НЕНАВИСТЬ

Я до войны, что такое ненависть и не знал. Да и сейчас, когда говорят «я тебя ненавижу» - ерунда это. Есть правда мастера. Но все равно им далеко до ненависти – настоящей то.

Нас в училище ненавидел один старшина-инструктор – кличка у него была « в жопу раненый». Его, действительно, туда ранило вскользь пулей. И он по этому поводу, вероятно, комплексовал - что мол , раз в это интересное место ранен – то трус. Глупость, конечно , страшная – много там выбирает пуля, а еще хуже осколок. Шмякнул и шмякнул – куда попал. Но этот старшина, как волк ходил, ну и вымещал на нас. Как уж только не измывался. И чуть что орет:

- Трусы, сопляки, дезертиры… Под трибунал пойдете!

А сам то он на передовой побыл и обратно туда явно не хотел. И, действительно, двоих ребят , уж не помню за что подвел – таки под трибунал.

Ребята решили его убить. Я говорю, вы что! Пускай на передовую пойдет, руки об такую сволочь марать. И придумал.

Было на полигоне такое упражнение – оборона танка в ближнем бою. Нужно верхний люк приоткрыть и гранату выбросить.

Он нас этим упражнением замордовал. Вероятно, он на самом деле был трус и страшно боялся , что мы гранату внутрь танка уроним, где он, драгоценный, сидит.

Я взял в башне гаечный ключ заранее положил.

Этот сидит внизу – подает гранаты.

- Курсант…

Подает Ф-1, ну, лимонку…

- Докладывай действия, козел!

Положено кричать «Вынимаю чеку, открываю люк, бросаю…»

Я думаю - ну, ты мне сейчас за «козла» ответишь!

Кричу:

- Вынимаю чеку… Открываю люк…. Ой!… - и локтем гаечный ключ сбрасываю. Ключ вниз по танку загрохотал…

Я спокойно гранату выбросил из танка, люк закрыл. – Разрыв! Этот, молча, мимо меня из танка полез и бегом к реке! И поменялась с того дня кликуха – стал «засранец».

И тут его сущность явилась. Стал требовать, чтобы мы по пояс из люка высовывались, там наверху чеку выдергивали и гранату бросали. А приезжает начальство проверять. Как увидали!

Мать моя! Кто это покойников готовит! Да танкиста сто раз из автомата скосят! Вредитель! На фронт! И пошлепал он, солнцем палимый, с первым же пополнением в пехоту, слезами обливаясь.

А моя ненависть к нему сменилась презрением – говорят же «презрение – ненависть в состоянии покоя». Мы на фронт рвемся, этот, как овца на заклание! И жалко, и противно.

Жгучая ненависть не такая! Она чудеса творит! Когда меня из плена освободили – сразу короткая проверка и в часть. Ну, естественно, в танк. Я войну закончил на броне! Но это был уже другой танк. Тот первый после плена сгорел. Я это фашиста бронебойщика с фауст патроном, что в нас целил, увидел! Но уже ничего поделать нельзя. Поздно, да и близко. Крикнул только:

- Ребята из танка! – и защелку верхнего люка открыл. А танк, когда в него фауст попадает, взрывается как керосиновая лампа! Как даст! Я из люка выскакиваю, кожу с лица – чулком! С рук - как перчатки!

Этот немец успел винтовку схватить и выстрелить в меня. И попал! И второй раз попал!

Я до него добежал, зарезал – только потом сознание потерял! Вот, что ненависть с человеком делает. Вот это – жгучая ненависть! Вот что в бою всему – крыша! А все остальное – крылечки, воротики… Так, для красоты.

Это был пятый танк, что подо мною сгорел. Так не я же, а танк! Есть разница!

Когда в первом своем танке сгорел – попал в госпиталь.

А домой – похоронка. Писарь – придурок – «Ваш сын сгорел в танке». Разве можно такое родителям посылать! Потом уж сообразили: отработали формулировку «Проявив мужество и геройство пал смертью храбрых» А тут «сгорел в танке». Каково матери читать! Отец от мамы похоронку спрятал. В редакции показал – Павел Антокольский стихи написал, на мою смерть… А я жив. Из госпиталя пишу - отец отвечает, но как-то странно, казенно… Оказывается он не верил что я жив. – почерк у меня изменился. Еще бы, мне пол большого пальца на правой руке оторвало…

Потом еще две похоронки приходило. А я жив! Чего и всем желаю.

Пенсию за меня получали. Вот интересно, за те полгода, что я в плену был, высчитали деньги обратно или нет? Как – то я постеснялся отца спрашивать. Наверно – высчитали. Я же «смертью храбрых считался», а выходит наоборот, почти, что предатель… Хорошо, экипаж мой, когда меня освободили, был жив и все ребята подписали, что оставили меня у подбитого танка мертвым – «тяжело ранен и контужен, показалось, не дышал. Посчитали убитым».

Они вот посчитали… а немцы нет… Очнулся в госпитале. Врачи все русские. Оказывается в плену. Ходить начал – сбежал – попался. Вот уж кровушкой умылся! Все зубы выбили. Второй раз сбежал - попался. Все пальцы на ногах прикладом винтовочным раздробили, чтоб не бегал…

Вот когда ненависть душила, буквально! Думал, придет мой час, я их зубами грызть буду. В Австрии, поставили меня пленными немцами командовать - трупы лошадей закапывать. Здоровенные такие коняги, да раздутые еще. Я думал всех немцев с этими конягами вместе закопаю. А посмотрел на них - жалкие люди… И стало мне на них наплевать. Только вот речь немецкую, до сих пор, с трудом переношу. Не то, чтобы ненависть. Просто сердце схватывает. Как сдавит – дышать тяжело. А так – ненависти нет. Тоже и немцам досталось … Насмотрелся я на них и в войну, да и после. Век бы их не видеть.