«Крепость Америка» Дональда Трампа и неоглобальный мир Заметки на полях переходного периода в США

ДМИТРИЙ  ЕВСТАФЬЕВ

Заявленные Дональдом Трампом новые приоритеты внешней политики США первоначально были восприняты как эпатаж. Но по мере того, как они (ещё до официального вступления Трампа в должность) начали обретать политическую «плоть», стало понятно: это не глумление человека из шоу-бизнеса. И вообще – не мнение конкретного человека.

По сути, американская элита выдала Трампу мандат на восстановление подорванного за последние годы доверия к системе публичной политической власти. Как показали события второго полугодия 2024 г., американская политическая система, несмотря на сбои, продолжала нормально функционировать. Существенные неувязки происходили в сфере публичной политики, тогда как теневое взаимодействие на внутреннем и внешнем контурах оставалось эффективным. Часть американской элиты принято называть «глубинным государством», оно функционирует по неписаным правилам. Но в целом наиболее влиятельные игроки действуют в рамках, предоставляемых законодательством. «Глубинное», или «теневое», государство, в принципе, могло повторить в 2024 г. прецедент-2020 с «заносом» в Белый дом Джо Байдена. Но осознало, что риски перекрывают любые преимущества. И, похоже, осознало стратегическую тупиковость радикал-глобалистской линии для сохранения Соединённых Штатов не просто как «ядра» мира глобализации, но и «объединённого Запада».

Для радикал-глобалистов возрождение США как крупнейшей силы в мировой политике и экономике желательно, но не обязательно. Поэтому одной из нескрываемых целей политической рокировки ноября 2024 г. стало удаление от власти «клана Клинтонов», аватарами которого могли стать Джо Байден на втором сроке и, безусловно, Камала Харрис.

«Глубинное государство» действовало в эндшпиле избирательной кампании 2024 г. жёстко, но это говорит только об осознании угрозы устойчивости политической системы.

Конечно, многие заявления Дональда Трампа (в частности в отношении Канады) были сделаны из эпатажных соображений. И вряд ли это можно пока назвать полноценной «доктриной Трампа». Но отсутствие системной негативной реакции на его эпатаж может свидетельствовать о том, что в американской элите допускают возможность системного кризиса американоцентричной глобализации с её частичным распадом. И заранее обозначают некий план С.

США на рубеже 2024–2025 годов: переосмысление стереотипов

События полутора лет продемонстрировали зигзаг американской внешней политики (от попытки новой консолидации западной «коалиции демократий» в режиме почти ручного управления до возникновения «доктрины Трампа»), и это может показаться неожиданным. На деле разворот отражает три геополитических обстоятельства, осознанные наиболее здравомыслящей и наименее идеологизированной частью элиты:

■ Архитектура будущего мира – конкурирующие коалиции, но «ядром» обязательно должны служить Соединённые Штаты. В частности, уже много лет реализуется проект AUKUS, по сути представляющий собой попытку создать альтернативный Евроатлантике центр консолидации условно «западного мира». Перенос «ядра» «объединённого Запада» не просто маргинализирует сами США, превращая государство в деградирующую в социально-экономическом плане систему, но и создаёт риски отпадения от Запада важных в геоэкономическом отношении территорий, оказавшихся как бы «окраинными» по отношению к Евроатлантике и Восточной Европе. В частности, с тревогой было воспринято усиление китайского влияния не только в Латинской Америке, что естественно с точки зрения геоэкономических тенденций 2010–2020-х гг., но и в Средиземноморье, и Персидском заливе.

■ Радикал-глобалистская часть американской элиты после «разворота Трампа» и стратегического поражения внутри Соединённых Штатов может начать проводить самостоятельную политику, противоречащую интересам США как национального государства. Поэтому важно не только восстановить внутриполитической («двухпартийный», как было принято говорить) консенсус, но и сохранить контролируемость «внешнего контура».

