой, как в песне поется, начинается родина.
И тут в кадре возник человек. Он вошел в волнующееся пшеничное море, задумчиво поглядел на далекий горизонт, потом сорвал несколько колосков и стал внимательно их изучать. Такие кадры Абелин видел по телевизору сотни раз. Телекорреспонденты не терзали себя муками творчества, выбравшись в сельскую местность. Они загоняли начальство в колхозное поле и заставляли теребить колосья. Все это называлось - «Труженики села вырастили богатый урожай зерновых».
Но с этим человеком что-то было не так, и Егор Аверьянович даже не сразу сообразил, что именно. Потом дошло. Человек был негром.
И тут диктор ликующим голосом сообщил, что сей молодой уроженец Африки после окончания института решил остаться в СССР и теперь работает агрономом в колхозе.
- Ни хрена себе агроном, - прохрипел на этих словах Друз, а Егор Аверьянович вздрогнул - Друз просто дословно угадал его мысли.
- Ладно, чего у тебя там?
Егор Аверьянович, дрожа от возбуждения, доложил что в ходе расследования одного хищения выяснилось, что преступник, прежде чем проникнуть в помещение, подслушивал за дверью, чтобы убедиться, что там никого нет…
- Ну и что? Что нам это дает? - не понял Друз радости Абелина.
- Как что? Он же ухом прямо к замочной скважине приложился!
- Ну приложился, - раздраженно сказал Друз. - Тоже событие! А если бы он задницей приложился? Ты бы тоже тут скакал от радости?
Но увлеченный своими соображениями Абелин раздражения начальства даже не заметил. Не до того было.
- Генрих Трофимович, так ведь доказано уже, что строение ушной раковины человека так же неповторимо и уникально, как и папиллярный узор пальцев! Контуры завитка, противозавитка, козелка отличаются абсолютной индивидуальностью! И почти не изменяются при соприкосновении с какой-либо поверхностью! Независимо от силы придавливания!
- Ну, это я думаю, зависит от того, как придавить, - не желал сдаваться Друз. - Если по уху дубиной двинуть, так, думаю, изменения там произойдут!
- Ну у нас-то дубины не было, Генрих Трофимович! А то придавливание, которое наблюдается, когда прикладывают ухо к замочной скважине, индивидуальные характеристики не меняет. Так что эксперт сказал, что отпечаток замечательный! Дайте, говорит, живое ухо - мигом идентифицирую!
- Ну, правильно! Есть у тебя отпечаток со всеми козелками и завитками, а где ты само это ухо возьмешь? В натуральном виде?
- Так ведь у нас не только ухо есть, Генрих Трофимович!
- Ну да? А еще что?
- Зубы!
- Чьи зубы? Откуда зубы? Он что, еще и дверь зубами грыз?
- Он же сторожа укусил, Генрих Трофимович, когда тот его зедержать пытался! Оттиск зубов оставил - просто загляденье. И тут я вспомнил! Мне врач зубной сказал, что он по зубам всех своих пациентов помнит.
- Ну, сказать-то он все может!
- Там оттиск необычный. Очень характерный!
- Ну, в общем все ясно. Следов - море. Уши с зубами! И что ты со всем этим богатством делать будешь?
- Преступника искать! Для начала надо обойти все зубные кабинеты - кто-то из дантистов может по оттиску клиента вспомнить?
- Может, вспомнит, а может, и нет. Только это, Аверьяныч, ты не забывай, что ты прокурор, а не опер начинающий, а то я же вижу - сейчас сам побежишь по зубодерам с высунутым языком. Пусть милиция тебе людей выделит для оперативной работы.
- Ага, и сама преступника поймает! - проговорился о своих тайных мыслях в азарте Абелин.
Друз крякнул.
- Тебе, Аверьянович, опыта, понимаешь, надо набираться. Потому что книжки это одно, а жизнь совсем другое. Такие козелки подбрасывает, что самому и представить невозможно. Я-то в твои годы такого уже насмотрелся!
Друз даже головой тряхнул, будто не веря собственным воспоминаниям.
