20 ноября:
Утреннее заседание. Протоколирование ужасающего списка нацистских преступлений, включенных в обвинительное заключение: «Пункт первый обвинения - совместный план или заговор… Установление тотального контроля над агрессивным нападением на другие страны… Пункт второй обвинения - преступления против мира… нарушение международных договоров, соглашений и гарантий?.
Когда обвиняемые поняли, что открытие судебного заседания включает в себя лишь зачтение обвинительного заключения, с которым они уже ознакомились, напряжение на скамье подсудимых заметно спало. Они сидели безучастно и неподвижно, некоторые поочередно подключали наушники к различным языкам перевода, кое-кто оценивающе приглядывался к присутствовавшим в зале судебных заседаний, к судьям, обвинителям, репортерам и публике.
Перерыв. При первой встрече обвиняемые дали волю чувствам - трясли друг другу руки, впервые с момента ареста разговаривали друг с другом, причем некоторым из них выпала возможность впервые пообщаться друг с другом. После того как зал опустел, они оставались там и с чувством облегчения болтали друг с другом на самые разные темы: от политики до естественных отправлений.
Риббентроп попытался обратиться к Гессу, однако из этого ничего не вышло, поскольку Гесс не смог припомнить ни одного из перечисленных в обвинительном заключении пунктов. На что Риббентроп заметил мне:
- К чему поднята вся эта шумиха по поводу нарушенных договоров? Вам не приходилось читать истории Британской империи? Там сплошь нарушенные договора, подавление национальных меньшинств, геноцид, захватнические войны и так далее.
Я осведомился у него, могут ли преступления прошлого служить примером для международного нрава.
- Не могут, но мне кажется, в будущем люди будут вынуждены решать свои разногласия мирным путем, поскольку прибегать к помощи атомной бомбы стало слишком опасно, - ответил он.
Гесс насторожился:
- Атомная бомба? А что это такое?
- Бомба, которая уничтожает все при помощи энергии атома, - попытался объяснить Риббентроп.
- То есть?
Риббентроп снова ударился в разъяснения по поводу атомной бомбы, поинтересовавшись у Гесса, действительно ли тот не может вспомнить ничего из того, что было перечислено сегодня.
Наблюдая за остальными во время обеда, я заметил, что кое-кто высказался относительно улучшения качества пищи.
- Наверное, в день, когда нас вздернут, мы получим по бифштексу, - ухмыльнулся Ширах.
Штрейхер сидел в одиночестве, потому что остальные пока что игнорировали его. Когда я оказался довольно близко от него, Штрейхер поднялся с места, чтобы привлечь мое внимание.
- Знаете, герр доктор, - попытался он завести разговор, - мне уже однажды выносили приговор в этом же зале.
- Правда? Сколько же раз вас отдавали под суд?
- О, раз двенадцать или тринадцать. Так что у меня за спиной не один судебный процесс. Не впервой.
Чуть погодя мною снова попытался завладеть Риббентроп:
- Увидите, несколько лет спустя юристы осудят этот процесс. Нельзя проводить судебное расследование вне закона. Кроме того, не очень-то хорошо заставлять одних немцев осуждать других, как это имеет место на данном процессе.
Полковник дал мне знак снова усадить их на место. Ширах, проходя мимо меня, бросил:
- Неважнецкий день - нет, не для вас, для нас.
Послеобеденное заседание. Зачтение обвинительного заключения продолжилось:
«пункт обвинения третий - военные преступления… зверские убийства и дурное обращение с гражданским населением… и военнопленными… депортации для рабского принудительного труда… казни заложников… пункт обвинения четвертый - преступления против человечности - геноцид, истребление, рабство… преследование по политическим, расовым мотивам…»
После перечисления обвинений согласно п. 4 зачитывались обвинения отдельных обвиняемых и организаций.
У Риббентропа произошел приступ головокружения, сопровождавшийся шумом в ушах, после чего он был выведен из зала. Позже Геринг рассказал мне, что окончательно убедился в ненормальности Гесса после того, как тот на скамье подсудимых шепнул ему следующее:
- Вот увидите, этот кошмар развеется, и месяц спустя вы снова станете фюрером Германии.
