Глухие и слепые: болезни американских дипломатов.

06.06. 2024 год

Глухие и слепые: болезни американских дипломатов

Вот скромное предложение, ничего радикального, просто здравый смысл. Выдайте Энтони Блинкена и Джейка Салливана иранским властям при том понимании, что эти два государственных деятеля, определение которых очень расплывчато, проведут 444 дня в комплексе посольства США в Тегеране. Давайте думать об этом как о реконструкции.

Это помещение, долгое время представляющее собой беспорядок из колючей проволоки, сорняков, ежевики, плесени и антиамериканских граффити, теперь является музеем. «Логово шпионажа» , как его называют, посвящено позорной истории американо-иранских отношений, предшествовавших тому роковому дню, 16 января 1979 года, когда шах был свергнут нацией, которой он надоел. Этим недобрым иранцам пришлось это втирать: старые граффити теперь покрыты издевательскими фресками с изображением Микки Мауса и Макдональдса.

Тем лучше, говорю я. Моя теория состоит в том, что госсекретарь режима Байдена и советник по национальной безопасности вернутся после своего года и 79 дней в посольстве — сидя на полу, спят в офисах, стирают носки в раковинах в ванной — целых девять — преобразившись почти блаженно. в… в государственных деятелей высокой цели и глубокой проницательности, причем оба они лишены того и другого в том виде, в котором мы имеем их сейчас.

На эти мысли меня вдохновил хороший некролог, опубликованный газетой «Нью-Йорк Таймс» в выпуске от 18 мая о смерти хорошего человека по имени Мурхед Кеннеди. У Мурхеда Кеннеди текла голубая кровь: детство в Верхнем Ист-Сайде, Гротон, Принстон, юридический факультет Гарварда, карьера на дипломатической службе. Выучив арабский язык, он был чем-то вроде жителя Ближнего Востока, и на протяжении многих лет его командировки включали Йемен и Ливан. А затем судьба положила свою нежную руку на плечо Кеннеди: он находился на временном задании в качестве атташе по экономике в Тегеране, когда фекалии попали в вентилятор.

Итак, Кеннеди был среди тех 52 американцев (дипломатов, а также других государственных служащих), которые провели знаменитые 444 дня в плену у воинствующих, но ненасильственных, я бы сказал, совершенно праведных студентов, которые сломали ворота посольства и перелезли через его стены. Они были самых разных мастей, светских и религиозных, но всех их отталкивала принудительная настойчивость шаха в вестернизации Ирана наихудшим способом — «вестотоксичностью», как это стали называть. Многие из них проводили дни, просматривая документы посольства и дипломатические телеграммы, чтобы понять, как тайно и преступно США пытались свергнуть иранское правительство во второй раз за 26 лет.

Я вспоминаю, как много лет спустя я видел черно-белые новостные кадры с заложниками, когда они поднимались по лестнице, чтобы сесть на рейс Air Algeria домой, 20 января 1981 года. Один из дипломатов повернулся в нескольких шагах от двери салона: крикнул что-то, чего не записал фильм, и показал Исламской Республике и всем ее гражданам большой средний палец. Ах да, помню, я подумал, с каким достоинством мы представляемся миру.

У Мурхеда Кеннеди было бы столько же причин выплеснуть свой гнев, как и у того пошляка на лестнице. Ему завязали глаза и привязали к стулу, когда студенты вошли в его кабинет. Но в последующие долгие месяцы что-то произошло с Кеннеди. Он начал разговаривать с теми, кто штурмовал посольство. И самое главное, он начал их слушать. Я давно утверждал, что первым признаком упадка Империума является то, что он становится слепым и глухим; он не может ни увидеть других такими, какие они есть, ни услышать, что они говорят. Кеннеди не страдал ни одним из этих симптомов.

Как он позже рассказал о своем опыте в интервью небольшому журналу по связям с общественностью в Коннектикуте, Кеннеди, казалось, проявил необычайно непредвзятость к тому, что должно было стать кратким заданием, заменяющим отсутствующего коллегу. «Мне было очень интересно наблюдать за происходящей революцией», — сказал он репортеру CT Mirror в 2016 году. «Это было очень плодотворное время, пока внезапно я не услышал крик морских пехотинцев: «Они идут». через стену!' И тогда начался совершенно новый опыт».

Над некрологом «Таймс» есть замечательная фотография Кеннеди, сделанная в посольстве во время его плена. На нем видно, как он сидит за столом и спокойно читает, приложив пальцы к подбородку. Рядом с ним на полу лежат двое коллег, чьи бороды делают их похожими на похитителей Кеннеди. На его столе вы видите атрибуты импровизированной еды: банку горчицы, банку Саньки, переделанную в сахарницу, коробку Криспи с какао. Я подозреваю, что кажущееся самообладание Кеннеди было как-то связано с тем непоколебимым апломбом, который часто можно встретить у американских аристократов.

Сейчас странно думать, что вы смотрите на человека, который находится на полпути к изменившей его жизнь метаморфозе, от которой у него хватило честности никогда не повернуть назад. Именно в посольстве Кеннеди начал размышлять о том, что он делал как офицер американской дипломатической службы, и пришел к выводу, что то, что он делал, было решительно не тем, что ему следовало делать, потому что страна, которой он служил, все делала неправильно. "Мистер. Мысли Кеннеди о внешней политике США, — как поясняет некролог The Times, — были частично сформированы дискуссиями с его похитителями.