■ Происходит не просто кризис евроатлантических институтов, но их захват группами американской элиты, уже не рассматривающими национальную мощь собственной страны в качестве критического условия для выживания «западного мира» как именно американоцентричной системы, управляемой из США. И дело не в вялых, политически фиктивных попытках возродить в очередной раз идею «европейской армии», которая муссируется в Европе. Из них ничего не получится. Центральным моментом становится рост влияния «общеевропейской бюрократии», которая на протяжении последних пяти-семи лет превратилась в самостоятельную политическую силу, претендующую на поглощение остатков национального суверенитета европейских стран – проблематики обороны и безопасности. И оппозиционные Трампу, оторвавшиеся от США (как базы) элементы в американской элите вполне могут стать союзниками евробюрократии. А это уже угроза американскому политическому доминированию в мире.

В совокупности три обстоятельства подвели к важнейшему стратегическому выводу: в последнее десятилетие глобализация была американоцентричной по форме, но по сути роль США как «Средиземья» западного мира снижалась в пользу глобальных институтов и сетевых структур. И происходило это в соответствии с концептуальными построениями американских же социальных философов и политологов. На определённом этапе возник риск утраты американского контроля над развитием глобального мира. Что обусловило не только второе, но, вероятно, и первое пришествие Трампа в Белый дом. Только в первый раз его функция была лишь встряхнуть политическую систему. Теперь речь, вероятно, идёт о более глубоком сломе неблагоприятных тенденций.

Рубежным моментом для части американской элиты, ориентированной на сохранение Соединённых Штатов как устойчивого ядра американоцентричного мира, было появление того, что получило наименование «Меморандум Мура – Бёрнса»: серии выступлений руководителей MI6 Ричарда Мура и ЦРУ Уильяма Бёрнса, центральным из которых была их совместная статья в газете Financial Times. Значительная часть американской элиты восприняла это как угрозу её монополии на установление долгосрочных «правил» в рамках американоцентричного «порядка». План А в том виде, в котором его пыталась продвигать администрация «коллективного Байдена» (сохранение американского доминирования через «коалиционный Запад», сформированный вокруг Евроатлантики как пространства, причём не только военно-политического, но и геоэкономического), перестаёт быть эффективным. «Объединённый Запад» с опорой на Евроатлантику оказался слишком затратным проектом.

На поверхность вышла «доктрина Донро», как её ёрнически окрестили в США по аналогии с «доктриной Монро». Но, если разобраться, – при непротивлении, если не поддержке значительной части американской элиты Трамп попытался политически легализовать в новых, кризисных для США условиях идею «Крепости Америка». Насколько этот концепт жизнеспособен? И насколько он уже осуществляется на практике?

Четыре проблемы «Крепости Америка»

Хотя «доктрина Трампа» и выглядит естественной с точки зрения традиционных приоритетов американской внешней политики, полное возвращение к изоляционизму невозможно. Скорее концепция «Крепости Америка» говорит о стремлении американской элиты выстроить страховочные механизмы на случай распада.

Первое. Невозможность возврата к геополитике «Первой Империи» (от Теодора Рузвельта до войны во Вьетнаме) в рамках не только актуальных евроатлантических отношений, но и сохранения географии «национальных» США на уровне 1950 г., момента закрепления нынешнего статуса Пуэрто-Рико. Для новой геополитики нужна новая география, постепенно намечаемая Трампом. Она необязательно будет выражаться в формальном пересмотре границ. Речь идёт, если разобраться, о возвращении к модели «зон преимущественного влияния». Что ложится в исторические модели «смягчённого империализма», наиболее известной попыткой которого были переговоры СССР, США и Великобритании о разделе влияния в Восточной Европе и на Ближнем Востоке от Тегерана-1943 до Ялты-1945. И, вероятно, планы касаются не только северной части Атлантики, но и Южной, не говоря уже об АТР.

