Об отречении Императора Николая II от престола

Императорский поезд между Царским Селом и Ставкой, 1915г.

Глава из книги «Россия в эпоху царствования Императора Николая II» …

(под редакцией В.В. Бойко-Великого, РИЦ им. Святого Василия Великого Москва, 2015)

ГЛАВА 7. Царская Гефсимания. Свержение самодержавного строя в России. Отречение Государя Императора Николая II от престола с целью передачи его брату Михаилу.[1]

То, что произошло 2/15 марта 1917 г. в Пскове, до сих пор именуется в истории как отречение Николая II от престола. До сих пор историческая наука и общественное сознание воспринимают как аксиому, что Император Николай II добровольно, но под давлением обстоятельств, поставил свою подпись под манифестом, объявлявшим, что он слагает с себя верховную власть.

Между тем русская история не знала такого факта, как отречение коронованного монарха от престола. Известен случай отказа от престола Наследника Цесаревича Великого Князя Константина Павловича, брата Императора Александра I, сделанного за несколько лет до смерти Царствующего государя. Однако акт этого отказа был собственноручно написан Константином Павловичем, после чего 16 августа 1823 г. был составлен манифест Императора Александра I о передаче права на престол Великому Князю Николаю Павловичу. Манифест этот был за­секречен и помещен на хранение в Успенский собор Московского Кремля. Три копии манифеста, заверенные Александром I, были направлены в Синод, Сенат и Государственный Совет. После кончины Императора Александра I прежде все­го надлежало вскрыть пакет с копиями. Тайну завещания знали Вдовствующая Императрица Мария Феодоровна, князь А.Н. Голицын, граф А.А. Аракчеев и со­ставивший текст манифеста московский архиепископ Филарет.

Как видим, решение об отказе Великого Князя от престола был заверено мно­гочисленными свидетелями и утверждено манифестом Императора. При этом речь шла об отказе от престола не Царствующего монарха, а наследника престола.

Что же касается Царствующего монарха, то Основные Законы Российской Империи вообще не предусматривали самой возможности его отречения (теоретически таким основанием могло быть разве что пострижение Царя в монахи.) Тем более невозможно говорить о каком-либо отречении Царя, сделанного под моральным воздействием, в условиях лишения свободы действий.

В связи с этим примечательны слова товарища обер-прокурора Святейшего Синода князя Н.Д. Жевахова, сказанные им в марте 1917 г. при отказе присягать Временному правительству: «Отречение Государя недействительно, ибо явилось не актом доброй воли Государя, а насилием. Кроме законов государственных, у нас есть и законы Божеские, а мы знаем, что, по правилам Св. Апостолов, недействительным является даже вынужденное сложение епископского сана: тем более недействительным является эта узурпация священных прав Монарха шайкою преступников»[2].

Епископ Арсений (Жадановский), принявший мученическую смерть на Бутовском полигоне, говорил, что «по церковно-каноническим правилам насиль­ственное лишение епископа своей кафедры является недействительным, хотя бы оно произошло «при рукописании» изгоняемого. И это понятно: всякая бумага имеет формальное значение, написанное под угрозой не имеет никакой цены, - насилие остается насилием»[3].

Таким образом, даже если бы Император Николай II и подписал под угрозой или под давлением некую бумагу, ни в коей мере не являющуюся ни по форме, ни по сути манифестом об отречении, то это вовсе не означало бы, что он действи­тельно отрекается от престола.

Со стороны Государя налицо было бы не добровольное отречение, но акт, который, если бы это относилось к епископу, по третьему правилу святителя Ки­рилла Александрийского, имеет следующую оценку: «Рукописание же отречения дал он, как сказует, не по собственному произволению, но по нужде, по страху и по угрозам от некоторых. Но и кроме сего, с церковными постановлениями не сооб­разно, яко некие священнодействователи представляют рукописания отречения»[4]. Кроме того, Император Николай II, даже следуя официальной версии, не упразд­нял Монархию, а передавал престол своему брату - Великому Князю Михаилу Александровичу.

Отречение Императора Николая II, таким образом, не обрело силу Российского законодательного акта, поскольку манифест обретает силу закона лишь в случае опубликования, которое может совершить только Царствующий Император (то есть появление текста отречения в прессе не есть автоматическое узаконивание его), а Великий Князь Михаил Александрович таковым никогда не был - ни одной минуты[5]. Таким образом, отречение Императора Николая II, даже в случае подписания им известного текста, является юридически ничтожным.

Отрешение Императора Николая II от престола. Фальсификация документов об отречении

План заговора, предусматривавший отречение Государя, был задуман задолго до Февральского переворота. Одним из главных его разработчиков был А.И. Гучков. Уже после февральских событий он сообщал: «Государь должен покинуть престол. В этом направлении кое-что делалось еще до переворота, при помощи других сил. Самая мысль об отречении была мне настолько близка и родственна, что с первого момента, когда только выяснилось это шатание и потом развал власти, я и мои друзья сочли этот выход именно тем, что следо­вало сделать»[6].

Гучков говорил, что события февраля 1917 г. привели его «к убеждению, что нужно, во что бы то ни стало, добиться отречения Государя. Я настаивал, чтобы председатель Думы Родзянко взял бы на себя эту задачу»[7].

Таким образом, понятно, что инициативы М.В. Родзянко по поездке в Боло­гое, его планы ареста Государя и требования его отречения были инициативами и планами А.И. Гучкова.

О том, что отречение было спланировано заранее, говорил и спутник А.И. Гуч­кова по поездке в Псков В.В. Шульгин. Уже после переворота он говорил кадету Е.А. Ефимовскому: «Вопрос об отречении был предрешен. Оно произошло бы независимо от того, присутствовал Шульгин при этом или нет. Шульгин опасал­ся, что Государь может быть убит. И ехал на станцию Дно с целью «создать щит», чтобы убийства не произошло»[8].

Но отречение Императора входило в планы не только Гучкова. Не меньше оно входило и в планы Керенского. Это не означает, конечно, что между двумя лиде­рами переворота не было разногласий. Но все это не мешало их самому актив­ному взаимному сотрудничеству. Поэтому С.П. Мельгунов был абсолютно прав, когда утверждал, что подготовкой и организацией Февральского переворота 1917 г. руководили две масонские группы. Во главе одной из них (военной) стоял А.И. Гучков, во главе другой (гражданской) стоял А.Ф. Керенский[9].

А.И. Гучков был тесно связан с военными кругами и сыграл ведущую роль в организации бездействия армии в подавлении безпорядков в Петрограде. Начальник войсковой охраны Петрограда, генерал-квартирмейстер Генерального штаба генерал-майор М.И. Занкевич, выполняя условия договоренности с Гучковым, предпринял шаги, которые были направлены на ослабление обороны района Адмиралтейства и Зимнего дворца[10]. 2 марта Занкевич всюду представлялся как лицо, действующее по приказанию М.В. Родзянко.

С другой стороны, А.Ф. Керенский имел большие связи в масонских и рево­люционных кругах.

У А.И. Гучкова имелись соответствующие договоренности с командирами некоторых полков о линии поведения в случае возникновения стихийных солдатских выступлений[11].

