«Наши лучше годы и суровые дни»

О повседневной жизни летчиков Дальней авиации в шестидесятых годах прошлого столетия часто вспоминает и генерал-майор Владислав Алексеевич Степанов. Вот его рассказ.

- В декабре 1959 года я, военный летчик Владислав Степанов, холостой 22‑летний старший лейтенант, в третий раз за два первых года службы попавший в круговерть хрущевских расформирований боевых полков Дальней авиации, получил новое назначение и прибыл из Эстонии в Заполярье, на еще не вполне обжитый аэродром Оленья. Там базировалась 34‑я отдельная тяжелобомбардировочная авиационная эскадрилья специального назначения и разведки погоды. Личный состав ее жил рядом с аэродромом в маленьком военном городке на макушке одной из сопок, у подножия которой плескалось огромное, вытянутое в длину озеро, и назывался этот городок - поселок Высокий. А должность моя называлась «помощник командира корабля - правый летчик самолета Ту-16». Вот так, совершенно неожиданно для себя из балтийского Тарту накануне Нового года я попал на Кольский полуостров, о котором раньше знал только по урокам географии.

Осенью 1957 года, когда на аэродроме еще полным ходом продолжались работы по строительству стоянок самолетов и объектов служебного и бытового назначения, командующий Дальней авиацией, маршал Владимир Александрович Судец дал указание прибыть к месту постоянной дислокации и приступить к боевому слаживанию, освоению района полетов и выполнению задач по предназначению. Костяк эскадрильи составляли десять тяжелых бомбардировщиков Ту-16 и столько же выделенных в ходе формирования из состава 326‑й тяжелобомбардировочной дивизии, базировавшейся на аэродром Сольцы под Новгородом, летных экипажей.

Такая спешка была оправданной. Холодная война между СССР и империалистическим Западом с непрерывным обоюдным наращиванием военного потенциала набирала обороты. Шло активное обустройство и освоение Арктического театра военных действий, значение которого резко возросло с появлением ядерного оружия и дальнобойных авиационных и морских средств его доставки. В частности, в Северной Атлантике стало регулярным присутствие АУГ и АУС ВМФ США, на территории Гренландии были развернуто пять передовых американских авиабаз. Ледовитый океан даже в пределах территориальных владений СССР активно осваивался американскими подводными лодками, почти каждый день наша ПВО засекала разведывательные полеты американских RB-47 вдоль северного побережья.

В этих условиях государственное и военное руководство СССР предпринимало ответные меры. Северный флот за счет развертывания крупных подводных сил превращался в одно из самых мощных оперативно-стратегических объединений. В Заполярье, вдоль всего северного побережья и на островах Арктики, благодаря настойчивым усилиям маршала Судеца была создана аэродромная сеть из реконструированных и вновь строящихся аэродромов. Одним из таких внеклассных аэродромов, воздвигнутым в центре Кольского полуострова, стал аэродром Оленья, в инфраструктуру которого входили мощная авиационно-техническая база, склад хранения и сборки ядерных боеприпасов.

Надо сказать, что вокруг аэродрома обычного в привычном понимании, ровного пространства не было - куда ни кинь взгляд, кругом подернутые мхом и низкорослым лесом гранитные сопки и бесконечные валуны. Проблема размещения среди этого первозданного хаоса железобетонной полосы размером 3500 на 80 м строителями аэродрома была решена путем взрыва вершин двух соседних сопок. Но, знать, на такую титаническую работу не хватило никакого пороху, полоса напоминала огромное бетонное коромысло, прогиб между ее серединой и концами составлял целых двенадцать метров.

Поэтому на посадке на выдерживании иногда вместо приближения бетонка вдруг начинала из-под самолета удаляться и экипажу требовалась немалая сноровка, чтобы не совершить грубого приземления. Но это мелочи, так, к слову. Главная опасность заключалась в том, что вокруг этой ВПП не существовало ни концевых, ни боковых полос безопасности. Все было усеяно огромными валунами и обломками скального грунта самых различных форм и размеров, зимой покрытых снегом и почти неразличимых. Уклонение в таких условиях на разбеге или пробеге в сторону означало безусловную, как минимум тяжелую аварию, а скорее всего, катастрофу.

