Что происходит с нефтью?

Отскок нефти за $40 за баррель обосновывается ожиданиями договоренностей между крупнейшими мировыми нефтедобывающими странами мира. Договоренностей, которые должны «визировать» США, без которых попытки регулирования цен обесцениваются, не говоря уже о судьбе ценовых «войн со сланцем». Американцы же неоднократно подчеркивали свою приверженность «рыночным принципам ценообразования» (то есть договариваться отказывались).

Далее выкладываем полную версию нашей статьи «Что происходит с нефтью?», опубликованной в газете «Суть времени».

«Что происходит с нефтью?»

Сейчас общеизвестно, что экономика России критически зависит от нефтегазового экспорта. Но в этом дуэте нефти и газа определяющую роль играет именно нефть.

Так, по итогам 2015 года экспорт нефти из России в физическом выражении составил 244,5 млн. тонн нефти (рост на 9% по сравнению с 2014 годом), в стоимостном выражении $89,6 млрд (снижение на 41,8%). Экспорт нефтепродуктов в физическом выражении составил 171,5 млн тонн нефтепродуктов (рост на 4%), в стоимостном выражении $67,4 млрд (снижение на 41,7 %). Экспорт газа в 2015 году в физическом выражении составил 185,5 млрд. куб.м. (рост на 7,5%), в стоимостном выражении $41,8 млрд (снижение на23%).

Таким образом, нефтегазовый экспорт из России в 2015 году составил $198,8 млрд, из которых 73,4% приходится на экспорт нефти и нефтепродукты (в сумме $157 млрд) и 26,6% — на экспорт газа ($41,8 млрд). Кроме того, ценообразование в долгосрочных контрактах на поставку газа (по которым работает Россия) привязано к ценам на нефть и реагирует на них с отставанием примерно в 6–9 месяцев. То есть наш газовый экспорт сегодня ориентируется на нефтяные цены 6–9-месячной давности (тогда нефть марки Brent торговалась в районе $55 за баррель).

Стоимость совокупного экспорта из России в 2015 году составила $340,3 млрд. (снижение на 31,6%). Таким образом, доля нефти и нефтепродуктов в экспорте из России составляет 46,1%, доля газа — 12,3%, доля нефтегазового экспорта в целом — 58,4%. То есть экспорт продукции нефтяной отрасли приносит почти вчетверо большую экспортную выручку, чем экспорт газовой отрасли, и это без малого половина от всей экспортной выручки страны. И потому на сегодня именно фактор цен на нефть является определяющим для устойчивости российской экономики.

А ведь с нефтью явно происходит что-то неладное.

То, что резкое падение цен на нефть привело не к снижению добычи, а, наоборот, к ее увеличению и даже дополнительному демпингу производителей, по-своему нормально. Нефтяные компании и те страны, для чьей экономики экспорт нефти имеет критическое значение, пытаются возместить убытки от падения цен путем увеличения объема продаж, что и приводит к росту добычи и демпинговой войне. Падение же инвестиций в освоение новых месторождений пока не сказалось на нефтяном рынке.

Рынок пока не реагирует на новости о недофинансированности будущей добычи нефти на сотни и сотни миллиардов долларов (я уверен, что не за горами тот день, когда в оценках зазвучит слово «триллион») и, как следствие, о рекордном падении числа действующих буровых установок. Например, 19 февраля 2016 года Financial Times сообщила, что число работающих буровых установок в США снизилось до минимального уровня с 2009 года. В этот же день цена на нефть марки Brent снизилась на 0,42% до $33,12 за баррель. А ведь нынешний мировой рынок живет ожиданиями, отыгрывая в ценах будущие события задолго до того, как они должны произойти.

Подобную реакцию можно было бы объяснить ожиданием падения мирового спроса на нефть. Но Международное энергетическое агентство, как и другие ведущие экспертные центры, прогнозирует рост спроса на нефть как в краткосрочной, так и в долгосрочной перспективе.

То есть нефтяной рынок получает новости о том, что добыча нефти всё больше и больше недофинансируется, что спрос на нефть будет расти и... держит устойчивый падающий тренд цен на нефть.

Может быть, дело в том, что игроки на нефтяном рынке рассчитывают на новые объемы предложения, связывая особые надежды с Ираном?

Снятие «ядерных» санкций с Ирана частично открывает ряд рынков для иранской нефти. Но именно частично, так как долларовые сделки с Ираном всё еще представляют проблему из-за других, оставшихся в силе, санкционных ограничений со стороны США. Но главное — это объемы.

До снятия санкций Иран экспортировал 1 млн баррелей в сутки (около 49 млн тонн в год). После снятия санкций Иран заявил о намерении в течение 2016 года удвоить свой экспорт, доведя его до 2 млн. баррелей в сути. 14 февраля 2016 года заместитель министра нефти Ирана Рокнеддин Джавади заявил, что Иран уже увеличил свой экспорт на 400 тыс. баррелей. Напомню, что в 162 номере газеты «Суть времени» Ю. В. Бялый приводил оценку «серого» (обходящего санкции) экспорта нефти из Ирана в 300–400 тыс. баррелей. То есть в данном случае речь может идти о легализации тех объемов нефти из Ирана, которые и ранее были на рынке, формально имея другие страны происхождения.