28 февраля А.И. Гучков выезжал агитировать военнослужащих в казармы Лейб-гвардии Павловского полка, 1 и 2 марта он вел агитацию в других частях. Участвовал А.И. Гучков и в захвате Главного артиллерийского управления.

Таким образом, А.И. Гучков всячески способствовал не дворцовому перево­роту, о чем он говорил ранее, а именно революции. Той самой революции, к которой так стремился А.Ф. Керенский.

Сотрудничество Гучкова и Керенского ярко проявилось в захвате Императорского поезда 1 марта 1917 г. Захват поезда и отречение Государя были нужны как Гучкову, так и Керенскому. Не вызывает сомнений, что после того как Императорский поезд был направлен в Псков, в отношении Государя Керенский и Гучков действовали в полном согласии.

Уже днем 2 марта о манифесте с отречением Государя говорили в открытую в разных местах Империи. Напомним, что в это время, даже по версии Рузского, Император еще не принял никакого решения.

В 15 часов в Екатерининском зале Таврического дворца П.Н. Милюков говорил об отречении как о деле решенном: «Старый деспот, доведший Россию до полной разрухи, добровольно откажется от престола, или будет низложен. Власть перейдет к регенту великому князю Михаилу Александровичу. Наследником бу­дет Алексей»[12].

В 17 час. 23 мин. 2 марта генерал В.Н. Клембовский уверенно заявлял: «Исход один - отречение в пользу Наследника под регентством Великого Князя Михаи­ла Александровича. Его Величество решение еще не принял, но, по-видимому, оно неизбежно»[13].

В 19 часов 1 марта Императорский поезд прибыл в Псков. Обстановка вокруг него была не характерна для обычных встреч Царя. А.А. Мордвинов писал, что платформа «была почти не освещена и совершенно пустынна. Ни военного, ни гражданского начальства (за исключением, кажется, губернатора), всегда задолго и в большом числе собиравшегося для встречи Государя, на ней не было»[14].

То же самое писал и генерал Д.Н. Дубенский: «Никаких официальных встреч, вероятно, не будет, и почетного караула не видно»[15].

Начальник штаба Северного фронта генерал Ю.Н. Данилов добавляет к пре­дыдущим воспоминаниям ряд важных деталей. Он пишет, что «ко времени под­хода Царского поезда вокзал был оцеплен, и в его помещения никого не пускали»[16].

Заместитель главы уполномоченного по Северному фронту Всероссийского Земского Союза князь С.Е. Трубецкой вечером 1 марта прибыл на псковский вок­зал для встречи с Царем. На вопрос дежурному офицеру «Где поезд Государя?», тот «указал мне путь, но предупредил, что для того чтобы проникнуть в самый поезд, требуется особое разрешение. Я пошел к поезду. Стоянка Царского поезда на занесенных снегом неприглядных запасных путях производила гнетущее впе­чатление. Не знаю почему, этот охраняемый часовыми поезд казался не Царской резиденцией с выставленным караулом, а наводил неясную мысль об аресте»[17].

События, происшедшие в Пскове в собственном Императорском поезде 1-3 марта, остаются по сей день неразгаданными.

По официальной версии, Император Николай II, который ранее категориче­ски отказывался от любых попыток убедить его в необходимости ответственного министерства, в Пскове вдруг одобрил и подписал в течение суток сразу три ма­нифеста. Один из этих манифестов кардинально менял политическую систему страны (вводил ответственное министерство), а два других - последовательно передавали русский престол сначала малолетнему Цесаревичу, а затем Великому Князю Михаилу Александровичу.

После того как Императорский поезд поставили на запасной путь, в Импера­торский вагон прибыли главнокомандующий армиями Северного фронта генерал Н.В. Рузский, начальник его штаба генерал Ю.Н. Данилов и еще два-три офицера[18]. По воспоминаниям лиц свиты, от Николая II генерал Рузский стал требовать карди­нальных уступок сразу же, как зашел в вагон и был принят Императором. В.Н. Во­ейков на допросе в ВЧСК заявил, в противоположность своим воспоминаниям, что «все разговоры об Ответственном министерстве были после прибытия в Псков»[19].

Генералитет начал оказывать активное давление на Императора Николая II еще до его прибытия в Псков. Днем 1 марта, когда Государь был на станции Дно, генерал-адъютант М.В. Алексеев послал ему телеграмму. Сообщив о безпорядках в Москве, Алексеев писал Царю о том, что безпорядки перекинутся по всей Рос­сии, произойдет революция, которая знаменует позорное окончание войны. Алексеев уверял, что восстановление порядка невозможно, «если от Вашего Им­ператорского Величества не последует акта, способствующего общему успокое­нию». В противном случае, заявлял Алексеев, «власть завтра же перейдет в руки крайних элементов». В конце телеграммы Алексеев умолял Царя «ради спасения России и династии, поставить во главе России лицо, которому бы верила Россия, и поручить ему образовать кабинет»[20].

Весь тон и аргументации этой телеграммы М.В. Алексеева полностью согла­суются со слогом и его аргументами М.В. Родзянко. Эту телеграмму М.В. Алексе­ев должен был послать в Царское Село, но не сделал этого, якобы потому, что отсутствовала связь[21]. На самом деле с отправлением телеграммы решили повре­менить, так как знали, что Император должен быть доставлен в Псков.

Полковник В.Л. Барановский в своем разговоре с помощником начальника разведывательного отделения штаба Северного фронта полковником В.Е. Медио­критским по прямому проводу 1 марта в 15 час. 58 мин. отметил: «Начальник штаба просит эту телеграмму передать главнокомандующему и просит его вру­чить эту телеграмму Государю Императору, когда Его Величество будет проез­жать через Псков»[22].

В результате закулисных переговоров с Родзянко вечером 1 марта телеграмма Алексеева претерпела значительные изменения. Фактически это был манифест о введении ответственного министерства во главе с Родзянко[23].

Генерал М.В. Алексеев и находившийся в Ставке Великий Князь Сергей Ми­хайлович уполномочили помощника начальника штаба Северного фронта гене­рала В.Н. Клембовского «доложить Его Величеству о безусловной необходимо­сти принятия тех мер, которые указаны в телеграмме генерала Алексеева»[24].

Полная поддержка просьбе, изложенной в телеграмме Алексеева, поступила из Тифлиса и от Великого Князя Николая Николаевича[25].

Давление на Царя с требованием даровать ответственное министерство бы­ло продолжено в Пскове генералом Н.В. Рузским. При встрече с Царем Руз­ский поинтересовался, получил ли Николай II его телеграмму об ответственном министерстве. Речь шла о телеграмме Рузского, которую он послал Императору еще 27 февраля в Ставку. Николай II ответил, что получил, и ждет приезда Родзянко[26].

Рузский в разговоре с Великим Князем Андреем Владимировичем через год после происшедших событий пояснил, что Император Николай II согласился дать ответственное министерство после того, как главкосев передал ему теле­грамму от генерала Алексеева с проектом манифеста.

