Англичане и русские.

Великобритания, единственная в Европе нация, абсолютно своеобразная — даже в перенимаемых ею от Франции модах; своеобразная по своей нравственной замкнутости, по своему доходящему до психопатии самомнению и всякой прочей характеристики. По географическому положению своей страны, англичанин — амфибия; по высокомерной сдержанности — черепаха. Как неотделимо это интересное пресмыкающееся от своей роговой брони, так англичанин неотделим от своей национальной оболочки, от Англии, которую он всюду возит с собою, которая следует за ним, как передвижная выставка картин, из которой он только изредка высовывает голову, пряча её тотчас же во внутрь своей «личной Англии», при малейшей попытке не англичанина заглянуть глубже под поверхность этой брони… Его можно узнать только дома, на его туманном острове так же, как и отличить одного англичанина от другого. Но, дома ли, Джон-Буль, заграницей ли, он — равнодушный в отношении других наций, ненавидит одну Россию! Так как в собственном понятии он один король на мировой шахматной доске, а все прочие народы пешки — Джон-Буль их презирает, а Россию ненавидит, быть может потому, что одну её и боится в будущем. Ненавидит же он её хронически и ядовито, не выходя из себя и не волнуясь, а, напротив, методически и по плану раз навсегда составленному; ненавидит торжественно и серьёзно, так сказать, словно он совершает национальное и патриотическое священнодействие. В самые лучшие времена политического затишья, англичанин — т. е. вся нация коллективно — выказывает «русскому медведю» снисходительное и насмешливое презрение. Но стоит что-нибудь сделать русским в Средней Азии, как все англичане от дворцов до палаток туристов и плантаторов в Азии и Америке, вся нация, как один человек, вскакивает на ноги, топчется на месте, показывает кулак невидимому врагу.

Англичане, что бы они ни делали у себя дома, в своих партийных междоусобицах, имеют громадное преимущество над всеми прочими нациями, преимущество солидарности в каждом изъявлении национального чувства. Они благоволят и ненавидят, подозревают и даже иногда — mirabili dictu [1] — доверяют другой нации единодушно, так сказать, «миром». Одни жиды выказывают такое необычайное единодушие, всем кагалом; но ведь жиды не нация, а одно воспоминание о нации. Потому-то англичане так и сильны, что всегда поют в унисон и в тон во всём, что прямо касается их национальности, сколько бы ни фальшивили отдельные голоса меньшинства. Таким вот огулом они и ненавидят всё русское.

По врождённому в нас добродушию, мы русские полагали до сей поры, что эта ненависть один только временный, периодически раздающийся отголосок враждебных России кабинетов. Мы воображали, что при Дизраэли и Салисбюри русских не любили и не любят, а при Гладстоне — любили; что народ неповинен в клеветах, распускаемых о России и о якобы тайных подвохах её коварной дипломатии и т. д. В действительности же как кабинеты, так и пресса мало при чём во всём этом. Главные зачинщики, не взирая на всю врождённую в них русофобию — не Салисбюри, не даже задорный маленький Рандольф Черчилль, а вся нация, вышесказанная в островитянах солидарность во всём, да сила привычки, превратившаяся по давности в психический закон. Проявилась эта вражда впервые серьёзно во времена крымской кампании и распространилась в два-три года как заразная чесотка на весь английский люд. Народное чувство отразилось в журналистике и прессе вообще, потому что в Англии, где газета необходимее хлеба каждому британцу, будь он нищий, не газетная молва влияет на массы, а на родные чувства — на прессу, и это чувство росло, развивалось и со временем вошло в состав национальных традиций. Новое поколение стало уже всасывать эту странную антипатию вместе с молоком матери, а в последних вновь народившихся за это десятилетие поколениях, она превратилась уже в прирождённую, отличительную черту расы. Теперь дошло до того, что англичанин, который скажет доброе слово о России или о русских, или осмелится усомниться во взводимых на них клеветах, делается тотчас же непопулярным. «Pall-Mall-Gazette» потеряла разом сотни подписчиков, полдюжины модных клубов, за то только что написала панегирик покойному М. Н. Каткову.

Пора бы русской публике узнать, насколько возможно, правду об Англии и англичанах, узнать их как они есть, а не так, как они представляют себя. «Граф Василий» описал фотографически верно аристократию и великих мира сего в Лондоне, как и в других столицах, но он даже и не коснулся её средних классов, т. е. настоящей Англии. А эти-то классы — мир Сити, финансов и всевозможных профессий, от адвокатуры до башмачных, пивных и мыльных фабрик — они-то и заправляют общественным мнением, а последнее всей прессой Великобритании. В них-то, в этих классах зарождается и живёт ими то национальное чудовище — «cant» (или, по выражение Сиднея Уитмана, «та однородная, чистая эссенция фарисейства, которая составляет столь характерно исключительную черту островитян-протестантов»), которому обязана Англия всем своим общественным лицемерным строем.

Знают ли те, кто не читали Карлэйля, что такое в действительности «кант»? Вот что говорить историк (Fraude) Фруд в своём сочинении «Life of Carlyle» об этой неизлечимой язве и мнении о ней правдивейшего из современных английских писателей.

«В глубине его души таился ужас ко лжи! Глядеть на факты так, каковы они в действительности, быть искренним с самим собою и говорить людям буквально то, что он думал, являлось для него первым долгом к человечеству. Вот почему он чувствовал такую ненависть к канту».