- Я ведь в милиции начинал. Это потом в прокуратуру перебрался… Направили меня на работу в Новоукраинский райотдел милиции Кировоградской области на Украину. И было там большое, богатое село - тысячи две дворов, не меньше. Народ там жил… Не то чтобы как сыр в масле катался, но упитанно жил, ни в чем себе не отказывал. Самогон сулеями и четвертями пили. Кролей держали - орды, а кур и вовсе не считали. Борщ варили из всего, что в огороде растет, так что ложка в нем торчком стояла. По осени, как урожай соберут, гуляли так, что держись!
Суровое лицо прокурора даже помягчало от таких воспоминаний.
- И вот был там один хороший парень, ветеринар, Рома Панченко. Такой хороший паренек! И чистенький, и вежливый, и безотказный, и работу свою ветеринарскую любил. Но, правда, с какой-то грустью в глазах. Может, потому, что рос сиротой. Родители его разбились на машине, когда он только в школу пошел. Взяла его к себе сестра отца, и рос он все трудные подростковые годы в чужой семье. И, видимо, это крепко ему в душу запало. В общем, выучился он на ветеринара, потому как с животными и скотиной ему, пожалуй, было легче, чем с людьми, общаться, и направили его в наше село по распределению. Ну, ему жить-то надо где-то, вот директор совхоза и устроил его в хату Самусихи и сам за него платил…
А Самусиха эта жила с дочкой Вероникой, но без мужа, который от нее давно уже сбежал, потому как она кого хочешь доконать могла своей злобой. Есть такие люди, которым обязательно кого-то надо ненавидеть, на ком-то злость свою вымещать, вот она из таких и была.
- Самусиха - это фамилия такая? - спросил внимательно слушавший Абелин.
- Прозвище такое. Фамилия ее по мужу была Самусюк, вот и прозвали - Самусиха. И иначе ее за глаза никто не называл. Никто уж, наверное, и не помнил, как ее на самом деле звали. А Вероника ее, наоборот, была вся в отца - не от мира сего. Все время где-то в облаках витала. Ее спросишь о чем, а она тебя и не слышит. Потом посмотрит на тебя, глазищами похлопает и опять куда-то отъехала. Ну и, дело-то молодое, они с Романом друг друга и полюбили. А Самусиха уперлась против этого и ни в какую. Не отдам дочку за осеменителя и все тут. Видишь, почему-то ее донимало, что Рома по своей работе и осеменением занимался. Такая вот она была из себя аристократка! Она его этим осеменением затюкала до последней возможности. Может, потому, что о ней самой никакой осеменитель даже подумать не мог? А Рома терпел. Парень-то он терпеливый был - жизнь научила. Он мне как-то сам сказал: первая сиротская заповедь - терпи, сколько можешь. А когда уже не можешь, еще потерпи…
- Да, наука та еще! - с сочувствием к неведомому Роме согласился Абелин.
- А ты думал!.. Но потом Самусиха помаленьку сдаваться начала - смотрит, что Вероника тоже удила закусила, ни о ком больше не думает, да и народ ее застыдил: что ж ты, злыдня такая, дочкиному счастью мешаешь! В общем, сдалась, старая пробка! Свадьбу сыграли, и стал наш Рома уже не квартирантом, а приймаком… Так Самусиха совсем разошлась, потому как в тех краях приймак - положение постыдное, его тюкать - святое дело и никто за него не заступится. В общем, затюкала она его этим осеменителем да приймаком до последней стадии!
- А что же дочка ее? Мужа не защитила?
- Вероника? Да ей все было по барабану. Ее хоть коровой, хоть кобылой назови, она даже и не услышит. Всегда в отъезде - в небесах витает. И Роме тоже говорила: да ты не обращай на мать внимания! Но люди-то они все разные, с одного все как с гуся вода, а другой из-за пустяка удавится…
И вот однажды, в воскресенье Самусиха бедному Роме говорит, мы с дочкой в кино пойдем, а ты к нашему приходу пару кролей заруби да разделай, это вот занятие как раз по твоей осеменительской части. И ушли с Вероникой в клуб. Ну, Рома с горя хватанул самогонки, а у них там первач градусов по семьдесят бывает, топор достал, двоих кролей во дворе зарубил, а сам чуть не плачет от обиды. Ну, что за судьба такая несчастная ему досталась! И сколько еще можно его терпение испытывать? До самой могилы, что ли?