Однако в составленной Царем ответной телеграмме ни о каком даровании от­ветственного министерства речи не шло. Рузский рассказывал, что когда ему наконец принесли телеграмму от Государя, оказалось, «что там нет ни слова об ответственном министерстве». Единственное, на что согласился Император Николай II, - это поручить Родзянко сформировать правительство, выбрав ми­нистров по своему усмотрению, кроме министров военного, морского и внутренних дел[27]. При этом сам Родзянко должен был оставаться ответственным перед Императором, а не перед Думой. По-существу, телеграмма Николая II с поручением Родзянко возглавить такое правительство, в котором назначения главных министров оставались бы за Царем, а сам Родзянко был бы ответствен перед Монархом, превращали ответственное министерство в обыкновенный ка­бинет.

На все возражения Рузского о необходимости ответственного министерства Император Николай II ответил, что он «считает себя не вправе передать все дело управления Россией в руки людей, которые сегодня, будучи у власти, могут нанести величайший вред Родине, а завтра умоют руки, подав с кабинетом в отставку». «Я ответственен перед Богом и Россией за все, что случится и случи­лось, - сказал Государь, - будут ли министры ответственны перед Думой и Государственным советом, - безразлично»[28].

По словам генерала Н.В. Рузского, решающей для Государя стала телеграмма от М.В. Алексеева. Ознакомившись с ней, Николай II согласился на ответствен­ное министерство, сказав, что «принял решение, ибо и Рузский, и Алексеев, с которым он много на эту тему раньше говорил, одного мнения, а ему, Государю, известно, что они редко сходятся на чем-либо вполне»[29].

Получив якобы согласие от Царя, Рузский пошел на телеграф для разговора по прямому проводу с М.В. Родзянко. Н.В. Рузский сказал М.В. Родзянко, что Государь согласился на ответственное министерство и спросил председателя Думы, можно ли высылать манифест с этим сообщением для его «распубликования»[30]. Однако переданный Рузским текст «манифеста» на самом деле был черновым вариантом, во многом повторяющим текст телеграммы генерала Алексеева[31]. Конечно, такой текст не мог быть передан Государем.

В ответ М.В. Родзянко заявил генералу Н.В. Рузскому, что ситуация измени­лась, «настала одна из страшнейших революций, побороть которую будет не так легко». В связи с этим возникло «грозное требование отречения в пользу сына при регентстве Михаила Александровича»[32].

Рузский спросил: «Нужно ли выпускать манифест»? Родзянко дал как всегда уклончивый ответ: «Я право не знаю, как вам ответить. Все зависит от событий, которые летят с головокружительной быстротой»[33].

Несмотря на эту двусмысленность, Рузский понял ответ однозначно: мани­фест посылать не надо. С этого момента начинается усиленная подготовка к со­ставлению нового манифеста об отречении.

В конце разговора Н.В. Рузский спросил М.В. Родзянко, может ли он доло­жить Императору об этом разговоре. И получил ответ: «Ничего против этого не имею, и даже прошу об этом».

Таким образом, Родзянко решал, сообщать что-либо Государю или нет. При этом мнение Царя, его поручения и распоряжения совершенно не принимались в расчет. Для Рузского существовали другие начальники, и прежде всего им был сам М.В. Родзянко.

Именно генералу М.В. Алексееву начальник штаба Северного фронта генерал Ю.Н. Данилов послал утром 2 марта телеграмму, в которой сообщал о состояв­шемся разговоре Рузского с Родзянко. В конце телеграммы Данилов писал: «Председатель Государственной Думы признал содержание манифеста запозда­лым. Так как об изложенном разговоре главкосев сможет доложить Государю только в 10 час., то он полагает, что было бы более осторожным не выпускать манифеста до дополнительного указания Его Величества»[34].

Уже в 9 часов утра генерал А.С. Лукомский по поручению М.В. Алексеева вы­звал по прямому проводу генерала Ю.Н. Данилова. Алексеев в жесткой манере, отбросив «верноподданнический» тон, указал Данилову на необходимость по­требовать от Императора отречения, угрожая в противном случае междоусобной войной и параличом фронта, который приведет Россию к поражению[35].

Ю.Н. Данилов высказал мнение, что убедить Императора согласиться на но­вый манифест будет нелегко[36]. Решено было дождаться результатов разговора Рузского с Царем. В ожидании этого результата Алексеев разослал циркулярные телеграммы для главнокомандующих фронтами А.Е. Эверта, А.А. Брусилова и В.В. Сахарова, в которых просил их выразить свое отношение к возможному отречению Государя[37].

Не успел генерал Алексеев поинтересоваться мнением главнокомандующих, как они сразу же, не задумываясь, ответили, что отречение необходимо, и как можно скорее. Вот, например, ответ генерала А.А. Брусилова: «Колебаться нель­зя. Время не терпит. Совершенно с вами согласен. Немедленно телеграфирую че­рез главкосева всеподданнейшую просьбу Государю Императору. Совершенно разделяю все ваши воззрения. Тут двух мнений быть не может»[38].

Примерно такими же по смыслу были ответы всех командующих. Такая ре­акция с их стороны могла быть в случае, если они заранее знали о предстоя­щей телеграмме генерала Алексеева с вопросом об отречении[39]. Точно так же, как они знали заранее и ответы на этот вопрос.

Вечером 2 марта в Царский вагон с телеграммами главнокомандующих приш­ли генералы Н.В. Рузский, Ю.Н. Данилов и С.С. Савич. Они продолжили оказы­вать давление на Царя, убеждая его, что положение безнадежно и единственный выход из положения - это отречение.

По воспоминаниям вышеназванных генералов, в ходе этого давления и, глав­ное, телеграмм главнокомандующих, Император Николай II принял решение от­речься от престола в пользу своего сына Цесаревича[40].

Рузский в своих рассказах разным лицам путался, в какой форме Государь выразил свое согласие на отречение. То генерал утверждал, что это была теле­грамма, то акт отречения, то несколько черновиков. Таким образом, из всех воспоминаний мы видим, что Императором была составлена телеграмма (теле­граммы, черновики, акт), но никак не манифест об отречении от престола.

Между тем точно известно, что проект такого манифеста был приготовлен. «Манифест этот, - писал генерал Д.Н. Дубенский, - вырабатывался в Ставке, и автором его являлся церемониймейстер Высочайшего Двора, директор поли­тической канцелярии при Верховном главнокомандующем Базили, а редактиро­вал этот акт генерал-адъютант Алексеев»[41].

То же самое подтверждает генерал Данилов: «В этот период времени из Моги­лева от генерала Алексеева был получен проект Манифеста, на случай, если бы Государь принял решение о своем отречении в пользу Цесаревича Алексея. Про­ект этого Манифеста, насколько я знаю, был составлен Директором Дипломати­ческой Канцелярии при Верховном Главнокомандующем Н.А. Базили по общим указаниям генерала Алексеева»[42].

Дубенский писал: «Когда мы вернулись через день в Могилев, то мне переда­вали, что Базили, придя в штабную столовую утром 2 марта, рассказывал, что он всю ночь не спал и работал, составляя по поручению генерала Алексеева мани­фест об отречении Императора Николая II от престола. А когда ему заметили, что это слишком серьезный исторический акт, чтобы его можно было составлять наспех, то Базили ответил, что медлить было нельзя».

