Крымская война (1853–1856) России с Турцией, Великобританией, Францией и Сардинией живет в русской историографии как унизительное поражение, вызванное социальной и технической отсталостью режима Николая I. Это мнение практически без изменений перешло из имперской историографии в советскую, и включавшиеся во все учебники слова Ленина «Крымская война показала гнилость и бессилие крепостнической России» почти дословно повторяют оценку военного министра Александра II Милютина. В современной России Крымская война воспринимается как одно из наиболее глубоких унижений и часть вековечной вражды с условным Западом, а с 2014 года тема Крымской войны прочно связана и с событиями перехода Крыма от Украины к России.
Но для русского читателя часто бывает большой неожиданностью, что победители, оказывается, воспринимают себя совсем не как силы добра и триумфаторы над «злой Россией». Крымская война – неприятное воспоминание для всех ее стран-участниц.
Менее всего плохих воспоминаний конфликт оставил в Италии, где экспедицию сардинского корпуса рассматривают как дипломатический ход премьера Кавура, который таким образом купил поддержку Франции для итальянской войны за независимость от Австрии. Во Франции Крымская война – политическая авантюра Второй империи. Николай I демонстративно не признал легитимность Луи Наполеона III, чье положение и так было нестабильным. Наполеон III стал искать поддержки Британии, чтобы подорвать Священный союз Австрии, Пруссии и России. Когда Вторая империя пала, а республиканская Франция стала многолетним союзником России и впоследствии СССР, про Крымскую войну постарались забыть как про досадное недоразумение, мешающее двусторонним отношениям. О ней напоминает только бульвар Севастополь в Париже, пробитый бароном Османом в 1850-е годы.
Турция рассматривает Крымскую войну как свое тотальное унижение, когда технически более продвинутая Россия без труда расправилась с турецкой армией, а европейские союзники использовали турок как пушечное мясо. Мустафа Кемаль Ататюрк часто апеллировал к этому историческому опыту как к аргументу за модернизацию страны.
В Британии эта война – апофеоз вопиющей некомпетентности и трусости наследственного аристократического генералитета и героизма простых солдат, который пропал зря. Инициатива Британии превратила локальный конфликт России и Турции в общеевропейскую войну, которая разрушила Венскую систему, но памятна она не этим. Главные для Британии эпизоды этой войны – «Тонкая красная линия» и «Атака легкой бригады», отраженные в поэмах Альфреда Теннисона и Редьярда Киплинга, кинофильмах и картинах. Это мемориалы стойкости британских солдат под безжалостным русским огнем, куда их послали на бессмысленную смерть. Британские командиры лорды Реглан и Кардиган оставили по себе незлую память разве что рукавом «реглан» и свитеро (и шапками с прорезями для глаз «балаклава», которыми британские солдаты пытались защититься от лютых зимних ветров).
Долина в две мили – редут недалече…
Услышав: «По коням, вперед!»,
Долиною смерти под шквалом картечи
Отважные скачут шестьсот.
Преддверием ада гремит канонада,
Под жерла орудий подставлены груди –
Но мчатся и мчатся шестьсот.
….
Теперь уж и фланги огнем полыхают.
Чугунные чудища не отдыхают –
Из каждого хлещет жерла.
Никто не замешкался, не обернулся,
Никто из атаки живым не вернулся:
Смерть челюсти сыто свела.
Альфред Теннисон. Атака легкой бригады. 1855. Перевод Ю. Колкера
Памятник Крымской войне в Лондоне впервые изобразил не полководцев, а неизвестных солдат-«томми», вынесших на себе бремя военных лишений. Война способствовала консолидации британской гражданской нации и демократической политической реформы, но победа в ней для Британии – пиррова.
Словом, если бы все участники Крымской войны могли вернуть время назад, они бы предпочли, чтобы этой войны не было, такое гадкое послевкусие от нее осталось у всех.
Но и исход Крымской войны, и отношение к ней в странах-участницах – во многом результат того, что этот конфликт был одним из самых технологически продвинутых в истории. Новые технологии «века прогресса» в значительной мере определили его ход. Многие изобретения, нашедшие себе применение в этой войне, 1853 году не насчитывали и десяти лет, а некоторые были созданы накануне.