Что же касается оставшихся 600 тыс. баррелей, на которые Иран собирается увеличить свой экспорт в 2016 году, то они составляют 0,6% от мировой добычи нефти (96,3 млн. баррелей нефти в сутки в 2015 году). Для сравнения, Ливия в 2011 году экспортировала 1,6 млн. баррелей в сутки. В результате гражданской войны и иностранной военной интервенции экспорт из Ливии обрушился. Но это не привело к потрясениям на рынке нефти. На уровень добычи, достигнутый при Каддафи, Ливия не вернулась по сей день. Выйдя на 800 тыс. баррелей в сентябре 2014 года, добыча нефти в Ливии вновь обрушилась до 180 тыс. баррелей в начале 2015 года, а затем частично восстановилась до 400 тыс. баррелей в сутки. Более того, в результате перманентной войны, идущей на территории Ливии, систематически возникает угроза полного прекращения экспорта нефти из этой страны. Однако потеря экспорта из Ливии не мешала нефтяным ценам пикировать вниз на протяжении 2014 и 2015 годов. Но сейчас цены особенно сильно падают на каждой новости из Ирана, вроде «в Европу прибыл первый танкер с иранской нефтью».

Новости из Ирана и в целом новости, напрямую касающиеся нефтяного рынка, сами по себе являются отдельным сюжетом. Например, цены на нефть отыграли новость о предстоящем снятии санкций с Ирана летом 2015 года, отреагировав на нее падением. А затем, когда в январе 2016 г. санкции были сняты уже формально, цены еще раз упали так, как будто эта новость ещё не отыгрывалась ранее.

Даже отмена действовавшего с 1973 года эмбарго на экспорт нефти из США, которая действительно является психологически мощной новостью, не может задавать тренд на мировом рынке физической нефти, так как США остаются крупными нетто-импортерами нефти (импортируют нефти гораздо больше, чем экспортируют). В сообщениях о демпинговой торговле нефтью ИГ приводятся оценки от 34 тыс. до 200 тыс. баррелей нефти в сутки, что в любом случае представляет для мирового рынка величину на уровне статистической погрешности. И так далее. То же самое касается и сообщений о том, что запасы в таком-то нефтехранилище выросли на столько-то баррелей.

Складывается впечатление, что рынку для дальнейшего падения вниз нужны только формальные поводы, «легитимизирующие» понижающий тренд. Многие эксперты объясняют наличие этого тренда желанием Саудовской Аравии (шире — стран Залива в целом) покончить с развернувшейся в США «сланцевой революцией». Добыча сланцевых нефти и газа действительно нерентабельна при текущих ценах на нефть, и в сланцевой отрасли в США нарастает волна банкротств. Но банкротство — это юридический вопрос, а не уничтожение имеющихся технологий, оборудования и месторождений.

Непонятна логика ценовой войны со «сланцем». Если план в том, чтобы обанкротить отрасль, а потом вернуть цены наверх, то что помешает сланцевой отрасли в США восстановиться под флагами новых компаний? Ведь месторождения никуда не денутся, и технологии никуда не денутся, и даже оборудование останется. Кадры частично будут потеряны, но их восстановят, вопрос только в сроках.

Так в чем здесь логика? Всё время держать цены на запредельно низком для сланца уровне? Никто, кстати, не думал о том, что будет, если сланцевая отрасль адаптируется к этим ценам? Или план состоит в «качелях»: сбили цены — сланцевая отрасль лежит на боку, подняли цены — сланцевая отрасль расцвела?

Сланцевые нефть и газ — это суперфактор. Если США даже не сегодня, а в обозримой перспективе смогут «прокормить» (пусть и с переплатой) сами себя с опорой на сланцевые нефть и газ, то это развязывает им руки для принципиально новой политики в отношении Большого Ближнего Востока, а значит, и всего мира в целом.

А чем, если не принципиально новым отношением к нефти (а значит, и к ключевому нефтегазовому региону — Большому Ближнему Востоку), можно объяснить то спокойствие, с которым мир, включая США, взирает на войну в Йемене, в которой увязла Саудовская Аравия и которая периодически «заходит» на сопредельные с Йеменом территории самой Саудовской Аравии? А почему на цены не влияет развернувшаяся «холодная война» между Саудовской Аравией и Ираном, сопровождающаяся ростом напряженности в населенных преимущественно шиитами Бахрейне (который де-факто оккупирован Саудовской Аравией) и ключевом нефтяном регионе Саудовской Аравии — Восточной провинции?

Раньше любого из этих процессов было бы достаточно для резкого скачка цен на нефть вверх. Но сегодня для мирового рынка почему-то оказываются важнее новости типа «первый нефтяной танкер из США прибыл во Францию».

Если американская политика способствует поджиганию нефтяной «священной коровы» в виде региона Персидского залива — значит, эта «корова» больше не священна, и ее начинают резать.

Тогда, возможно, мы находимся на этапе становления новой архитектуры мирового нефтегазового рынка. В которой США, управляя финансовыми спекуляциями (имеющими решающее влияние на ценообразование на нефтяном рынке), получают (или думают, что получают) еще и потенциальную возможность автономного самообеспечения нефтью и газом. И, тем самым, теряют жизненную заинтересованность в стабильности ключевых мировых поставщиков нефти.

Андрей Малахов

Источник – http://gazeta.eot.su/articl...