Однако из воспоминаний самого Н.А. Базили явствует, что его труд совсем не был каторжным: «Алексеев меня попросил набросать акт отречения. «Вложите в него все ваше сердце», - сказал он при этом. Я отправился в свой кабинет и че­рез час вернулся с текстом»[43].

Вечером 2 марта генерал Алексеев послал по телеграфу генералу Данилову проект манифеста, снабдив его следующей телеграммой: «Посылаю проект вы­работанного манифеста на тот случай если Государь Император соизволит при­нять решение и одобрить изложенный манифест. Генерал-адъютант Алексеев»[44].

Сразу же за этим сообщением шел текст проекта манифеста: «В дни великой борьбы с внешним врагом, стремящимся почти три года поработить нашу роди­ну, Господу Богу угодно было ниспослать России новое тяжкое испытание. На­чавшиеся внутренние народные волнения грозят бедственно отразиться на даль­нейшем ведении упорной войны. Судьба России, честь геройской нашей армии, благо народа, все будущее дорогого нашего Отечества требуют доведения войны, во что бы то ни стало, до победного конца. Жестокий враг напрягает последние силы и уже близок час, когда доблестная армия наша совместно со славными на­шими союзниками сможет окончательно сломить врага. В эти решительные дни в жизни России, почли МЫ долгом совести облегчить народу НАШЕМУ тесное единение и сплочение всех сил народных для скорейшего достижения победы и, в согласии с Государственною Думою признали МЫ за благо отречься от Престо­ла Государства Российского и сложить с СЕБЯ Верховную власть. В соответствии с установленным Основными Законами порядком МЫ передаем наследие НАШЕ Дорогому Сыну НАШЕМУ Государю Наследнику Цесаревичу и Великому Князю АЛЕКСЕЮ НИКОЛАЕВИЧУ и благословляем ЕГО на вступление на Престол Го­сударства Российского. Возлагаем на Брата НАШЕГО Великого Князя Михаила Александровича обязанности Правителя Империи на время до совершеннолетия Сына НАШЕГО. Заповедуем Сыну НАШЕМУ, а равно и на время несовершенно­летия Его Правителю Империи править делами государственными в полном и нерушимом единении с представителями народа в законодательных учрежде­ниях, на тех началах, кои будут ими установлены, принеся в том ненарушимую присягу. Во имя горячо любимой родины призываем всех верных сынов Отече­ства к исполнению своего долга перед ним повиновением Царю в тяжелую мину­ту всенародных испытаний и помочь ЕМУ, вместе с представителями народа, вы­вести Государство Российское на путь победы, благоденствия и силы. Да поможет Господь Богъ России»[45].

Этот текст почти полностью был взят из телеграммы генерала М.В. Алексеева с проектом манифеста об ответственном министерстве. В нем были сделаны лишь небольшие дополнения и внесена тема отречения. Полковник оперативно­го отдела штаба Ставки В.М. Пронин в своей книге приводит дневниковые за­писи за 1 марта. Из них становится очевидно, что авторы манифеста об ответ­ственном министерстве и отречения от престола - одни и те же лица: «22 ч. 40 м. Сейчас только возвратился из редакции «Могилевских Известий». Генерал-Квар­тирмейстер приказал мне добыть, во что бы то ни стало, образец Высочайшего Манифеста. В указанной редакции, вместе с секретарем ее, я разыскал N за 1914 г. с текстом Высочайшего Манифеста об объявлении войны. В это время уже был составлен проект Манифеста о даровании ответственного министерства. Со­ставляли его ген. Алексеев, ген. Лукомский, камергер Высоч. Двора Н.А. Базили и Великий Князь Сергей Михайлович. Текст этого Манифеста с соответствую­щей припиской генерала Алексеева послан Государю в 22 час. 20 мин.»[46].

Однако «манифест» вовсе не попал к Государю. В своей телеграмме Алексееву 2 марта в 20 час. 35 мин. генерал Данилов докладывал: «Телеграмма о генерале Корнилове отправлена для вручения Государю Императору. Проект манифеста направлен в вагон главкосева. Есть опасения, не оказался бы он запоздалым, так как имеются частные сведения, что таковой манифест был уже опублико­ван в Петрограде распоряжением Временного правительства»[47].

Странно, что телеграмма с предложением назначить генерала Л.Г. Корнилова на должность начальника Петроградским ВО направляется Государю, а мани­фест об отречении направляется почему-то Рузскому! Потрясающим является предположение Данилова, что совершенно секретный манифест, которого не ви­дел даже Государь, может быть опубликован в Петрограде распоряжением мя­тежников! Фактически это прямое признание того, что вопрос об отречении ни в коей мере не зависел от Государя Императора.

Таким образом, 2 марта никакого нового манифеста об отречении в Став­ке не составлялось, его основа была приготовлена заранее и в эту основу вно­сились нужные изменения.

На экземпляре проекта манифеста, принадлежащего Н.А. Базили, имеются поправки, сделанные рукой генерала Алексеева.

Поэтому можно сделать однозначный вывод: Император Николай II не имел никакого отношения к авторству манифеста об отречении от престола в пользу Наследника и никогда его не подписывал.

Со слов Рузского, подписание манифеста Государем не состоялось, так как в штабе Северного фронта было получено известие о скором приезде в Псков А.И. Гучкова и В.В. Шульгина[48]. Н.В. Рузский и Ю.Н. Данилов пытались объяснить задержку в подписании манифеста желанием Николая II встретиться сначала с А.И. Гучковым[49]. Однако, по всей видимости, это решение принималось главкосевом.

В Ставке также были уверены в неизбежности отречения. В 17 час. 23 мин. 2 марта в разговоре по прямому проводу генерала Клембовского с главным на­чальником Одесского военного округа генералом от инфантерии М.И. Эбеловым Клембовский уверенно заявил, что исход один: «отречение в пользу Наследника под регентством великого князя Михаила Александровича»[50].

Вполне возможно, что приезд А.И. Гучкова в Псков и возникновение после его приезда третьего манифеста об отречении, уже в пользу брата Царя, Велико­го Князя Михаила Александровича, были связаны со сговором А.И. Гучкова и Н.В. Рузского в обход М.В. Алексеева. Алексеев, видимо, полагал, что отречени­ем в пользу Цесаревича вопрос будет решен. Причем предполагалось, что отрек­шийся Император будет отправлен в Царское Село и там объявит о передаче пре­стола сыну. Еще в 9 часов вечера 2 марта депутат Государственной Думы кадет Ю.М. Лебедев говорил в Луге, что «через несколько часов из Петрограда выедут в Псков члены Думы Гучков и Шульгин, которым поручено вести переговоры с Государем, и результатом этих переговоров явится приезд Государя в Царское Село, где будет издан ряд важнейших государственных актов»[51].