Инновации, «принявшие участие» в Крымской войне, можно разделить на три категории: боевые, логистические и социально-общественные.
Самой известной боевой инновацией Крымской войны, скорее всего, следует считать нарезное оружие. Нарезное оружие имеет большую дальность и кучность боя. Нарезы в стволе закручивают пулю, та приобретает гироскопическую стабильность (как вращающаяся юла), и сопротивление воздуха не так быстро вынуждает ее кувыркаться и сходить с баллистической траектории. Нарезное оружие было известно, возможно, с начала Нового времени, а с XVII века перешло от экспериментальных образцов к строевым. Такие ранние образцы, заряжаемые со ствола, называются «штуцеры», по их немецкому названию Stutzen. Но ручное нарезное оружие применялось вплоть до 1830-х годов крайне ограниченно. Проблема была в том, что в отличие от гладкоствольного оружия (мушкетов и пр.) штуцеры нуждались в том, чтобы пуля очень плотно входила в ствол. Привычных нам фабричных патронов в ту эпоху не существовало (они возникают только во второй половине XIX века), и пулю буквально забивали в ствол шомполом и специальным молотком. Эта операция занимала от одной до нескольких минут, поэтому штуцеры применялись только снайперами, а в некоторых армиях при штуцерах были расчеты из стрелка и одного-двух заряжающих – как при более поздних станковых пулеметах.
В 1830–1840-х годах в оружейном деле происходят три ключевые инновации.
В 1841 году механик-приборостроитель Джозеф Уитворт, ранее работавший с создателем винторезного станка Генри Модсли и с Чарльзом Бэббиджем над дифференциальной машиной, разработал один из первых стандартов резьбы. Стандарт Уитворта содержал размеры и профили резьбы с углом канавки 55°, диаметры шляпок и гаек и длины стержней, рассчитанные так, чтобы обеспечивать оптимальное сочетание легкости вращения и прочности соединения. Эта разработка оказалась настолько удачной, что была принята сперва железными дорогами, а затем и промышленностью и со временем была утверждена как британский национальный стандарт. Знакомые любому механику размеры «5/16», «3/8» – это часть стандартов Уитворта. До Уитворта гайки и болты резались друг под друга, навинтить гайку на чужой болт было часто невозможно или рискованно. Резьбовый стандарт стал одним из важнейших шагов промышленной революции, постепенно превратив гайки и болты из заказных деталей в расходные. Стандарт резьбы Уитворта подтолкнул вперед создание машин для нарезки резьбы, а через машиностроительный прогресс и развитие нарезного оружия.
С 1825 по 1836 год немецкий оружейник Иоганн Дрейзе разработал игольчатое ружье – первое в истории нарезное оружие с ручным затвором, заряжаемое с казенной части полноценными унитарными бумажными патронами с капсюлем. Игла, пробивавшая капсюль патрона, была самой ломкой частью оружия – по нормативам три иглы выдавались на двести патронов. Но скорострельность этого ружья была 10–12 выстрелов в минуту, а эффективная дальность – около 600 метров. Дрейзе работал над своим ружьем с 1825 по 1836 год, а в 1841 году игольчатое ружье Дрейзе было принято на вооружение прусской армии. В 1848 году игольчатые ружья были замечены и у революционеров. Подлинный триумф игольчатого оружия произошел уже после Крымской войны, в 1866 году в битве при Кениггреце, где поражение австрийцев было приписано скорострельности игольчатых ружей прусаков. Игольчатые ружья устарели так же стремительно, как и взлетели; в 1865–1875 годах европейские армии начинают переходить на винтовки под металлический патрон (Бердана, Маузера и др.).
Винтовка Дрейзе в крымской кампании не участвовала, но она проложила дорогу применению унитарных патронов. Патрон с капсюлем был чуть более ранней инновацией: капсюль опирался на открытие в конце XVIII века «гремучих» химических соединений, таких как фульминат серебра и бертолетова соль, а первые патроны разработали оружейники Жан Паули и Казимир Лефоше в 1800–1820 годах.