Своеобразен и в то же время весьма разнообразен был круг задач, которые в отличие от других летных частей Дальней авиации не в плановом, а, как правило, в хронически авральном порядке ставились нашей эскадрилье подчас напрямую Генеральным штабом Вооруженных сил СССР. Поэтому служба наша была непростой, напряженной и довольно суровой. Летали много, рискованно, далеко, над бескрайними, безлюдными океанскими и ледяными просторами, в условиях вечно капризной, непредсказуемой и неустойчивой погоды Арктики.

Больше всего вылетов было связано с выполнением воздушной и радиотехнической разведки - ходили «за угол», вдоль Норвегии, где было немало американских авиационных и военно-морских баз вблизи Великобритании. А когда в 1960 году освоили крыльевую заправку топливом в воздухе, то стали ходить к берегам Гренландии, к тем самым пяти американским авиабазам и на исландско-фарерский рубеж.

Полет до Гренландии и обратно занимал около десяти часов. Так и стоит у меня перед глазами вырастающая из забитого льдами океана сказочная, сверкающая на солнце голубая-голубая гористая страна; голубая от ледяного покрова, от множества ледников, низвергающихся со скал прямо в океан. Подняв огромный столб брызг, айсберги и огромные льдины вызывали волны, они медленно кругами расходились от места падения в разные стороны. Полеты выполнялись без нарушения границ территориальных вод. Но отношения СССР с Америкой были неровными, часто обострялись, и когда нарушалось наше воздушное пространство, то нарушители сбивались. Так было, например, в Закавказье, где наши летчики сбивали нарушителей. Или когда 1 июля 1960 года над Баренцевым морем капитаном Поляковым был сбит разведчик RB-47Н. После таких инцидентов нас от греха подальше придерживали от полетов и месяца на два дальние рейсы прекращались.

Самолетовождение ввиду близости географического и геомагнитного полюсов Земли осуществлялось только по условным курсам, с использованием условного меридиана, широко использовалась и астронавигация. Штурманы наши пуще глаза берегли съемные астрокомпасы и перед вылетом носили их, как малых кутят, за пазухой своих меховых курток, чтобы не запотела и не подвела бы оптика за облаками в нужный момент.

Немало проблем, особенно в период полярных ночей с их интенсивными северными сияниями, доставляла плохая, а нередко и полная непроходимость радиоволн, что крайне затрудняло экипажам поддержание дальней радиосвязи с землей. А вот загадочную зрелищность этих сияний среди круглосуточной полярной тьмы, эту игру волн и лучей холодного света по всему небосклону, наблюдаемых при полетах над Ледовитым океаном, описать и передать трудно. Вспоминаю, как я на одном из первых вылетов попал впросак: насмотревшись на сияние в небе, я обратил внимание, что и на земле под нами шарят яркие продольные лучи света, точь-в-точь как от мощных посадочных прожекторов на аэродроме. Но мы же над вечными льдами севернее Земли Франца-Иосифа, откуда тут аэродромы? Не удержался, спросил:

- Штурман, что это за прожекторы под нами?

- Слава, это не прожекторы, это так льды отражают сияние, - засмеявшись, ответствовал штурман Леша Федоровский.

По многопрофильности выполняемых эскадрильей задач было похоже, что наше командование заинтересовано в более глубоком изучении воздушного пространства Арктики и накоплении данных обо всех особенностях условий полета на этом оперативно-стратегическом направлении на случай ведения боевых действий крупными силами Дальней авиации, в том числе с применением ядерного оружия.

Недаром изо всех военно-воздушных сил только в нашей эскадрилье в штат летных экипажей в качестве командиров огневых установок (кормовых воздушных стрелков) были присланы и определены серьезно подготовленные инженеры-метеорологи, выпускники Военно-воздушной академии имени А.Ф. Можайского: Женя Соколов, Володя Белевский, Рэм Коновалов. Выполняя какую-то особую программу (о которой они помалкивали), эти ученые мужи из полета в полет в полном объеме выполняли обязанности командиров огневых установок.

Одновременно они по заданным Генштабом разведывательным маршрутам замеряли параметры вертикального разреза атмосферы. Это было важно для технических условий применения, то есть полноценного подрыва тогдашних ядерных бомб. После выполнения полета они всякий раз составляли и отправляли закрытые отчеты. Понятно, что с началом боевых действий всякий международный обмен информацией о погоде над территорией воюющих сторон прекращается, эти сведения становятся секретом, и поэтому заблаговременное накопление и обработка обширного статистического материала были делом вполне дальновидным.