Евроатлантика выглядит сейчас, как чемодан с двумя почти оторванными ручками: американской и европейской. Трамп предлагает Евроатлантику поделить, умалчивая, что Европа превращается в пространство конкуренции с другими силами на периферии «Крепости Америка».

Но это практически неизбежно с учётом того, что нестабильность в Восточном Средиземноморье и на Балканах, в которую включены и другие глобальные игроки (Турция, Китай, и, несмотря на события в Сирии, Россия), приобретает долгосрочный характер.

Второе. Кризис системы публичных политических институтов и утрата внутренней социально-идеологической целостности. На уровне публичного политического пространства это наиболее ярко проявляется в проблемах непримиримой поляризации, которая подрывает двухпартийность, служившую основой политического доминирования в мире. На деле ситуация глубже – налицо серьёзный социо-идеологический кризис внутри американского общества.

Элита, во всяком случае те группы, что стоят за «историческим компромиссом» с Трампом, осознают стратегическую деструктивность кадрового наследия глобалистов. В Соединённых Штатах выросло два поколения, для которых успех (в бизнесе или политике) во «внутренних», а не «глобальных» США уже не является высшей точкой самореализации. Они мыслят себя «гражданами мира». Эта проблема решаема, но требует времени и глубокого реформирования системы крупнейших американских университетов, ориентированных на либерал-глобалистскую парадигму. Дополнительно отметим, что миграционные процессы, даже переформатированные с фокусом на приток «правильных» кадров, будут в краткосрочной перспективе усиливать внутреннюю ценностную раздробленность.

Третье. Статус Латинской Америки. С ресурсной точки зрения «Крепость Америка» не жизнеспособна без контроля над Латинской Америкой, из-за роста китайского влияния превратившейся за два десятилетия из «заднего двора» Соединённых Штатов в пространство конкуренции. Но насколько США в современном состоянии обладают ресурсами для установления контроля над экономическим развитием региона, не говоря уже о политическом? Это и обуславливает неизбежность возвращения к традиционному, во многом колониальному подходу по отношении к Латинской Америке. Остаётся вопрос об инструментарии нового неоколониализма – классические ТНК в новой ситуации вряд ли будут работать.

Четвёртое. Крайне маловероятно, чтобы проект «Крепость Америка» мог быть полноценно осуществлён в рамках нынешней системы институтов «объединённого Запада». Это касается институтов как политических, кризис которых очевиден, так и экономических. Проще говоря, Америке нужно простить всем свои «долги»: и политические (включая становящуюся рисковой для США систему обязательств в сфере безопасности), и экономические (возможность целого ряда других стран, прежде всего стран ЕС, пользоваться бонусами, создаваемыми доллароцентричной системой финансов).

Из этого вытекает вывод, который может показаться странным: «Крепость Америка» как «большой проект» не удастся без переформатирования доллароцентричной системы финансов, а переформатирование чревато разрушением. И это главное препятствие: без доллароцентричных финансов американская гегемония существовать не может, её кризис вызовет серьёзные последствия внутри самих Соединённых Штатов. Возможно, приоткрытие Трампом «форточки Овертона» в виде эпатажных заявлений по Гренландии, Канаде и по новому уровню «евроатлантической дани» с европейцев – это подготовка к переустройству не столько Евроатлантики, сколько долларовых финансов? Тем более что США уже фактически в одном шаге от частичного дефолта по наличной долларовой массе.

«Побочные эффекты» геополитического трампизма

Пока трудно определить, насколько «доктрина Трампа» является частью его традиционной стратегии «информационно-политического нахрапа», а насколько отражает реальные цели «глубинного государства». Стратегию «нахрапа» Трамп демонстрировал многократно в первый срок. Она давала тактические результаты, но в целом привела Трампа в 2017–2021 гг. к стратегическому поражению и политической изоляции. Говорить, что Трамп как-то изменил свою традиционную модель поведения, вряд ли приходится. Из опыта видно, что, несмотря на всю свою вербальную последовательность, если Трамп встречает серьёзное сопротивление в реальной жизни, то сравнительно быстро отходит на шаг назад. Отсюда и «многовекторность» политики: это даёт возможность без вреда для «картинки» (всё-таки Трамп вышел из шоу-бизнеса) сменить приоритеты.