И наконец, была разработана пуля, которая отвечала возможностям новых винтовок. В 1826 году французский оружейник Анри Дельвинь создал коническую пулю, которая при забивании расширялась и прочно прилегала к канавкам резьбы ствола. Забивание деформировало пулю несимметрично, поэтому качество боя штуцера Дельвиня оставляло желать лучшего. Луи Тувен доработал пулю, добавив ей момент вращения, чтобы при забивании она как бы вкручивалась в ствол, и разместив в пороховой камере шип, на который пуля насаживалась равномернее (карабин Турвена).
Но реальный прорыв сделал в 1848–1849 годах третий соавтор, Клод Минье. Минье разработал 18-миллиметровую пулю с «юбкой» и вкладышем, которая была подкалиберной (по диаметру не вровень, а меньше ствола). В момент выстрела вкладыш первым принимал на себя давление газа, входил в юбку и толчком расширял более мягкую пулю так, что та равномерно заполняла диаметр и нарезы ствола. Ружье системы Минье заряжалось на порядок быстрее классического штуцера – пуля сама вкатывалась в ствол (его скорострельность оценивается в 2–3 выстрела в минуту). Убойная сила пули Минье сохранялась на расстоянии до 1000–1200 метров, и среди солдат ходили легенды, что она может прошить солдата и ранец и все равно убить еще и стоящего за ним человека. При соприкосновении с целью пуля Минье, и так крупнокалиберная, деформировалась или разворачивалась, нанося серьезные раны и увечья. Главный врач армии Конфедерации писал в «Справочнике полевого врача», что страх превратиться от одной пули в инвалида деморализует солдат: «Пули не чтят ни части тела, ни личность; и перспектива лишиться глаза, руки или ноги заставляет немало отважных людей трепетать перед испытанием, которое им предстоит».
Благодаря этим не слишком гуманным прорывам в начале 1850-х годов на вооружении европейских стран появились ружья-мушкеты – заряжаемые со ствола ружья с патронами. Патроны для ружей-мушкетов были не унитарными, как в винтовке Дрейзе, а сборными. Это были достаточно сложные конструкции из нескольких сегментов пропитанной селитрой и смазанной жиром бумаги. Солдат скусывал верх патрона, подсыпал часть пороха на запальную полку, высыпал порох в ствол и вгонял пулю шомполом с остатком патрона в ствол. Бумага выполняла функцию пыжа, а при выстреле максимально сгорала, сокращая загрязнение ствола. Во французской армии ружье-мушкет под пулю Минье пошло в серию с 1851 года, а в британской в 1853 году был одобрен аналог ружья Минье, известный по имени фабрики-производителя как «Энфилд P53». В 1859 году в Индии «энфилды» стали поводом к восстанию сипаев, когда был пущен слух, что патроны смазывают коровьим маслом и свиным салом – солдаты-индуисты и солдаты-мусульмане сочли необходимость совать такие патроны в рот оскорблением своих религиозных чувств.
И «минье», и «энфилды» приняли участие в деле в 1854–1855 годах при Балаклаве и Севастополе. Преимущество нарезного оружия над гладкоствольным (преобладавшим в российской армии) стало одним из факторов поражения России. Русские войска не могли приблизиться к английским и французским порядкам на дистанцию своего прицельного выстрела (ок. 300 м), попадая под вражеский огонь. В результате сдерживающий огонь вела в основном артиллерия, но и артиллерийская прислуга была уязвима для огня из нарезного оружия. Вопрос, почему российская армия не была вооружена нарезным оружием, остается открытым (известно, что винтовки Дрейзе проходили испытания в России в 1850-е годы). Но, по-видимому, кроме как во Франции и Британии, купить такое оружие или технологии было негде, но эти страны не продали бы такую новейшую технологию враждебной им России, а винтовки Дрейзе сильно проигрывали ружьям-мушкетам в дальности, и выигрыш по скорострельности этого не компенсировал.
Трофейные нарезные ружья ценились в русской армии. Лев Толстой в «Севастопольских рассказах» передает диалог солдата и офицера русской армии после боя с французами:
«– Ранен, ваше благородие!
– Чем ранен?
– Сюда-то, должно, пулей, – сказал солдат, указывая на руку, – а уж здесь не могу знать, чем голову-то прошибло, – и, нагнув ее, показал окровавленные и слипшиеся волоса на затылке.