В ту пору на остpовах Земли Франца-Иосифа силами специальных комендатур содержались два оперативных ледовых аэродрома Дальней авиации: Нагурское и Грэм-Белл. Самолетов на них не было. Раз в год, в пору летней навигации, добирались к этим островам суда Главсевморпути, выгружали аэродромную технику, топливо, продовольствие, другие материально-технические средства, в общем, все, что было необходимо для обеспечения приема и выпуска боевых самолетов, если не будет им хватать топлива при возвращении с «той», заполюсной стороны.

Замена личного состава самих комендатур производилась раз в два года. Там в кoмпании белых медведей, они повышали свою боевую и политическую подготовку. Единственным развлечением были для них кинофильмы. Всех персонажей, все их реплики они знали наизусть. Бывало, что фильмы крутили задом наперед. Поэтому нередко, когда мы пролетали вблизи этих арктических «мужских монастырей» и устанавливали с ними контрольную радиосвязь, приходилось слышать страстное пожелание: «Ребята, кланяйтесь от нас каждой женщине!»

Иногда в зимнюю пору нам подбрасывалась задача парой самолетов Ту-16 произвести посадку на том или ином из этих аэродромов с целью проверки их практической боеготовности. Вот тут-то мы и хватали лиха. Переданные по дальней связи бравые доклады и подтверждения комендатур о полной готовности аэродромов к приему наших самолетов не совсем соответствовали истине. Это выяснялось просто, когда после посадки при сорокаградусном морозе начиналась дозаправка самолетов топливом. Топливозаправщики не запускались и не могли сдвинуться с места из-за загустевшего масла в мостах, а из всех сочленений смонтированного, но стоящего без применения жиденького трубопровода централизованной подачи топлива фонтанировали такие струи, что завершать заправку приходилось обыкновенными ведрами, сидя над горловинами на плоскости самолета и постепенно превращаясь в заиндевевшую сосульку.

Кстати, о холоде. Выполняя полеты над морем и в высоких широтах, к гипотетической возможности в случае отказа двигателей и вынужденного покидания самолета мы относились чрезвычайно легкомысленно и безответственно. В кабине самолета всегда было тепло и достаточно уютно. Но нас никто не ждал на льдинах. Служба спасения в нашей авиации всегда была не на высоком уровне. Перед надеванием парашютов меховые куртки, стеснявшие наши движения, мы снимали и пристраивали в проходе между пилотскими сиденьями. Полеты мы выполняли в кожаных куртках.

Морские спасательные жилеты в первое время вообще не выдавались, а в последующем, формально получая их на вылет, мы тоже складывали кучкой в проходе. Требовательность со стороны наших начальников в этом деле отсутствовала, все было отдано на личное усмотрение экипажей, а посему здоровая предусмотрительность и натренированность экипажей в применении средств спасения оставляли желать лучшего. Но Господь Бог миловал - никому из наших экипажей катапультироваться не довелось. Однако предпосылки к этому случались.

Как-то в декабре 1960 года наш экипаж: командир корабля, тридцатилетний капитан Володя Блинов, я - его помощник, штурман корабля Леша Федоровский, второй штурман Юра Очков, радист и командир огневой установки - пришел ночью на свой аэродром с дальнего маршрута с довольно малым остатком топлива. Для Блинова этот маршрут был первым после многомесячного перерыва из-за длительного лечения и последующего довольно короткого, поверхностного тренировочного, для восстановления навыка полета в районе аэродрома. Пришли мы со значительным отрывом по времени, когда все остальные экипажи уже произвели посадку, а к аэродрому подошел мощнейший снежный заряд.

Флотские аэродромы Североморского аэроузла к этому времени тоже оказались закрыты. Руководитель полетов, наш командир эскадрильи, подполковник Быков Н.Ф., летавший в небе Великой Отечественной войны и прошедший ее, как говорится, «от звонка до звонка», человек мужественный и решительный, умевший доверять своим летчикам и смело выпускавший их на задания при любой погоде, дал разрешение снижаться и заходить на посадку.