21 ноября. Зачтение вступительного решения:
Утреннее заседание. Вступительное слово представителя обвинения Джексона:
Все обвиняемые высказались по поводу предъявленных им обвинений «невиновен», причем некоторые с добавкой «по сути обвинения». После этого обвинитель Джексон выступил с вступительной речью как представитель обвинения. В своей речи Джексон обрисовал захват нацистской партией государственной власти при помощи молодчиков из штурмовых отрядов СА, «подавлявших любое проявление оппозиционности и впоследствии сумевших добиться союза с оппортунистами, милитаристами, промышленниками, монархистами и политическими реакционерами».
Месяц спустя после захвата власти Гитлером в качестве повода к оказанию давления на Гинденбурга для отмены всех гарантий Веймарской конституции и наделения Гитлера диктаторскими полномочиями был использован пожар рейхстага. За считанные месяцы были распущены профсоюзы, и Роберт Лей стал единоличным диктатором всех немецких рабочих.
Нацисты воплощали в жизнь свою антихристианскую идеологию преследованием представителей различных конфессий, в особенности католической церкви, несмотря на подписанный с папой конкордат. Пастор Нимёллер был брошен в концентрационный лагерь ради подавления сопротивления евангелической церкви.
Перерыв. Преступления нацистов против христианства стали центральной темой в беседах обвиняемых друг с другом во время обеденного перерыва.
- Преступления против христианства! - иронично заметил Розенберг. - А преступления против христианства, совершенные русскими, их разве не волнуют?
Я поинтересовался у Риббентропа, верно ли было процитировало его высказывание, в котором он признал свою осведомленность и невмешательство касательно преследования верующих христиан нацистами.
- Да, - ответил он, - все верно. Ватикан многократно выражал протест, но на последнем этапе они просто-напросто игнорировались Гитлером. Ничего нельзя было изменить.
- Но мы же имели на это полное право! - с набитым ртом возмущался Геринг. - Мы представляли собой суверенное государство, это целиком и полностью было нашим внутренним делом!
Как мне доложили, позже Геринг заявил Франку следующее:
- Не бойтесь, они лишь выполняли мои приказы. Я беру на себя всю ответственность за четырехлетний план. - Функ глуповато улыбнулся в знак признательности Герингу.
Послеобеденное заседание. Обвинитель Джексон продолжил описание совершенных по отношению к евреям преступлений:
«Большая часть этих дичайших преступлений, запланированных и совершенных нацистами… Гетто представляло собой полигон для опробования репрессивных мер.
Принадлежавшая евреям собственность конфисковалась в первую очередь, и эта традиция распространялась, приводя к подобным же мерам по отношению и к обвиненным в «антигосударственной деятельности «немцам, полякам, французам и бельгийцам. Геноцид евреев позволил нацистам использовать уже опробованные на практике методы на поляках; сербах и греках. Трагическая участь евреев представляла собой постоянную угрозу всему остальному оппозиционно настроенному населению Европы - пацифистам, консерваторам, коммунистам, католикам, протестантам, социалистам. По сути, она представляла угрозу любой оппозиции, всем без исключения, не-нацистам».
Результатом этой дискриминационной политики явились гетто и концентрационные лагеря, и последовавший геноцид 60 % всех проживавших на оккупированных нацистами территориях Европы евреев, или 5,7 миллиона евреев. «История до сих пор не знала преступлений, повлекших за собой большие жертвы и совершаемых с подобной жестокостью».
Джексон процитировал Штрейхера, заявлявшего, что, дескать, христианство - лишь препон на пути радикального решения еврейской проблемы и всемерно поддерживавшего гитлеровскую программу уничтожения евреев. Ганс Франк также высказывал подобные утверждения и в своем дневнике, и в своих выступлениях.