По-видимому, М.В. Алексеев надеялся играть ведущую роль при новом пра­вительстве (отсюда его авторство манифеста). Однако события пошли не так, как рассчитывал Алексеев. «Алексеевский» манифест был отправлен в Петроград че­рез Псков, откуда никаких сведений о его дальнейшей судьбе в Ставку не посту­пало. Более того, стало известно, что никакого объявления о манифесте не будет сделано без дополнительного разрешения генерала Н.В. Рузского. Это могло оз­начать, что по каким-либо причинам Рузский решил переиграть ситуацию. Что происходит в Пскове, М.В. Алексеев не знал. По приказу Алексеева генерал Клем­бовский связался с Псковом и »очень просил», «ориентировать наштаверха, в ка­ком положении находится вопрос». Особенно Алексеева волновало сообщение, что литерные поезда отправляются в сторону Двинска[52].

Вскоре из штаба Северного фронта генералу Алексееву поступила ответная телеграмма, в которой сообщалось, что вопрос об отправке поездов и об их даль­нейшем маршруте будет решен «по окончании разговора с Гучковым»[53].

А.И. Гучков и В.В. Шульгин прибыли в Псков около 22 часов 2 марта.

В 00 час. 30 мин. 3 марта полковник Болдырев сообщил в Ставку: «Манифест подписан. Передача задержана снятием дубликата, который будет вручен по под­писании Государем депутату Гучкову, после чего передача будет продолжена»[54].

Текст так называемого манифеста почти полностью повторял предыдущий вариант манифеста в пользу Цесаревича, выработанный в Ставке под руко­водством М.В. Алексеева. Различия были лишь в имени того, кому передавался престол. Однако нет уверенности, что М.В. Алексееву передали этот текст.

Знаменитый манифест, который вот уже скоро сто лет является главным и, по существу, единственным «доказательством» отречения от престола 2 марта 1917 г. Императора Николая II, впервые был «обнаружен» в СССР в 1929 г. в Ле­нинграде специальной комиссией по чистке аппарата Академии наук. Все со­трудники учреждений Академии наук СССР, Президиум которой до 1934 г. находился в Ленинграде, обязаны были пройти проверку анкетных данных и процедуру обсуждения соответствия занимаемой должности. В этой «чистке» Академия наук понесла существенные кадровые потери: из-за социального про­исхождения (дворяне, духовенство и т.п.) были уволены наиболее квалифицированные сотруд­ники, на место которых были взяты новые лица, чья не только лояльность, но и преданность советской власти уже не вызывала сомнений. В результате чистки только в 1929 г. из Академии наук было уволено 38 человек.

В ходе этой проверки были обнаружены «до­кументы исторической важности», которые якобы незаконно хранили у себя сотрудники аппарата. Газета «Труд» от 6 ноября 1929 г. писа­ла: «В Академии Наук обнаружены материалы Департамента полиции, корпуса жандармов, Царской охранки. Академик Ольденбург отстранен от исполнения обязанностей секретаря Академии»[55].

В заключении комиссии говорилось: «Некоторые из этих документов имеют настолько акту­альное значение, что могли бы в руках советской власти сыграть большую роль в борьбе с врагами Октябрьской революции, как внутри страны, так и за границей. В числе этих документов оригинал об отречении от престола Николая II и Михаила»[56].

Именно «находка» Императорского «манифеста» стала для ОГПУ главной «уликой» в обвинении академиков, прежде всего историка С.Ф. Платонова, в за­говоре с целью свержения советской власти и восстановления Монархии.

Как же эти важные документы оказались в Академии наук? Это становится понятно из сообщения в »Вестнике Временного правительства», сделанного в марте 1917 г. «Приказом министра Временного правительства Керенского по­ручено академику Котляревскому вывезти из департамента полиции все бумаги и документы, какие он найдет нужным, и доставить их в Академию Наук»[57].

Как пишет биограф академика С.Ф. Ольденбурга Б.С. Каганович: «В действи­тельности о хранении в Академии наук документов новейшего времени, попав­ших туда по большей части в хаосе 1917-1920 гг., когда им угрожала физическая гибель, правительственные органы знали и ранее и не видели в этом опасности для режима»[58].

29 октября 1929 г. комиссией был составлен документ, в котором давалось описание «манифеста». В документе сообщалось: «Документ напечатан на машинке. Внизу, с правой стороны имеется подпись «Николай», изображенная химическим карандашом. Внизу же, с левой стороны имеется написанная от руки цифра «2», далее напечатанное на машинке слово «марта», затем написанная от руки цифра «15», после чего имеется напечатанное на машинке слов «час». После этого следует подчистка, но явно проглядывается написанная от руки цифра «3», затем следует слово «мин», а дальше напечатанное на машинке «1917 г.». Внизу под этим имеется подпись «министр Императорского двора генерал-адъютант Фредерикс». Изображенная подпись Фредерикса написана по подчищенному месту»[59].

Экспертиза найденных «отречений» проходила под руководством П.Е. Щего­лева, того самого, который участвовал в создании фальшивых «дневников» Вырубовой и Распутина. Строго говоря, говорить о какой-либо экспертизе не приходится, так как были лишь сверены с оригиналами подписи Императора Николая II и Великого Князя Михаила Александровича. О результатах сверки было доложено комиссии: «Сверив подписи на упомянутых двух документах с безспорными подписями «Николай II» и »Михаил», представленных Н.Я. Костешевой, из документов хранящихся в Ленинграде в Центро-архиве, пришли к за­ключению, что как первый, так и второй документы имеют подлинные подписи, а потому являются оригинальными. Подпись: П. Щеголев»[60].

Подчистки в документе, марка печатной машинки, соответствие ее шрифта шрифту 1917 г. - ничто не заинтересовало комиссию.

Так из недр сфальсифицированного большевиками «академического» дела, из заключения фальсификатора Щеголева появился на свет документ, на основании которого в сознании народа прочно закрепилось мнение, что Император Нико­лай II отрекся от престола.

Порядок оформления Высочайших манифестов и псковский «манифест»

Большое количество образцов подлинников и черновиков манифестов в архивах России позволяет делать вывод о том, что в основном при Императоре Николае II проекты манифестов составлялись на пишущей машинке. Сверху, даже на проекте, ставилась шапка с титулом Императора: «Божией Милостию Мы Николай Вторый...» и так далее. Далее следовал текст, а затем обязательно стояла следующая приписка, которая затем также в обязательном порядке переносилась в подлинник: «Дан в городе N, в такой-то день, такого-то месяца, в лето от Рож­дества Христова такое-то, в Царствование Наше такое-то». Далее шла следующая обязательная фраза, которая тоже переносилась затем в подлинник: «На подлинном Собственною Его Императорского Величества рукою подписано НИКОЛАЙ». Причем в проекте имя Государя ставил проектировщик манифеста, а в подлиннике, естественно, сам Император. В самом конце проекта в обязательном порядке стояла фамилия его составителя. Например, «проект составил статс-секретарь Столыпин».

Под проектами манифестов Государь свою подпись не ставил. Имя «НИКО­ЛАЙ» в проекте писал его составитель, который и ставил в конце свою подпись. Поэтому, если бы мартовский «манифест» был проектом, то в конце его должна была стоять надпись: «Проект составил Алексеев», или «Проект составил камер­гер Базили».

Проект утверждался Императором Николаем II, который ставил на чернови­ке соответствующую резолюцию. Например, на проекте манифеста о своем бра­косочетании с Великой Княжной Александрой Феодоровной Николай II написал: «Одобряю. К напечатанию».