Блинов пилотировал самолет по приборам, я помогал ему, следя за высотой, скоростью, пытаясь определить момент выхода на визуальный контакт с полосой. Видимость при заходе была нулевой, при попытке включить фары перед нами стояла сплошная стена из падающего снега. Первый заход не удался. При уходе на второй круг посадочные огни, не успев появиться, тускло мелькнули и вновь пропали. Чувствовалось, что Блинов, в общем-то, крепкий летчик, навыки подутратил.

Быков подчеркнуто спокойно проинформировал, что заряд скоро должен пройти, и разрешил повторный заход. Снег не утихал. После ближнего привода слева начала обозначаться расплывчатая цепочка огней. Блинов, как потом оказалось, принял их за левую сторону полосы, и я понял, что он решил садиться, начав прибирать двигатели перед выравниванием. Но справа я видел только относительно ровную снежную пелену. Привычных посадочных огней на ней не было. Мы садились на прилегающую к основной полосе, усеянную огромными валунами, которая на нормальных аэродромах называется боковой полосой безопасности.

Все происходило молниеносно, кричать, предупреждать об ошибке было некогда. Вопреки запретам правым летчикам вмешиваться на посадке в управление я молча резко подал вперед рычаги управления двигателями и рванул штурвал на себя, только после этого закричав: «Камни, садимся на камни, полоса слева!» До сих пор стоит в глазах покрывавший валуны искристый снег, когда мы на высоте 3–4 метров пронеслись над ними, уходя на второй круг.

Самолет наш за круг съедал две тонны, и топлива оставалось на один, последний заход. Быков, подтвердив разрешение на еще один заход, замолчал. Мы с командиром тоже молчали. Невольно стала закрадываться мысль о возможном катапультировании. А у нас даже наши меховушки были пристроены где-то за сиденьями. О том, что нас может ожидать в этой глухой ночи среди безлюдных на многие десятки верст сопок, думать не хотелось. Но обошлось. Снег на заходе стал слабее, и мы благополучно умостились на абсолютно заснеженную полосу. И вот тут, на пробеге и сруливании у меня появилась отвратительная дрожь в коленках, которая больше никогда ни при каких переделках не повторялась. А здесь я, ну, никак не мог унять ее, стыдясь самого себя и боясь, что Блинов ощутит ее на педалях управления.

Ну, а потом, сразу после полета, и много раз позже, за нашим нередким холостяцким застольем, Блинов горячо благодарил меня за это вмешательство, приговаривая при этом: «Я сперва даже ничего не понял».

Подполковник Владимир Ефремович Блинов скончался от повторного инфаркта в 2002 году в Новгороде, а штурманы наши ныне проживают в Белоруссии: Леша Федоровский в Могилеве, а Юра Очков - в Бобруйске.

За поддержанием навыков и натренированностью экипажей в элементах боевого применения наши командиры следили неукоснительно. Редкий маршрут обходился без попутного захода для бомбометания на островной флотский полигон Лумбовский возле Кольского побережья или на мыс Желания, на самой северной оконечности Новой Земли. Но совершенно особой, ни на что не похожей статьей было широкое привлечение экипажей эскадрильи к испытаниям ядерного оружия в открытой атмосфере.

Связано это было с тем, что появившиеся во второй половине 50‑х годов новые, сверхмощные термоядерные бомбы было уже невозможно по условиям безопасности испытывать на полигоне под Семипалатинском. Для этих целей в 1957 году был оборудован полигон на Новой Земле, сформированный и существовавший там с 1955 года под эгидой ВМФ как «объект 700» для испытаний торпед с ядерным зарядом.

Начавший к этому времени вводиться в строй аэродром Оленья тут же превратился в «ядерную Мекку». Начиная с сентября 1957 года и по конец декабря 1962 года стала периодически размещаться на Новой Земле и проводить воздушные ядерные испытания так называемая спецгруппа 71‑го полигона ВВС (Крым, Багерово), являвшегося головным подразделением в организации и обеспечении этого вида работ. В такие дни число прикомандированных на аэродром Оленья специалистов, включая представителей науки и разработчиков изделий, достигало 500–600 человек.