А он, знаешь ли, в каких-то вещах чистый ребенок был! Ведь многие дети, когда их обидят, представляют себе, что вот они умрут понарошку, а все вокруг будут плакать и думать, как же мы были к нему несправедливы! А он будет все видеть и слышать… Вот и Рома так же думал иногда: только, наверное, когда я умру вдруг от несчастного случая, все и пожалеют, что так жестоко и несправедливо ко мне относились.
- Детдомовские дети так часто думают, - задумчиво сказал Абелин, вспомнив дело, в котором проходили несколько ребят из детдома. Они никак не шли у него из ума.
- Ну и Рома наш такой был. И тут ему что-то в доме понадобилось, газеты старые, что ли… Он прямо так с топором в руках в комнату вошел. А потом видит, что с топором по углам шарить неудобно, положил его на стол. Искал он эти газеты, искал да залез в стенной шкаф. Была у них, знаешь, такая глубокая ниша прямо в стене сделана, а в ней полки положены - для горшков и кастрюль. Закрывалось все это хозяйство от глаз людских двумя ситцевыми занавесками, сходившимися посредине… А верхняя полка была как раз Роме по горло.
Причем верхняя полка была составлена из двух досок, нижних же тогда и вовсе не было - их во время ремонта вытащили… Рома, он худенький был, одну доску убрал, оставшуюся чуть от стены еще отодвинул и как раз между полкой и стеной поместился. Выпрямился и вдруг видит в зеркале напротив - его голова, как будто отрубленная, на верхней полке лежит! И топор весь в крови на столе…
От двери если смотреть - полная картина садистского убийства с расчленением и отделением головы от тела. Почему ему такое дело померещилось? Как такое в голову пришло? Черт его знает! Видимо, мыслями о собственной смерти себя уже до полного исступления довел…
- Ну, и самогон на этом психологическом фоне тоже не шутка, - сделал свое предположение несколько ошарашенный рассказом Абелин. - С расстройства так развезти может!
- Ага, первач там был что надо, - согласился Друз. - В общем, смотрит он на свою как бы отрубленную головушку в зеркале и представляет себе, как Самусиха входит, видит такую картину, падает на колени и начинает каяться: что же я наделала! Кто же нам теперь Ромушку нашего вернет? Да мы бы теперь на него надышаться не могли бы!..
И так ему, понимаешь, все это живо представилось, что решил он - надо достоверности добавить. Сбегал во двор, кроличьей кровью себе по шее полосу провел, по лбу да по щекам помазал, пол кровью побрызгал и опять в нишу за полку залез. Потом занавески задернул и под подбородком прищепкой бельевой прищемил. Посмотрел - ну, блин, полная достоверность! Ног и туловища не видно, одна голова на полке лежит… Аж, самому жутко стало.
Кто его знает, чем бы все закончилось, но тут народ из клуба повалил гурьбой. Кино, кстати, я потом выяснил, тоже было не подарок на день рождения - какие-то убийства, пытки, вампиры. Самусиха с Вероникой заходят во двор. Вероника говорит: мне, мол, мама, до ветру надо после таких страстей в кино. И побежала в уборную. А Самусиха прямо домой - где там этот приймак? Сделал, что ему велено было?
Зашла она в комнату, видит на полу кровь, на столе топор окровавленный блестит. Ах, думает, гаденыш, весь дом изгваздал! Куда ж он сам-то подевался? А потом глядь - на полке голова Ромина лежит… Залитая кровью, с закрытыми глазами, язык вывален наружу… Отрубленная!.. Ну, у нее дыхание, понятное дело, и сперло. А тут голова сначала глаза так медленно открывает, а потом начинает губами шевелить…
Тут уж Самусиха, само собой, на пол бухнулась и затихла.
Рома тоже в своем шкафу стоит ни жив ни мертв. В голове туман не знает, что делать. Понимает, что натворил чего-то, а что теперь делать, не понимает.