Когда проект был утвержден Государем, приступали к составлению подлинника. Текст подлинника манифеста обязательно переписывался от руки. Только в таком виде манифест получал юридическую силу. В канцелярии Министерства Императорского Двора служили специальные переписчики, которые обладали специальным, особо красивым почерком. Он назывался «рондо», а лица, им вла­девшие, соответственно именовались «рондистами». Только их употребляли для переписки особо важных бумаг: рескриптов, грамот и манифестов. Разумеется, в таких документах никаких помарок и подчисток не допускалось. Образцами Высочайшего манифеста являются манифесты о начале войны с Японией 1904 г. или о даровании Государственной Думы от 17 октября 1905 г.

После того как манифест переписывался рондистами, Государь ставил свою подпись. Подпись покрывалась специальным лаком. Далее, согласно ст. 26 Свода Законов Российской Империи: «Указы и повеления ГОСУДАРЯ ИМПЕРАТОРА, в порядке верховного управления или непосредственно Им издаваемые, скре­пляются Председателем Совета Министров или подлежащим Министром либо Главноуправляющим отдельною частью и обнародуются Правительствующим Сенатом».

Таким образом, манифест вступал в законное действие в момент его обнародования в Сенате. На подлиннике манифеста ставилась личная печать Императора. Кроме того, в печатном варианте манифеста ставилось число и место, где манифест был напечатан. Например, в печатном варианте манифеста Императора Николая II о восшествии на престол написано: «Печатано в Санкт-Петербурге при Сенате октября 22 дня 1894 года».

«Манифест» об отречении напечатан на машинке, а не написан рондистом. Здесь можно предвидеть возражение, что в Пскове было невозможно найти рондиста. Однако это не так. Вместе с Государем всегда следовал свитский вагон во главе с К.А. Нарышкиным. Представить себе, чтобы во время поездок Государя во время войны в Ставку в этом свитском вагоне не было тех, кто мог составить по всем правилам Высочайший манифест или Императорский указ - невозмож­но! Особенно в тревожное время конца 1916 - начала 1917 г. Все было: и нужные бланки, и нужные писари.

Но даже если предположить отсутствие 2 марта в Пскове рондиста, Государь должен был сам написать текст от руки, чтобы ни у кого не вызывало сомнений, что он действительно отрекается от престола.

Но снова предположим, что Государь решил подписать машинописный текст. Почему же те, кто печатал этот текст, не поставили в его конце обязательную приписку: «Дан в городе Пскове, во 2-й день, марта месяца, в лето от Рождества Христова Тысяча Девятьсот Семнадцатое, в Царствование Наше двадцать третье. На подлинном Собственною Его Императорского Величества рукою подписано НИКОЛАЙ»? Начертание этой приписки заняло бы несколько секунд, но при этом была бы соблюдена предусмотренная законом формальность составления важнейшего государственного документа. Эта формальность подчеркивала бы, что манифест подписан именно Императором Николаем II, а не неизвестным «Николаем».

Вместо этого в »манифесте» появляются абсолютно ему не свойственные обозначения: «Г. Псков, 2-го марта, 15 час. 5 мин. 1917 г.». Ни в одном манифесте или его проекте нет таких обозначений.

Что мешало составителям «манифеста» соблюсти эту простую, но столь важ­ную формальность? Что помешало Государю, опытнейшему политику, заставить внести эту формальность в »манифест»?

Далее, что помешало составителям «манифеста» поставить, пусть напечатанную на машинке, необходимую «шапку»: «Мы Божьей Милостию»? Вместо этого стоит странная надпись: «Ставка. Начальнику Штаба».

«Ставка. Начальнику Штаба. В дни великой борьбы с внешним врагом, стремящимся почти три года поработить нашу родину, Господу Богу угодно было ниспослать России новое тяжкое испытание. Начавшиеся внутренние народные волнения грозят бедственно отразиться на дальнейшем ведении упорной войны.

Судьба России, честь геройской нашей армии, благо народа, все будущее дорого­го нашего Отечества требуют доведения войны во что бы то ни стало до побед­ного конца. Жестокий враг напрягает последние силы и уже близок час, когда доблестная армия наша совместно со славными нашими союзниками сможет окончательно сломить врага. В эти решительные дни в жизни России, почли МЫ долгом совести облегчить народу НАШЕМУ тесное единение и сплочение всех сил народных для скорейшего достижения победы и, в согласии с Государствен­ною Думою признали МЫ за благо отречься от Престола Государства Российского и сложить с СЕБЯ Верховную власть. Не желая расстаться с любимым Сыном НАШИМ, МЫ передаем наследие НАШЕ Брату НАШЕМУ Великому Князю МИХАИЛУ АЛЕКСАНДРОВИЧУ и благословляем ЕГО на вступление на Престол Государства Российского. Заповедуем Брату НАШЕМУ править делами государ­ственными в полном и ненарушимом единении с представителями народа в за­конодательных учреждениях, на тех началах, кои будут ими установлены, при­неся в том ненарушимую присягу. Во имя горячо любимой родины призываем всех верных сынов Отечества к исполнению своего долга перед ним повиновением Царю в тяжелую минуту всенародных испытаний и помочь ЕМУ, вместе с представителями народа, вывести Государство Российское на путь победы, бла­годенствия и силы. Да поможет Господь Бог России. Г. Псков, 2-го марта, 15 час. 5 мин. 1917 г.»[61].

Мы видим, что текст этого манифеста является практически полным повторением проекта манифеста об ответственном министерстве и проекта манифеста об отречении в пользу Наследника Алексея Николаевича, с той разницей, что в этот текст введено имя Великого Князя Михаила Александровича.

Таким образом, нам известны авторы текста манифеста: это были генерал Алексеев, Базили и Великий Князь Сергей Михайлович. День его первоначального написания - 1 марта 1917 г., день, когда был составлен проект манифеста об ответственном министерстве. День его первой правки - ночь 2 марта, когда был составлен манифест об отречении. Но когда и кем был составлен третий вариант этого манифеста, передавший престол Великому Князю Михаилу Александровичу?

По нашему мнению, на основании этого текста в Петрограде был изготовлен фальшивый манифест, подделана подпись Императора Николая II и графа Фредерикса. Далее было оставлено место для даты и времени, которые были внесены позже.

Делать такую фальшивку в Ставке было неудобно: надо было искать образцы подписи Государя и Фредерикса, проводить долгую кропотливую работу. Надо заметить, что безпорядки и погромы в те февральские дни в Петрограде были строго контролируемые. Громили только того, кого заговорщикам надо было громить, и арестовывали только того, кого выгодно было арестовывать. Так, разгрому подверглись отделение контрразведки, помещение ГЖУ, полицейские участки, но оказались абсолютно не тронутыми военные командные учреждения, в частности Генеральный штаб.

Между тем в окружении Гучкова еще задолго до переворота было большое количество офицеров и даже генералов Генштаба. Естественно, что в дни Фев­ральского переворота эти связи были задействованы Гучковым в полной мере. По воспоминаниям многих очевидцев, Гучков был прямо-таки окружен офицерами-генштабистами. По-видимому, эти офицеры играли важную роль в поддержании связи Гучкова со Ставкой и штабом Северного фронта. Среди его ближайших сторонников был генерал-лейтенант Генерального штаба Д.В. Филатьев. После Февральской революции он стал помощником военного министра Гучкова.