Академик Андрей Дмитриевич Сахаров, легендарный министр Минсредмаша Ефим Павлович Славский, многие другие знаменитости - «все побывали перед нами, все промелькнули тут», но в то время мы их только лицезрели, не ведая ни их истинных фамилий, ни титулов, а узнавать «знакомые лица» стали через открытую печать и телевидение много позже. А в те дни, с появлением всех этих гостей мы с величайшим возмущением и неудовольствием вынуждены были перебираться на весь период испытаний из обжитых двухместных комнат второго этажа нашей невеликой двухэтажной холостяцкой гостиницы на первый, уплотняясь до 5–6 человек. В конце концов, летали-то не они, а мы. Так кому же, спрашивается, нужнее был нормальный отдых? Да еще эти «интеллектуалы» уводили оставленные наверху лучшие книги из наших любовно собранных библиотечек. Но это к слову.

Итак, уже в феврале-марте 1957 года 34‑я авиаэскадрилья, находясь еще только в стадии обживания на новом месте, с ходу была подключена к этим испытаниям и в последующем продолжала широко привлекаться к ним в 1961 и 1962 годах.

Следует сказать, что по решению высшего военного руководства для приобретения навыков полетов в условиях применения ядерного оружия в ходе испытаний привлекались и экипажи других строевых частей Дальней авиации (например, в 1961 году: 20.09.61 - отряд Ту-95, 22.09.61 - отряд Ту-16 и 02.10.61 - два отряда ЗМ). Но если для экипажей строевых частей ДА участие в испытаниях ограничивалось полетом разового, ознакомительного порядка, то экипажи, отобранные из состава 34‑й авиаэскадрильи считались прикомандированными к спецгруппе и несли всю полноту повседневной нагрузки по выполнению задач, связанных с программой испытаний, от самого начала до полного завершения.

А задачи наших экипажей заключались в вылетах на сопровождение и охрану самолета-носителя, на разведку погоды и видимости цели до удара либо доразведку и фотографирование эпицентра взрыва после удара и смещения радиоактивного облака, определение его параметров и замер уровней радиации по его краям. Не все они, эти вылеты, были равнозначны, равноценны, и, конечно же, наиболее острое, неизгладимое впечатление оставляли полеты на сопровождение самолета-носителя испытываемой бомбы, потому что все, что происходит после ее взрыва, в полной мере достается и носителю, и сопровождающему, идущему с ним рядом в строю.

Мне довелось в составе экипажа замполита эскадрильи, майора Проценко П.М. со штурманом корабля, моим другом, Анатолием Мощенко от начала и до конца принимать участие в испытаниях 1961 года, выполнив в общей сложности по их плану тринадцать вылетов на Новую Землю. Толя, который летал на испытания с 1958 года, рассказывал нам о том, как им за двое суток выдали дозиметры, а за сутки, чтоб они не смущали экипаж, отобрали. В первом полете им выдали светозащитные очки со слабыми фильтрами. После взрыва кабину самолета озарила вспышка, и экипаж на себе почувствовал, что это такое. По глазам будто ударили прутом. Летчики, бросив управление, схватились за глаза. Но через некоторое время они взяли управление и привели самолет на базу. В последующие полеты некоторые члены экипажа стали надевать по двое очков. Жар от вспышки был таким, что незащищенные участки тела сильно припекало. Особенно доставалось тем, кто сидел в кормовой установке. В их задачу входило сфотографировать результаты взрыва, но они не могли в первое мгновение притронуться к фотоаппаратам.

Перед вылетом техники старались вычистить самолет от всевозможной пыли. Но все равно после ядерной вспышки каким-то образом оставшаяся пыль начинала вспыхивать внутри самолета синеватым пламенем. Продолжалось это недолго, какие-то доли секунды. Но эти секунды запоминались на всю жизнь. Весной 1962 года я убыл в Рязань на курсы командиров кораблей и в испытаниях, проводившихся в августе - декабре и оказавшихся последними в связи сo вступавшим в силу мораторием, уже не участвовал.

В тот, 1961 год экипажем подполковника Дурновцева А.Е. из 409‑й тбап 106 тяжелобомбардировочной дивизии стратегических самолетов, которой я спустя 17 лет, в период 1978–1984 годы, имел честь командовать, с самолета Ту-95 30 октября была сброшена знаменитая царь-бомба, мощностью свыше 50 мегатонн. Дурновцев запомнился мне в ту осень частенько возвращающимся в нашу гостиницу поздним вечером в хорошем подпитии, в широко распахнутой шинели и на весь второй этаж зычно распевающим «Вдоль по Питерской».