Тут как раз и Вероника из уборной подтянулась. Идет себе, что-то напевает с облегчения. Заходит в хату и видит картину - на столе топор в крови, на полу маманя родная лежит кулем и не шевелится, а на полке окровавленная голова мужа поставлена… Она сразу-то не упала, на крыльцо выбралась и как зайдется: «Рятуйтэ, люды добри, нэчыста сыла!» И потом только с крыльца скатилась и на четвереньках к забору поползла. И продолжает мычать чего-то…
Народу ж, понятное дело, после кино на улице много. Я тоже тут при исполнении - всегда после сеанса наблюдал, как бы чего не вышло. Кинулись мы к ней, а она только мычит и на дом показывает: там, мол, там… А сама потихоньку к забору так и ползет, наши ноги головой раздвигает.
Ну, я понятное дело, в дом. За мной еще народ. Вхожу - мать честная! На полу кровь, на столе топор, Самусиха лежит не шевелится, а на полке отрубленная голова с закрытыми глазами. Я за пистолет схватился, а потом думаю: ну, и куда из него палить? В голову или в Самусиху?
И тут мне сзади какой-то доброхот задрипанный говорит: «Товарищ начальник, а вы ее кочергой потыркайте, чтобы проверить… Вдруг живая еще?» И кочергу мне в руку сует. Я, честно скажу, тоже растерялся, кочергу сдуру взял и так осторожненько стал в голову тыкать…
Народ затих. Тишина мертвая.
И тут этот, понимаешь, живой труп, глаза открывает и зубами кочергу - цап! Народ взвыл и на улицу сыпанул. Я, Аверьяныч, честно тебе говорю, тоже следом…
- Это у него, у Ромы, видимо, нервный срыв случился от напряжения, - предположил Егор Аверьянович, очень сочувствовавший бедному осеменителю.
- Там, знаешь, не только у него нервный срыв случился, - помотал головой Друз. - В общем, стоим мы во дворе, а народ все прибывает, гудит… Что да чего? И уже кто-то говорит, что из Самусихи нечистая сила всю кровь выпустила, а Роме руки-ноги пооткусала! Кто-то кричит, что надо хату срочно поджигать, спалить ее вместе с нечистой силой к чертовой бабушке! А кто-то говорит, что за батюшкой бежать надо… Я сам зубами лязгаю и не знаю, что делать… А народ все валит, к крыльцу меня толкает, я упираюсь, да куда там! Ну, чувствую, сейчас меня затопчут. Выхватил пистолет да пальнул в воздух! Народ от страха осел, попятился…
И тут вдруг открывается дверь и выходит… Рома с топором в руке! Глаза горят, морда в крови… Жуть! А все еще, ты не забывай, после кино про вампиров, под впечатлением находятся…
Смотрим мы на него и не знаем, что делать.
А он и говорит замогильным голосом:
- Жена моя тут? Где она?
И рукой с топором пот со лба вытирает. Бабы - в рев!
Не знаю, чем бы все закончилось, но здесь он сам топор выронил, глаза закатил и в обморок свалился…
- И что же его - осудили? - после некоторой паузы поинтересовался дотошный Абелин.
- Да нет… Прокурором района там хороший, опытный тогда мужик был, Толопко фамилия, не стал парню жизнь ломать. Без суеты и всякого шума задания милиции, сельсовету дал, всякую разную информацию собрал, потом все сам лично исследовал и прекратил дело.
- Ну и правильно, - облегченно вздохнул Абелин.
- Так что учись уму-разуму, пока я жив. Главное - правильно организовать работу, заставить делать милицию, контролирующие органы все, что им положено, а не самому высунув язык бегать. Не набегаешься! И самое интересное - жизнь у них с тех пор наладилась. Самусиха язык свой поганый прикусила, когда малость очухалась, и так Рома с Вероникой хорошо зажили! Выходит, Аверьяныч, терпеть, конечно, надо, да не до бесконечности. И нельзя человека до крайности доводить, а то он так взбрыкнет, что мало не покажется.
1980 г.
«Кто-то из вас должен умереть! Непридуманные рассказы», Александр Григорьевич Звягинцев, 2012г.
Оценил 1 человек
1 кармы