Стратегической целью Трампа, от которой он не сможет отказаться, является не только борьба с нелегальной миграцией в США, что важно для внутренней аудитории, но и предотвращение захвата евроатлантических институтов враждебными, в том числе и ему лично, радикал-атлантистами. А если получится – и окончательный демонтаж европейского экономического потенциала, конкурирующего с американским. Как следствие, превращение Европы в устойчивый источник «ренты», но не самостоятельных интересов. Вероятно, только доминирования в сфере снабжения ЕС углеводородами уже недостаточно. И эти цели вполне могут быть решены через информационно-политическое давление и политтехнологические манипуляции, осуществляемые, в частности, Илоном Маском в Европе. Это видоизменит механизмы политического влияния, сформировав вместо перестающей работать «мягкой силы» силу «полужёсткую» с опорой на прямой контроль США над национальными политическими институтами, что команда Трампа пытается осуществить в ФРГ и Великобритании.

Внутренние противоречия «объединённого Запада» таковы, что даже чисто пропагандистские шаги Дональда Трампа имели политические последствия: обратим внимание, как быстро от отрицания к торгу перешла ситуация с предложением «купить Гренландию». Похожим путём, правда, меньшим темпом, идёт и поначалу чисто пропагандистская (в отличие от «казуса Гренландии») история с интеграцией Канады в США. Поэтому, даже если в практическом плане Трамп, как это за ним водится, сделает меньше, чем говорит, это будет иметь политические последствия:

■ Кризис военно-политических обязательств, причём не только за пределами евроатлантического «ядра», но и внутри него. Вопрос о необходимости адаптации американской «политики обязательств» к новым ресурсным возможностям страны стоит давно. Но в меняющейся атмосфере обязательства в сфере безопасности США могут начать воспринимать как ситуативные. А это означает, что «коалиции желающих», ранее считавшиеся вынужденной мерой в условиях разногласий «объединённого Запада», становятся новой военно-политической реальностью. Что будет означать постепенное устаревание прежних военно-политических форматов. Уже заметно, что с организационной точки зрения участие Запада в конфликте на Украине всё больше идёт вне рамок НАТО.

■ Из этого вытекает переформатирование отношений в Евроатлантике, не сводимое к возможности просто отодвинуть атлантический «фронтир» США на Арктическом направлении. Главный вопрос – через какие механизмы США могут и будут контролировать условный «Евроатлантический мир», который много больше, чем НАТО. Альянс, конечно, остаётся главным инструментом американского контроля, и едва ли Вашингтон им пожертвует. Но для Трампа, даже если он откажется от концепции «Крепости Америка», вернее, как он это обычно делает, столкнувшись с сопротивлением, отложит его в сторону, принципиальной останется задача не допустить сохранения радикал-глобалистскими кланами контроля над евроатлантическими институтами. Так что в любом случае США ждёт «битва за Евроатлантику», один из итогов которой уже сейчас вполне предсказуем: окончательная утрата Европой своего суверенитета – как «коалиционного», так и национального.

■ Ценностная разновекторность в экономическом развитии. То, как быстро представители американских ТНК стали идеологически переобуваться, показывает, насколько политика в последние годы «рулила» экономикой. Пока речь идёт о снятии только поверхностного слоя, налёта «радикал-глобализма» в виде наиболее неуместных эпатажных его проявлений – таких, как тампоны в мужских туалетах. В действительности радикал-либеральные ценности, заложенные в деятельность крупнейших экономических субъектов – от корпораций до глобальных отраслевых картелей, – куда глубже. Они в том числе выражались в изменении экономического целеполагания и инвестиционной политики. В частности, одним из неочевидных продуктов подобной геоэкономической идеологии является рейтинговая политика в сфере инвестиций, которая была и остаётся подчинена не национальным целям развития, а глобальным приоритетам, продиктованным радикал-либеральным подходом. Рейтинговая политика – часть общемировой геоэкономической универсальности.