Все физические параметры поражающих факторов ядерного взрыва, связанные с ними ощущения и впечатления экипажей, принимавших участие в испытаниях этого оружия, на сегодня широко, красочно и подробно описаны во множестве изданной мемуарной и популярной научной литературе. Думаю, что поддаваться соблазну расписать здесь свои личные впечатления и впечатления моих товарищей будет излишне. Хотел бы только заметить, что переход ко все более мощным взрывам на Новой Земле, превосходившим по своим эквивалентам то, что испытывалось на Семипалатинском полигоне, уже не в сотни, а в тысячи раз, накладывал свой отпечаток и на самолеты. Что-то угрюмо-зловещее, грозное и в то же время жалостное исходило от облика носителей ядерных зарядов и сопровождавших их самолетов, которые приходили после сброса над полигоном мощных термо-ядерных зарядов.

Они получали при этом небывалое воздействие светового излучения, ударной волны и испытывали нагрузки на пределе прочности конструкции. Летчики и техники смотрели на обгоревшее и почерневшее специальное, термостойкое, белое «противоатомное» лакокрасочное покрытие самолетов. Кроме того, были видны полурасплавленные стекла взлетно-посадочных фар и бортовых аэронавигационных огней, начисто обгоревшие звезды, обтекатели антенн радиолокационных прицелов и все прочее, что было сделано не из металла. В кабинах были видны обуглившиеся асбестовые оплетки электрических жгутов. В сжатые сроки усилиями инженерно-технического состава эти самолеты очищались, отмывались перекрашивались свежей «атомной» краской, заменялись фары, снова сияли красные звезды и снова боевые машины поднимались в воздух и шли выполнять задания на полигон к Новой Земле.

По итогам испытаний на группы разработчиков, производителей этого оружия, работников министерств, центральных управлений и личного состава 71‑го полигона ВВС каждый раз проливался золотой дождь высоких правительственных наград и денежных вознаграждений.

Личный состав 34‑й авиаэскадрильи поощрялся лишь по остаточному принципу в форме благодарностей от командования и некоторого денежного вознаграждения, начисляемого по количеству выполненных вылетов и занимаемой в экипаже должности. К тому же все это происходило после унизительных напоминаний. Помню, что мои деньги, равные примерно моему северному месячному окладу, полученные за 13 вылетов на эту термоядерную поножовщину, мы дружно прогуляли с ребятами из числа техников и некоторой части летчиков и штурманов, не привлекавшихся к таким полетам.

Лишь в настоящее время, вернее, в 90‑е годы, часть личного состава, проживающего в России и сумевшего документально доказать, подтвердить свое участие в воздушных испытаниях ядерного оружия, была причислена к ветеранам подразделений особого риска и в течение непродолжительного времени задним числом указами Президента Российской Федерации награждена орденом Мужества и другими медалями.

Ну, а мы наперечет сохраняли в памяти имена и лица большинства ребят из выполнявших эти вылеты экипажей, командирами которых были Диденко Г.В., Титаренко А.И., Волохов М.В., Яковлев Б.Н., Епишин П.П., Шавтельский В.П., Проценко П.М., Прокудин А.К., Самсонов М.Г., Блинов В.Е.

В 1962 году к ним добавились прибывшие по замене экипажи Котюргина Н.А., Рычкова Б.А., Корнякова В.И., Якимова Н.Г. и Маратаева В.Н.

Остается кратко описать наш быт. За спиной у меня остался немалый и не бедный событиями путь, но летная служба в 34‑й авиаэскадрильи (СНиРП) была и остается лично для меня и многих моих товарищей одним из интереснейших и ярких периодов жизни.

Стояла классическая круглосуточная полярная ночь, когда я на попутке добрался со станции Оленья до поселка Высокий. Маленький заснеженный поселок, дымки из труб, внизу длинное заснеженное озеро, темное небо. Явившись на постой в холостяцкую гостиницу, я с радостным удивлением обнаружил полностью оккупировавшую одно крыло здания довольно многочисленную для одной эскадрильи, дружную и приветливую компанию молодых летчиков, штурманов и других членов экипажей в возрасте от 22 до 30 лет. Были они почти все не женаты и жили одной большой и, как выяснилось чуть позже, дружной семьей. В другом крыле гостиницы жили техники, связисты и офицеры аэродромно-бытовых служб. И с ними у нас были самые теплые, дружеские отношения. Проблем со знакомством и вхождением в этот коллектив у меня не возникло.