В условиях Генерального штаба изготовление фальшивого манифеста было делом не такой уж большой сложности. Как любой высший военный орган, русский Генштаб имел своих шифровальщиков и дешифровальщиков, имел и специалистов по выявлению подделок почерков, а также и по подделке документов.

На особую роль, которую сыграли в операции «Отречение» офицеры Генерального штаба, указывает разговор по прямому проводу между штаб-офицером для поручений при штабе главнокомандующего армиями Северного фронта В.В. Ступиным и подполковником Генштаба при Ставке Б.Н. Сергеевским, который произошел в 23 час. 2 марта 1917 г. В это время Гучков и Шульгин уже прибыли в Псков. В разговоре Ступин сообщает Сергеевскому, что Алексеев посылает его искать в окрестностях Петрограда генерал-адъютанта Иванова. Ступин высказывает свое непонимание этого задания. Далее он говорит: «С минуты на минуту начнется ожидаемое решение всех вопросов. Является ли при таких условиях необходимой моя поездка? Спрашиваю об этом частным образом и вас прошу справиться у начальства оперативного отдела о необходимости моего выезда из Пскова, тем более, что при теперешней работе здесь нежелательно лишаться офицера Генерального штаба»[62].

В связи с этим представляется весьма интересным заголовок, с которого начинается текст манифеста: «Ставка. Начальнику Штаба». Обычно считается, что имеется в виду генерал Алексеев. Однако когда Гучков вышел из Императорского вагона, он около 1 часа ночи 3 марта послал в Петроград следующую телеграмму: «Петроград. Начальнику Главного штаба. Зашифровал полковник Медиокритский. Просим передать Председателю думы Родзянко: «Государь дал согласие на отречение от престола в пользу Великого Князя Михаила Александровича с обязательством для него принести присягу конституции»«[63].

Итак, вновь появляется адресат: «Начальник Штаба». Ясно, что речь идет не об Алексееве. Последнего в телеграммах и официальных документах было принято именовать «Наштаверх».

Примеры этому мы можем в большом числе встретить в телеграфной перепи­ске времен германской войны и в переписке февраля-марта 1917 г. В телеграмме генерала Данилова генералу Клембовскому от 1 марта 1917 г.: «Главкосев просит ориентировать его срочно, откуда у Наштаверха...» и т.д.; в телеграмме генерала Лукомского генералу Данилову от 2 марта 1917 г.: «Наштаверх просит испросить Высочайшее указание...»; в телеграмме генерала Болдырева генералу Лукомскому: «начальник штаба поручил мне сообщить для доклада Наштаверху...»[64].

Однако Государь в своих собственноручно написанных телеграммах к Алек­сееву обращался так: «Начальнику Штаба Верховного Главнокомандования. Ставка»[65].

При этом текст телеграммы писался Государем на телеграфной четвертушке (именно на такой, по утверждению Шульгина, был напечатан текст «манифеста» об отречении). Сверху указывалось место отправления, число, время и фамилия отправившего телеграмму офицера. Причем слова «Начальнику Штаба В.Г.» пи­салось слева «четвертушки», а слово «Ставка» писалось справа. Почерк Импера­тора покрывался специальным лаком.

Поэтому очевидно, что телеграмма о »манифесте» отправлялась какому-то иному лицу, а не генералу М.В. Алексееву.

Этот заголовок «манифеста» («Начальнику Штаба») всегда волновал многих исследователей, которые не понимали и не понимают, почему вдруг Император Николай II направил важнейший акт Царствования генералу М.В. Алексееву? На самом деле этот заголовок является важнейшим доказательством фабрикации манифеста об отречении. И первым об этом проговорился сам А.И. Гучков на допросе ВЧСК летом 1917 г. Допрашивающий Гучкова член комиссии Иванов спросил: «Чем можно объяснить, что отречение было обращено, кажется, Начальнику Штаба Верховного Главнокомандующего»? На что Гучков ответил: «Нет, акт отречения был безымянным. Но когда этот акт был зашифрован, предполагалось отправить его по следующим адресам: по адресу Председателя Государственной Думы Родзянко, и затем по адресам главнокомандующих фрон­тами для обнародования в войсках». Иванов вновь спрашивает Гучкова: «Так что вы получили его на руки без обращения»? Гучков отвечает: «Без обращения»[66].

Эти ответы выдают Гучкова с головой. Во-первых, он ни слова не говорит, что шифрованный манифест им был направлен начальнику Главного штаба в Петроград, а не напрямую Председателю Государственной Думы. А во-вторых, и это главное, отрицание Гучковым заголовка «Начальнику Штаба» на манифесте означает, что он, Гучков, этот манифест не видел в глаза! Так как заголовок этот стоит не на зашифрованном тексте телеграммы, а на «подлиннике» манифеста, под которым стоит «личная» подпись Государя! Через несколько лет другой «очевидец», Ю.В. Ломоносов, будет живописать, как он в первый раз увидел манифест утром 3 марта, когда его «привез» в Петроград Гучков: «глаза всех впились в положенный мной на стол кусочек бумаги. «Ставка. Начальнику штаба».

Об этом адресате - «Начальнике Главного Штаба» (в других вариантах - Начальнике Штаба, Начальнике Генерального Штаба) следует сказать особо. Его имя появляется часто в революционной и масонской переписке начала ХХ в.

И под этим именем имеется в виду, конечно, вовсе не настоящий действующий начальник Генерального штаба русской армии.

Например, 20 мая 1914 г. охранное отделение перехватило странное письмо из Лозанны от одного из деятелей революционного движения. Письмо было направлено во «Всероссийский высший Генеральный Штаб, Его Превосходительству Главнокомандующему». В этом письме, написанном единомышленнику, подробно описывалась грядущая революция в России. Заканчивалось оно следующими сло­вами: «Что касается вашего Императора, ему будет обезпечено изгнание»[67].

Итак, Гучков отправляет извещение о состоявшемся отречении Государя в Петроград начальнику Главного штаба и при этом сообщает, что зашифрованный текст манифеста отправляется немедленно этому же начальнику Главного штаба. При этом Алексееву не отправляется ничего!

Алексеев в разговоре с Родзянко 3 марта сообщил, что «Манифест этот был протелеграфирован мне из Пскова около двух часов ночи»[68].

Однако нет никаких признаков, что М.В. Алексеев получил текст манифеста об отречении в пользу Михаила Александровича. Ибо вплоть до 4 марта главнокомандующие не знали содержания этого текста, хотя, по словам Алексеева, он успел разослать его некоторым из них.

Скорее всего, Алексеев знал только то, что сообщил А.И. Гучков: «Государь дал согласие на отречение от престола в пользу Великого Князя Михаила Александровича».

(Продолжение следует)

[1]Название Главы 7 дано издателем (см. подробней комментарий к этой главе).

[2]Жевахов Н.Д. Воспоминания. Т. 2. С. 432-433.