«Для него кант являлся организованным лицемерием, искусством представлять вещи не такими, какие они есть: искусство до того роковое, что оно убивает душу тех, кто занимается им, увлекая их за пределы предумышленной лжи до той точки, когда начинаешь верить в реальность собственных иллюзий… Он видел этот род канта царящим во всей Европе, во всей Америке, но преимущественно и сильнее, нежели где-либо, в его Англии! Она являлась перед ним упитанная кантом: «канты в религии, в политике, в нравах, в искусстве — везде и всюду!» Средние классы, под предводительством и с активной кооперацией духовенства, так успешно сумели заставить принять и ввести в повсеместную практику эту порочную черту (idiosyncrasy), (переряженную обыкновенно под именем respectability), что даже аристократия воздаст ей дань, а бедные неминуемо ещё более страдают от неё. Ему одному (канту) следует приписать в большой мере отсутствие в нас настоящей симпатии к неимущим, как к частным личностям, так и ко всему классу вообще, и то опять он (этот порочный «кант»), он один оклеймил бедность как нечто хуже несчастья, как преступление. Кант, применимый к практике, возвёл вокруг наших неимущих классов барьер, который совершенно изолировал их и сделался причиной их огрубения (brutality), их невежества и их отчаянного пьянства».

Сидней Уитман (Whitman) только что напечатал своё сочинение «The Land of Cant» (страна Канта). Он в нём доискивается до первоначальной причины этой исключительно английской нравственной язвы и находит её начало в светскости государственной церкви и английского протестантского духовенства. Действительно, ни в одном классе европейских государств, ни в каком другом обществе или касте, не исключая даже иезуитов, не найдётся столько живого обязательного и вездесущего лицемерия, как в 239 сектах протестантской религии! Иезуит лукавит, когда находит в этом необходимость для достижения заданной себе цели. Протестантское духовенство от высшей церкви до последнего диссидента лукавит с утра до вечера, лукавит при других, наедине сам с собою, лукавит даже во сне.

Вся пресса глумилась над Францией и ликовала над полученной ею нравственной пощечиной в деле Каффареля. Сарказмы над орденом Почётного Легиона вообще и над страстью французов к орденам в особенности, составляли две трети гостиных пересудов. То ли дело-де в Великобритании! Англичанин делается рыцарем (Knight), баронетом или даже пэром, пропорционально его денежным заслугам и приношениям той или другой партии. В Англии всё продаётся — от герцогской короны до мужей и жён, как это ежедневно творится в судах по бракоразводным делам. Ордена даются здесь и получаются с аукционного торга. Это просто-напросто коммерческая сделка; деньги выплачиваются будущими кавалерами правительству вперёд, а орден или титул является символом расписки правительства, в получении стольких-то тысяч фунтов. Орден даётся денежным мешкам, а не человеку.

И поклонение Плутону или «плутократии» дозволено лишь одной Англии — в Англии остальной мир обязан оставаться бессребреником; даже художники не имеющие счастья быть чистокровными англичанами, не имеют права продавать свои картины и тем профанировать храм искусства именуемый «Grosvenor Gallery» [2].

Из-за русского художника Верещагина, который выставил здесь свои картины, возгорелась в Лондоне война. Принц Валлийский покровительствует ему, имеет дерзость пред лицом всей Британии восхищаться произведениями русского художника, и отворачиваться от доморощенных Рафаэлей. Более ничего и не требовалось для обвинения русского художника.

Вот весь инцидент в ореховой скорлупе. Десять лет назад, а именно в 1877 г. в Лондоне была всего одна знаменитая картинная галерея — академия искусств. Другие были только временные. Но эта академия давно прослыла «картинной лавочкой», так как полотна выставлялись в ней только для продажи. Художники сговорились и открыли галерею Гровенор, где ничего не покупается и не продаётся, кроме входной цены, но где выставляются на время лучшие в стране частные картины и затем берутся назад. Знаменитый Уотс (Watts) подарил стране все свои картины ещё при жизни, а не менее знаменитые (?) художники Халле, Кеминс Карр и Альма Тадема были директорами на жаловании этой галереи с сэром Куттс Линдзай во главе. Почему и как случилось, что последний оказался непопулярным, о том знает лучше всех леди Линдзай, которая только что развелась с ним из-за какой-то натурщицы. Но дело в том, что сэр Куттс, горя желанием снова приобрести популярность, уступил, как говорят, желанию принца Уэльского и предоставил Верещагину Гравенорскую галерею для его выставки. Такое позволение оказалось беспримерным. «Художник де выставлял свои картины для продажи», и вот девственная галерея оказалась, по словам других директоров, «опозоренной». Все директора подали в отставку, не объясняя публике настоящей причины, так как в ней был замешан наследный принц.

Из-за копеечной свечи Москва загорелась, из-за тысячных картин Верещагина возгорелась надолго война в Лондоне. Но в чём же тут русский художник виноват? А в том именно, что он русский, а не англичанин… Ведь выставлялись же и до него уже проданные картины туземных живописцев. Да! Но то были англичане и им не протежировал будущий король Англии.

ПРИМЕЧАНИЯ

[1] Mirabile dictu (лат.) — странно сказать.

[2] Grosvenor Gallery (англ.) — художественный музей в Лондоне основанный в 1877 году.

Радда Бай

Новое время, 17.12.1887, № 4228. С.2-3.