Уж очень многое было у нас необычным. Начиная с необычных полетов с необычно горбатого большого аэродрома с не-обычно малым, примостившимся на макушке сопки гарнизоном. Необычной была вся покрытая сопками местность, изрезанная множеством прозрачных речушек, ручьев, в которых прямо недалеко от взлетной полосы плескалась форель. За очень короткое лето сопки буквально покрывались ковром брусники, черники и голубики, образуя местами розово-сизый фон, а обилие подосиновиков и волнушек просто поражало. В свободное от службы время любители лесных даров заготавливали грибы и ягоды бочками.

Необычными были и природные явления. Чего стоила полярная ночь с северными сияниями, а затем веселые полярные дни с незакатным солнцем - пора беспросветных проводов и встреч на станции Оленья своих товарищей из летних отпусков, пора полного перепутывания времени суток, с играми в футбол в три часа ночи по астрономическому времени.

На удивление всем прилетающим, у нас при эскадрилье был свой вертолет Ми-4 с гостеприимным экипажем. В парковый день эскадрильи битый и перебитый в тяжелых авариях, балагур и весельчак борттехник Саня Казанский с ведома своего командира Васи Францева устраивал для всех желающих день открытых дверей. Перед обедом к вертолету со всех стоянок как бы незаметно начинал просачиваться личный состав. На некоторое время люди исчезали внутри вертолета и вскоре выходили оттуда в очень благодушном состоянии, всем своим видом показывая, что жизнь прекрасна. Спирта Саня не жалел. Поэтому с течением времени понятие «парковый день» в эскадрилье было заменено словами - «день открытых дверей».

У нас был необычный, совершенно уникальный шеф-повар нашей летной столовой Ефим Ефимыч. Добрейший пожилой гигант с достойным шеф-повара животом. До службы в Заполярье Ефим Ефимович был шеф-поваром крупного ленинградского ресторана. Он рано овдовел и решил податься на севера. Думаю, что ленинградские гурманы очень потеряли, но зато приобрели мы. Был он виртуозом своего дела и баловал нас, как малых детей. Когда в Ленинграде спустили на воду и начали набирать команду на первый в мире атомный ледокол «Ленин», наш Ефим Ефимыч начал писать прошения о зачислении его на борт шеф-коком. Но старика не взяли. Когда у кого-то случались дни рождения или свадьбы, то Ефим Ефимович становился центром всеобщего внимания.

Ну, а еще у нас была активная, во всех отношениях самопровозглашенная община холостяков Веревкиных.

Город Оленегорск был пунктом пополнения запасов для наших «ансамблей», а когда позволяла обстановка, то и местом поклонения прекрасному полу в лице немалого числа выпускниц различных ленинградских институтов, которых почему-то весьма активно направляли на Кольский полуостров по распределению. Периодически кое-кто из нашей общины бывал охмурен окончательно и, несмотря на жесткую профилактическую работу со стороны всего коллектива, объявлял о твердом решении выйти из партии холостяков. Тогда все силы бросались на устроительство яркой музыкальной и театрализованной усилиями Толи Мощенко свадьбы. Здесь вовсю раскрывался талант Ефимa Ефимыча. Ну, а стойкие холостяки продолжали делать свой нелегкий выбор между свиданиями с девушками или посещением единственного на весь Оленегорск ресторанчика «Магнит».

Командование относилось к нам с пониманием, и в целом вокруг нашей службы и быта витала обстановка требовательных, но чисто по-авиационному демократичных взаимоотношений между старшими и младшими. В эскадрилье умели спросить службу, но умели и посмеяться, и простить оплошность или ошибки молодости. Таким, воистину добрым, благородным гением того нашего холостяцкого коллектива был, безусловно, штурман корабля Анатолий Мощенко. И не только потому, что он был постарше многих из нас и, конечно, обладал большим жизненным опытом, но и потому, что это был человек высоких личных качеств, высокого достоинства и культуры.

Развитой, грамотный, с недюжинным поэтическим и музыкальным даром, с хорошими организаторскими и педагогическими задатками, он не держал этого дара при себе, а настойчиво употреблял его на сплочение и облагораживание нашего коллектива, исподволь привнося в него некоторый дух романтизма и этику рыцарства. В любом человеческом сообществе, большом или малом, часто отыскиваются неформальные лидеры, которые ощутимо оказывают на окружающих свое благотворное влияние, в значительной мере предопределяя нравственную среду и характер взаимоотношений в коллективе, его вкусы, увлечения, интересы.