[3] Арсений, епископ. Воспоминания. М., 1995.

[4]Правила иже во Святых Отца нашего Кирилла, Архиепископа Александрийскаго. Канониче­ское послание к Домну, Патриарху Антиохийскому // Книга Правил Святых Апостол, Святых Соборов Вселенских и Поместных, и Святых Отец. Свято-Троице-Сергиева Лавра, 1992. С. 392.

[5]Болотин Л.Е. Отречение. Историческая справка // Русская народная линия. http://ruskline.ru/ analitika/2010/03/15/otrechenie_istoricheskaya_spravka

[6]ГАРФ. Ф. 1467. Оп. 1. Д. 975. Л. 22.

[7]ГАРФ. Ф. 1467. Оп. 1. Д. 975. Л. 23.

[8]Цит. по: Репников А.А., Гребенкин И.Н. В.В. Шульгин // Вопросы истории. 2010. № 5.

[9]Мельгунов С.П. На путях к дворцовому перевороту.

[10]Николаев А.Б. Государственная Дума в Февральской революции. С. 101.

[11]Там же. С. 115.

[12]РГВИА. Ф. 2003. Оп. 1. Д. 1751 (3) (доп.). Л. 270.

[13]РГВИА. Ф. 2003. Оп. 1. Д. 1753 (3) (доп.). Л. 140.

[14]Мордвинов А.А. Последние дни Императора // Отречение Николая II. С. 104.

[15]Дубенский Д.Н. Как произошел переворот в России // Там же. С. 58.

[16]Данилов Ю.Н. На пути к крушению. Очерки из последнего периода русской монархии. М., 2002. С. 370.

[17] Трубецкой Е. Минувшее. М.: ДЭМ, 1991. С. 24.

[18]Мордвинов А.А. Последние дни Императора // Отречение Николая II. С. 104.

[19]Допрос В.Н. Воейкова // ГАРФ. Ф. 1467. Оп. 1. Д. 949. Л. 28.

[20]Телеграмма М. В. Алексеева Николаю II // ГАРФ. Ф. 601. Оп. 1. Д. 2094. Л. 1-5.

[21]Красный архив. 1927. Т. 1 (21). С. 37.

[22]РГВИА. Ф. 2003. Оп. 1 (доп.). Д. 1751. Л. 6

[23]Красный архив. 1927. Т. 1 (21). С. 53.

[24]Там же. С. 42.

[25]Там же. С. 48.

[26]ГАРФ. Ф. 650. Оп. 1. Д. 35. Л. 179.

[27]Дневник великого князя Андрея Владимировича // ГАРФ. Ф. 650. Оп. 1. Д. 35. Л. 179.

[28] Рузский Н.В. Пребывание Николая II в Пскове // Отречение Николая II. С. 152-153

[29]Там же. С. 154.

[30]Красный архив. 1927. Т. 1 (21). С. 56.

[31]Разговор Н.В. Рузского с М.В. Родзянко по прямому проводу 1 марта 1917 г. // Красный архив. 1927. Т. 1 (21). С. 53.

[32]Донесения и переписка главноком. армий // РГВИА. Ф. 2003. Оп. 1 (доп.). Д. 1753(1). Л.4.

[33]Там же. Л. 5-6.

[34]РГВИА. Ф. 2003. Оп. 1 (доп.). Д. 1753 (3). Л. 133.

[35]Разговор по прямому проводу генерала Лукомского с генералом Даниловым // Отречение Николая II. С. 235-236.

[36]Там же. С. 236.

[37]Телеграммы М.В. Алексеева главнокомандующим // Красный архив. 1927. Т. 1 (21). С. 67-70.

[38]Донесения и переписка главноком. армий // РГВИА. Ф. 2003. Оп. 1 (доп.). Д. 1753 (1). Л. 35-37.

[39]Телеграмма М.В. Алексеева Николаю II // Красный архив. 1927. Т. 2 (21). С. 72-73.

[40]Саввич С.С. Принятие Николаем II решения об отречении от престола // Отречение Нико­лая II. С. 197; также: Данилов Ю.Н. Указ.соч. С. 321.

[41]Отречение Николая II. С. 64.

[42]Данилов Ю.Н. Указ.соч. С. 231.

[43]Basily N. Diplomat of Imperial Russia 1903-1917. Memoirs.Stanford, California Hoover Institution Press, Stanford University, 1973.P. 125.

[44]РГВИА. Ф. 2003. Оп. 1 (доп.). Д. 1753 (3). Л. 139.

[45]РГВИА. Ф. 2003. Оп. 1 (доп.). Д. 1753 (3). Л. 140.

[46]Пронин В.М. Указ.соч.

[47]РГВИА. Ф. 2003. Оп. 1 (доп.) Д. 1753 (3). Л. 141.

[48]Дневник Великого Князя Андрея Владимировича // ГАРФ. Ф. 650. Оп. 1. Д. 35. Л. 180.

[49]Рузский Н.В. Пребывание Николая II в Пскове // Отречение Николая II. С. 161.

[50]Донесения и переписка главноком. армий // РГВИА. Ф. 2003. Оп. 1 (доп.). Д. 1753 (3). Л. 140.

[51]Воронович Н.В. Указ.соч. // Страна гибнет сегодня. С. 317.

[52]Донесения и переписка главноком. армий // РГВИА. Ф. 2003. Оп. 1 (доп.). Д. 1753(2). Л. 112

[53]Донесения и переписка главноком. армий // РГВИА. Ф. 2003. Оп. 1 (доп.). Д. 1753(2). Л. 110.

[54]Донесения и переписка главноком. Армий об отречении Николая II // РГВИА. Ф. 2003. Оп. 1

[55]ГАРФ. Ф. 601. Оп. 1. Д. 2100-а. Л. 10.

[56]ГАРФ. Ф. 601. Оп. 1. Д. 2100-а. Л. 2-3.

[57]РГВИА. Ф. 2003. Оп. 1. Д. 1754 (3). Л. 168.

[58]Каганович Б.С. Начало трагедии. Академия наук в 20-е годы по материалам архива С.Ф. Ольденбурга // Звезда. 1994. № 12. С. 124-144.

[59]ГАРФ. Ф. 601. Оп. 1. Д. 2100-а. Л. 9-11.

[60]ГАРФ. Ф. 601. Оп. 1. Д. 2100-а. Л. 11.

[61]ГАРФ. Ф. 601. Оп. 1 (доп.). Д. 2101-а. Л. 5.

[62]РГВИА. Ф. 2003. Оп. 1. Д. 1753 (1). Л. 27.

[63]РГВИА. Ф. 2003. Оп. 1. Д. 1753 (1).

[64]РГВИА. Ф. 2003. Оп. 1. Д. 1753 (1).

[65]РГВИА. Ф. 2003. Оп. 1. Д. 1826. (собственноручные телеграммы Николая II в Ставку. 1915).

[66]Падение царского режима. Л., 1926. Т. 6. С. 270.

[67]ГАРФ. Ф. 102 ДП ОО. 1905. Ч. 12.2 (2). Л. 206.

[68]РГВИА. Ф. 2003. Оп. 1 (доп.). Д. 1754.

Петр Мультатули