Обвинитель Джексон подробно остановился на отдельных стадиях этой, имевшей результатом геноцид, программы:
Позорные «нюрнбергские законы 1935 года; тщательно запланированное «спонтанное восстание» 9–10 ноября 1938 года; спровоцированные в оккупированных районах Восточной Европы еврейские погромы и массовые убийства евреев 1941 года; садистская жестокость, пытки, геноцид и обречение на голодную смерть в концентрационных лагерях - не говоря уже о «научных экспериментах», при которых жертвы-мужчины сначала подвергались смертельно опасному переохлаждению, а затем их, отогрев, снова возвращали к жизни, о принудительных половых актах с отличавшимися «животным теплом» женщинами-цыганками.
«Подобное ознаменовало пик морального падения нацистов. Мне трудно обременять протокол приведением примеров нездоровой жестокости, однако на нас возложена печальная обязанность вершить суд над теми, кто является преступниками… Да, наша доказательная база способна вызвать чувство отвращения, и, возможно, она лишит вас сна. В итоге нацистская Германия вызывает лишь гнев во всех цивилизованных странах».
В перерыве я услышал, как Ширах спросил у Геринга, кто же отдавал приказы об уничтожении Варшавского гетто и на проведение подобных мер.
- Я полагаю, Гиммлер, - с чувством недовольства ответил Геринг.
Покачав головой, Ширах пробормотал:
- Ужасающе!
И с мрачным видом откинулся на спинку скамьи.
- Действительно, эти вещи ужасают, - высказал свое мнение я, когда Геринг повернулся ко мне.
- Да, понимаю, - ответил он, беспокойным взором обведя зал заседаний. - И я понимаю, что за эти преступления весь немецкий народ обречен на проклятие. Но все эти жестокие преступления были настолько невероятны, причем даже то немногое, что становилось нам известно, что ничего не стоило переубедить нас в том, что подобные утверждения - лишь пропагандистские уловки. У Гиммлера всегда имелся наготове достаточно большой выбор психопатов, готовых пойти на такое. А от нас их скрывали. Я бы никогда не подумал на него. Он никогда не производил на меня впечатления потенциального убийцы. Вот, вы психолог, вы, должно быть, понимаете лучше. У меня не получается найти объяснение.
Обвинитель Джексон продолжил перечисление обвинений при ведении войны: казни заложников и военнопленных; разграбление сокровищ культуры в оккупированных районах; угон на принудительные работы и обречение на голодную смерть; война против гражданского населения, опиравшаяся на идеологию «расы господ».
В завершение своего выступления, подводя итог о моральном и юридическом аспекте данного процесса, Джексон произнес следующее:
«Истинный обвинитель находится за стенами этого зала - это цивилизация. Она пока что далека от совершенств, ей еще предстоит борьба во многих странах. Она не утверждает, что Соединенные Штаты или какая-нибудь другая страна не несут ответственности за ту внутриполитическую обстановку в стране, в результате которой немецкий народ пал жертвой заигрываний и угроз нацистских заговорщиков. Она указывает на ужасные последствия агрессий и преступлений, упомянутых здесь мною. Она указывает на нанесенные раны, на иссякшие силы, на все прекрасное или полезное в этом мире, подвергшееся опустошению и разрушению, на то, что и в грядущем деструктивные силы отнюдь не смогут быть устранены…
Обвиняемые могут убаюкивать себя надеждами, что, дескать, международное право настолько отстает от моральных критериев человечества, что считающееся в рамках морали преступным с точки зрения закона таковым не является. Мы изначально отвергаем подобные помыслы».
Тюрьма. Вечер:
Камера Фриче. К концу послеобеденного заседания Фриче выглядел настолько бледным, что полковник Эндрюс осведомился о его самочувствии. Но Фриче заявил, что с ним все в порядке.
Когда я вечером появился в его камере, Фриче беспокойно ходил по ней взад и вперед, а причиной его бледности был, скорее всего, гнев.