Не успел я отряхнуть дорожную снежную пыль по прибытии на Оленью, как через пару недель абсолютно неожиданно для себя уже пел перед многолюдным залом, оказавшись солистом в эстрадной группе штурмана корабля Анатолия Мощенко. Именно он сколотил из нас ставший весьма популярным большой коллектив художественной самодеятельности, с которым мы вскоре гастролировали по всему Кольскому полуострову: Мончегорск, Кировск, Апатиты, Мурманск, столица лопарей (народность саами) Ловозеро были для нас не за семью печатями, не говоря уже о лежащем на противоположной стороне нашего озера городке Оленегорск с его горно-обогатительным комбинатом и населением в двадцать тысяч человек. Он-то и стал главным пунктом нашего общения с внешним миром.

Но для того чтобы попасть в Оленегорск или на железнодорожную станцию, надо было проделать неблизкий путь, длиной в шестнадцать километров, вокруг озера. С городком тогда никакого регулярного транспортного сообщения, кроме гарнизонного автобуса для школьников, не было. На этот случай каждый уважающий себя холостяк имел мотоцикл «ИЖ-57». Ну, а зимой напрямую по льду озера этот путь сокращался до 5–6 км, а поскольку лед лежал до середины июня месяца, то этот способ преобладал. Но была сия тропа, к сожалению, только пешей, потому как скалистые уступы и валуны по всему спуску от вершины сопки к озеру не оставляли никаких шансов невредимым подъехать к берегу на каких-либо колесах.

Наш досуг никогда не обходился без Толи Мощенко. Мы сами развлекали себя. Все наши отдохновения, проводы и встречи, личные даты, совместные праздники (холостяцкие «ассамблеи») - все это изобретательно обставлялось и обыгрывалось его талантом. При этом он внимательно всматривался в каждого из нас, особенно, во вновь прибывших. Ненавязчиво в разговоре, в деле прощупывал, стремясь выявить в человеке божью искру. И если находил таковую, то выводил артиста на подмостки.

Я уже говорил, что благодаря ему я попал в гарнизонный ансамбль и объездил с ним весь Кольский полуостров. Я пел популярные в те времена песни: «На пыльных тропинках далеких планет», «Верховина», «Геологи». Поездки те были незабываемы. Летчиков любили, уважали и встречали везде, как самых дорогих гостей. Сколько встреч, сколько знакомств произошло на этой северной земле. Смею утверждать, что проживающие там люди проще, добрее, отзывчивее и гостеприимнее, чем на материке.

Служба в Заполярье, в 34‑й авиаэскадрилье (СНиРП), явилась для меня, для молодого летчика, увлекательным и убедительным подтверждением того, что не в книгах, а воистину реально существует совершенно особый мир, именуемый авиацией. Со своими неписаными правилами, своей психологией, со своими розами и терниями, со своей, увы, грязью, подлостью и трусостью… Но в авиационной среде было больше, чем где-либо, самых невероятных оригиналов. Я убедился в том, что личный состав - это все-таки в своем большинстве преданные авиации и бескорыстно любящие ее люди.

На этом, пожалуй, мне пора заканчивать свой краткий очерк. Хотя за кадром осталось еще очень много интересного. И смешного, и забавно-курьезного да и драматичного и грустного тоже.

В 1965 году с передачей аэродрома Оленья в ведение авиации Военно-морского флота СССР 34‑я авиаэскадрилья была расформирована и прекратила свое существование. Личный состав эскадрильи был направлен на пополнение других строевых частей Дальней авиации и большей частью завершил свою службу в авиагарнизонах Мингалово (Тверь), Сольцы (под Новгородом), Мачулищи (Минск), Бобруйск и Барановичи.

Заслуженный работник культуры Белоруссии, неоднократный лауреат различных конкурсов, Анатолий Афанасьевич Мощенко живет в Могилеве и продолжает бессменно руководить всей областной художественной самодеятельностью профсоюзов.

«Стратегическая авиация России. 1914-2008 гг.», Валерий Николаевич Хайрюзов, 2009г.