«Приносит мне председатель трибунала бумагу:
– Подпишите, Иван Михайлович! Завтра в 09:00 хотим новобранца у Вас тут перед строем расстрелять.
– За что, – спрашиваю, – расстрелять?
– Бежал с поля боя. Всем другим трусам в назидание.
А я эти расстрелы, скажу тебе, терпеть не мог. Я же понимаю, что этот молокосос вчера за материну юбку держался, дальше соседней деревни никогда не путешествовал. А тут его вдруг схватили, привезли на фронт, не обучив как следует, сразу бросали под огонь.
Я ведь тоже (даже в книжке своей об этом пишу) с поля боя по молодости бегал. И не раз, пока дядя (я под его началом был) своими руками пристрелить не пообещал – и я был уверен, что пристрелит. Это же стра–а–ашно! Взрывы, огонь, вокруг тебя людей убивают, они кричат: с разорванными животами, с оторванными ногами–руками...
Вроде и мысли в голове о бегстве не было, а ноги тебя сами несут, и всё дальше и дальше. Ох, как же трудно со своим страхом справиться! Огромная воля нужна, самообладание, а они с опытом только приходят. С ними люди не родятся.
И вот этого мальчишку завтра в 09:00 возле моего КП убьют перед строем...
Спрашиваю председателя трибунала:
– А вы разобрались во всех деталях его воинского преступления?
Тот мне:
– А чего тут разбираться? Бежал – значит, расстрел, о чём тут ещё можно разговаривать? Всё ясно.
Говорю:
– А вот мне не ясно из твоей бумаги: куда он бежал? Направо бежал, налево бежал? А, может быть, он на врага бежал и хотел других за собой увлечь! А ну, сажай свой трибунал в машину и следуй за мной – поедем в эту часть разбираться.
А чтобы в эту часть проехать, нужно было обязательно пересечь лощину, которая немцем простреливалась. Ну, мы уже приспособились и знали, что если скорость резко менять, то немецкий артиллерист не сможет правильно снаряд положить: один обычно разрывается позади тебя, другой впереди, а третий он не успевает – ты уже проскочил.
Ну, вот выскочили мы из–за бугра и вперёд. Бах–бах, – пронесло и на этот раз. Остановились в перелеске, ждём – а трибунала–то нашего нет, не едут и не едут. Спрашиваю шофёра:
– Ты точно видел, что немец мимо попал?
– Точно, – говорит, – оба разрыва даже не на дороге были!
Подождали мы их с полчаса и поехали дальше сами.
Ну, всё я там выяснил, насчёт новобранца: бежал в тыл, кричал «Мама», сеял панику и т.д.
Поехали обратно.
Приезжаем на КП.
– Что случилось с трибуналом? – спрашиваю.
– Ничего не случилось, – мне говорят. – Они сейчас в столовой чай пьют.
Вызываю командира комендантского взвода, приказываю немедленно доставить трибунал ко мне.
Через пять минут приводят ко мне эту троицу. Один ещё печенье дожёвывает.
Спрашиваю:
– Куда вы делись? Почему не ехали за мной, как я приказал?
– Так ведь обстрел начался, товарищ генерал–полковник, поэтому мы назад и повернули.
Говорю им:
– Обстрел начался, значит, бой начался. А вы меня бросили в этом бою, струсили. Кто из вас законы военного времени знает? Что полагается за оставление командира в бою и бегство с поля боя?
Побелели. Молчат. Приказываю командиру комендантского взвода:
– Отберите у этих дезертиров оружие! Под усиленную охрану, а завтра в 09:00 расстреляйте всех этих троих перед строем!
Тот:
– Есть! Сдать оружие! На выход!
В 3 часа ночи звонит Хрущёв (член Военного Совета нашего фронта):
– Иван Михайлович, ты, что, вправду собираешься завтра трибунал расстреливать? Не делай этого. Они там уже Сталину собрались докладывать. Я тебе прямо завтра других пришлю взамен этого трибунала.
– Ну, уж нет, – я Хрущёву говорю. – Мне теперь никаких других не нужно! Только этих же хочу.
Тот засмеялся, говорит:
– Ладно, держи их у себя, раз хочешь.
И вот аж до самого конца войны мне ни одного смертного приговора больше на подпись не приносили...
Герой Советского Союза, один из самых популярных и любимых в армии военачальников. Генерал–полковник Иван Михайлович Чистяков.»
Оценили 4 человека
4 кармы