■ Рост ситуативных возможностей малых игроков. Наблюдая повышение значения Венгрии и Словакии, нельзя не видеть и менее благоприятный для России процесс усиления влияния в евроатлантических институтах антироссийски настроенных прибалтийских лимитрофов, Нидерландов и ряда других стран, ранее имевших лишь ограниченные «права голоса». Рискнём предположить, что подобные процессы начнут происходить и за пределами Европы, где реализуются интересы США и их геополитических конкурентов.

Рост активности и влиятельности лоббистских групп в американской элите, ранее принадлежавших ко «второму» и «третьему» ряду. Американский лоббизм, многократно описанный, представлял собой традиционно довольно структурированное явление. В действительности господствовали лоббистские группы, созданные под разные типы транснациональных компаний, главный смысл деятельности которых, если разобраться, заключался в обеспечении приемлемых условий включения новых сегментов в американоцентричную экономику. Так происходило с легализацией в США «инвестиций», зачастую просто наличных долларов, из нефтедобывающих арабских стран. Так действовали китайские лоббисты. Так пытались действовать представители российского олигархата. В условиях переформатирования американоцентричной глобализации, даже если «Крепость Америка» останется только концептом, лоббистские усилия станут, с одной стороны, существенно более «многовекторными», а с другой, приобретут большую политическую направленность. Рискнём предположить, что первыми по этому пути пойдут лоббисты латиноамериканских групп интересов, более всего, вероятно, теряющих с приходом к власти администрации Трампа. Но они явно будут не единственными.

США от плана A к плану C

Политически для России ключевым остаётся вопрос, насколько приходящий к власти Дональд Трамп будет оставаться в рамках плана B. Или же произошёл форсированный переход сразу к плану C, то есть к модели «Крепость Америка», предусматривающей раскол Евроатлантики, причём не только политический.

Планом B для США является реформированный евроатлантизм, предполагающий не уход из НАТО, а, напротив, укрепление влияния США в экономике альянса и постановку под контроль «хозяйственно-экономической деятельности» институтов и НАТО, и стран в него входящих. Именно этой логике и следовал Трамп на первом сроке в Белом доме. Под эти приоритеты и продавливалось Вашингтоном повышение военных расходов стран альянса до 4 процентов, а сейчас – и до 5 процентов ВВП. Но реализация плана B не предполагает наличия наднациональных структур Евросоюза как самостоятельного игрока.

Ответ мы получим сравнительно быстро, поскольку любые переговоры по Украине с Россией, многократно анонсированные Вашингтоном, предполагают если не получение Трампом «мандата на переговоры от НАТО», то как минимум некое прояснение его отношений с альянсом и в целом с европейскими институтами.

Уже сейчас очевидно, что американская элита, осознавая реальность кризиса власти, поняла, что план A, то есть сохранение американской глобальной гегемонии, пусть даже редуцированной до ситуативных гарантий безопасности, в частности в сфере мировой торговли и контроля над финансово-инвестиционной сферой, может и не сработать. Но реально ли в нынешних условиях остаться в рамках плана B, вполне подходящего для 2017–2021 гг., остаётся вопросом.

В любом случае мы будем наблюдать изменение того, что рассматривалось как классическая американская геополитика, и возникновение чего-то нового. Чем дальше зайдут эти процессы, тем больше влияния на американскую внешнюю политику будут оказывать интересы различных групп в американской элите, сформированные не на экономической основе, а на базе неэкономических факторов. В частности, на базе религиозной или даже этнической общности. И в этом контексте сакральная ценность Евроатлантики для американской элиты может быть утрачена.