- Я вне себя от бешенства! - выкрикнул он. - Это проклятое метание между Сциллой и Харибдой! С одной стороны, вопрос об агрессивной войне, а с другой - ужасающие, позорные поступки! Как можно обвинять нас в участии в каком-то там заговоре, имевшем целью самые низменные намерения и под девизом «Германия, проснись, долой евреев!» Поверьте мне, я не за свою жизнь борюсь; теперь я уже за нее и гроша ломаного не дам! Но этот циклопический судебный процесс, он же не служит только лишь пропагандистским целям! По всем пунктам предъявленного мне обвинения я заявляю «невиновен!» Однако готов признать, что совершил серьезнейшие ошибки, позволил этой гиммлеровской системе убиения обвести себя вокруг пальца, даже когда я пытался разобраться в ней… Плевать я хотел на свою жизнь! Но позор, этот жутчайший позор!
- То есть вы хотите сказать, что готовы умереть за промахи Германии, но не как преступник, сознательно совершавший массовые убийства?
- Именно! Именно это я и хочу сказать! И то же самое испытывает весь немецкий народ, для которого моя малозначимая особа - лишь один из символов. Разумеется, кто-то за все это должен ответить. Но дайте нам возможность объяснить миру положение, в котором мы оказались, с тем, чтобы мы хотя бы не ушли из жизни, не избавившись от этого позорного бремени!
Я заверил Фриче, что у него будет достаточно времени для разъяснения своей точки зрения. Он был явно удивлен и успокоен, когда я объявил ему, что, вероятнее всего, между обвинением и защитой будет достигнута некая договоренность и что каждому из них будет предоставлено законное право и возможность высказаться. Фриче склонялся к тому, что, скорее всего, вина целиком и полностью ляжет на них, но не на истинных вдохновителей, и в результате в один прекрасный день их всех без какой-либо возможности защитить себя просто поставят к стенке. Я заверил его, что союзники никогда не потерпят подобные методы, что никто из судей или обвинителей не возьмет на свою совесть перед лицом общественности и истории столь противоправные методы. Было видно, что Фриче испытал облегчение от этого заявления, поскольку уже смирился с мыслью взойти на эшафот еще до Рождества.
Камера Штрейхера. Я задал Штрейхеру доверительный вопрос о том, не испытывает он когда-либо угрызения совести за свою пропагандистскую травлю, которая проторила путь к описанным им на послеобеденном заседании преследованиям и геноциду.
- Я ничему не проторивал никакого пути! - принялся протестовать он. - Почему же не было никакого геноцида - если уж мы заговорили об этом - в период с 1919 по 1934 год? Да потому что все делалось и замышлялось Гиммлером! Я против убийств! Поэтому я не смог ни наложить руки на себя, ни убить свою жену и детей там, в Тироле, в конце войны. Я понял, что мне предстоит нести свой крест.
- Но отчего же вы вылили на евреев столько этой непотребной грязи?
- Я - грязи? - сверкнув глазами, удивился Штрейхер. - Все на самом деле черным по белому писано в Талмуде. Евреи - раса обрезанных. Разве Иосиф не совершил расовое преступление с дочерью фараона? А как же Лот и его дочери? Да в Талмуде такие вещи встречаешь на каждом шагу. Теперь они меня и распнут, - доверительно сообщил он мне. - Я уже заметил - трое из судей - евреи.
- Каким же образом вы это замечаете?
- Я умею определять кровь. Этой троице явно не но себе, когда я на них смотрю. Я это вижу. Я двадцать лет потратил на изучение расовой теории. Характер познается через комплекцию. В этой области я эксперт. Гиммлер вдолбил себе в голову, что он эксперт, но на самом деле он ничего в этом не понимал. В нем самом текла негритянская кровь.
- На самом деле?
- О да, - победно ухмыльнулся Штрейхер, - я заметил это уже по форме его головы и волосам. Я ведь распознаю кровь.
Хотя Штрейхер в общем и целом производил впечатление адекватного человека, меня впервые посетила мысль о том, что его слепой фанатизм граничит с паранойей.
«Нюрнбергский дневник», Густав Марк Гилберт, (перевод: Александр Львович Уткин), 2012г.
Оценили 3 человека
6 кармы