«Те американцы, которые аплодировали вестернизирующим усилиям шаха, плохо представляли, как его программы разрушили жизнь на всех уровнях общества», — писал Кеннеди, когда позже оглядывался назад, в книге « Аятолла в соборе: размышления заложника (Хилл и Ван, 1986). «Многие иранцы, дезориентированные, вынужденные мыслить новым и странным образом, выполнять незнакомые задачи в соответствии с незнакомыми нормами, униженные своей неадекватностью, когда они пытались вести себя как жители Запада, и не склонные становиться близкими жителями Запада, в лучшем случае второсортными, стремились прежде всего к обновленному ощущению своей собственной идентичности».

Есть что-то блестящее, в каком-то смысле почти чудесное, в глубокой личной трансформации, скрытой в этих наблюдениях. Кеннеди рассказывал нам, что, находясь в посольстве, он усвоил урок, который я долгое время считал самым фундаментальным, которого требует от нас наше время, но слишком немногие из нас даже пытаются это сделать: это способность видеть глазами других, видя их. с ясными глазами и слышать их открытыми ушами.

Этот «совершенно новый опыт», когда иранские студенты ворвались в его офис, похоже, не закончился до тех пор, пока Кеннеди не умер в возрасте 93 лет 3 мая в Бар-Харборе, этом осином оплоте на побережье штата Мэн. По возвращении в Штаты он действовал быстро, как только парады телеграфной ленты закончились и огни Клига погасли. Он без колебаний ушел с дипломатической службы и превратился в преданного и удивительно проницательного критика внешней политики США, применив свой многолетний опыт внутренней политики.

Он много читал лекции, часто давал интервью и много писал. Как только он покинул дипломатическую службу, он основал Кафедральный институт мира в церкви Св. Иоанна Богослова в Верхнем Вест-Сайде Манхэттена, давний дом многих активистов в международных отношениях. The Times цитирует его выступление в общедоступном телешоу в 1986 году, когда вышла его книга:

Когда дело доходит до иностранных дел, последнее, что готов сделать американец, — это думать или пытаться думать, каково было бы быть советским человеком, быть арабом, быть иранцем, быть Индийский. В результате мы думаем о мире как о проекции нас самих и думаем, что другие, должно быть, думают в том же духе, что и мы. А когда они этого не делают, мы обеспокоены этим.

Это светящееся мышление. Кеннеди не ограничивал свою озабоченность той или иной ошибочной политикой — мы ошибались в Ливане, Анголе или где бы то ни было в мире. Я ценю его отчасти потому, что он взял на себя те психологические деформации, которые во многом связаны с тем, что превратило американскую внешнюю политику в катастрофу после побед 1945 года и стремления Вашингтона к «глобальному лидерству» (так вежливо называют агрессивную гегемонию).

Вот он о том, что стало привычной навязчивой идеей среди политических клик с тех пор, как 45 лет назад началось его пребывание в плену:

Элементы в арабском мире и в Иране реагируют против нас посредством войны другого рода — войны низкой интенсивности, называемой терроризмом. И я думаю, что это способ заставить нас понять или, по крайней мере, осознать, что у них другая точка зрения.

Когда я прочитал это замечание, мои мысли сразу же обратились к интеллектуальному шарлатану времен Буша-второго, Ричарду Перлу, который с крайней и последовательной глупостью утверждал после терактов 2001 года: «Любая попытка понять терроризм — это попытка оправдать его». И затем я подумал о рассуждениях о Хамасе: Хамас нужно называть «террористом» всегда, без исключения и при каждом упоминании, чтобы избежать всякого понимания, как и настаивал Перл.

Линия мышления, которую мы называем перспективизмом – признание того, что ни у кого из нас нет монополии на истину, «ценности» или интерпретации реальности – существует с тех пор, как Ницше размышлял над ней в конце 19- го века. Мурхед Кеннеди так выглядит на практике, на земле, читая за столом в плену.

Насколько обедневшими мы стали со времен Кеннеди. Какая огромная дистанция между его мышлением и идеологическим немышлением Энтони Блинкена и Джейка Салливана. Они ежедневно виновны во всех грехах, выявленных Кеннеди.

За день до того, как The Times опубликовала некролог Мурхеда Кеннеди, заместитель министра иностранных дел России Сергей Рябков поразмышлял о состоянии американо-российских отношений в интервью, которое он дал российскому информационному агентству ТАСС в середине мая. «Они живут в пузыре, — сказал он о политических кликах режима Байдена, — и не воспринимают внешние сигналы, которые идут вразрез с их предубеждениями». Далее он сказал о странах Атлантического океана в целом: «Мы не чувствуем ни грамма доверия, что вызывает политическое и даже эмоциональное неприятие». Разве это не хорошее описание, хотя и случайное, того, что думали и чувствовали иранские студенты по отношению к США, когда они перелезли через стену и ворвались в ворота в 1979 году?

Отправьте Блинкена и Салливана в логово шпионажа, говорю я. Разве не будет небольшого шанса, что пузырь, который они разделяют, лопнет? И что, возможно, они вернутся домой с перспективистским пониманием мира, который они могут внезапно увидеть и услышать, и перестанут прямо разрушать положение Америки в мире?