– А ружье другое чье?
– Стуцер французской, ваше благородие, отнял…».
Л.Н. Толстой. Севастополь в мае
Судя по тому, что описанные события происходят в мае 1855 года, солдат вполне мог завладеть самым современным ружьем-мушкетом системы Минье, которые как раз в это время начали поступать на крымскую кампанию, но ранившая его пуля, скорее всего, была выпущена из более старого карабина Тувена, иначе он вряд ли мог бы идти сам и поддерживать другого раненого.
Но в первую очередь нарезные ружья нового образца поступали не в строевые части, а снайперам. Снайперское дело практиковалось в ограниченном масштабе еще с XVIII века, но в Крымской войне снайперы активно применялись всеми сторонами, и, возможно, они использовали телескопические прицелы – первые такие устройства появились в 1840-е годы. Не исключено, что именно снайперский выстрел убил на Малаховом кургане адмирала П.С. Нахимова.
По итогам Крымской войны Уитворт разработал первую винтовку, рассчитанную именно на снайперов. Винтовка Уитворта имела шестиугольный профиль ствола, использовала шестиугольную пулю, входившую в ствол очень плотно, и имела прицельную дальность до 1600 метров. На таком расстоянии фигура человека была уже настолько меньше мушки, что винтовки Уитворта получили штатный крепеж под оптический прицел. В боевое применение винтовки Уитворта пошли уже в Гражданской войне США (1861–1865).
В артиллерии также произошли важные изменения. В 1822 году французский военный инженер Анри Жозеф Пексан разработал крупнокалиберную пушку, способную вести огонь прямой наводкой не раскаленными ядрами, как ранее, а бомбами – взрывающимися снарядами. До этого бомбы применялись только в гаубицах и мортирах, стрелявших по навесной траектории, – эти орудия могли применяться только на суше и были не очень меткими. Чтобы бомба не разрывалась до цели или вообще в стволе, Пексан разработал специальный конический снаряд с трубкой – замедлителем взрыва. Орудия Пексана были гладкоствольными, весили 3,4 тонны, но могли посылать 40-килограммовую бомбу со скоростью 400 м/сек на расстояние до двух морских миль. В русской военной терминологии орудия Пексана получили название «бомбические пушки».
Свою эффективность бомбические пушки показали уже на пробных стрельбах. С1838 по 1849 год они приняли участие в локальных конфликтах (Веракрус, Кампече, Копенгаген), но славу им принесло Синопское сражение. Эскадра Нахимова, вооруженная пушками Пексана, разнесла в Синопе и турецкий флот, и береговые батареи буквально в щепки. Корабельные пушки предыдущего поколения, стреляющие раскаленными ядрами, оставляли в бортах десятки пробоин, но корабли оставались на плаву. Бомбы Пексана пробивали борт и взрывались в замкнутом пространстве корабля, уничтожая его иногда с первого попадания. Почти полное уничтожение турецкого флота стало одним из важнейших обстоятельств, заставивших Великобританию вмешаться в конфликт на стороне Турции. Пресса и политики Лондона публично возмущались жестокостью русских (газеты называли бой «синопской резней»), но всем очевидный факт, что после Синопа Россия стала хозяйкой на Черном море и при желании могла взять Стамбул, скорее всего, перевешивал официальные гуманитарные соображения.
Максима о «борьбе снаряда и брони» очень подходит именно к военно-морскому делу Крымской войны. За два месяца до Синопа кораблестроитель Анри Дюпуи де Лом заложил в Тулоне (Франция) три броненосные батареи с деревянными корпусами, покрытыми бронелистами толщиной 120 мм, и паровыми двигателями (мачты и паруса с них после испытаний сняли). Идея бронированных судов была не нова – первые броненосцы-кобуксоны (судна-черепахи), вооруженные артиллерией, использовал еще корейский флотоводец Ли Сунсин в 1592 году, а уже упомянутый Пексан предлагал бронировать суда одновременно с разработкой своей бомбической пушки. До середины XIX века бронирование судов не применялось ввиду отсутствия технологии производства достаточно качественной стали – броня не только не защищала суда, но, наоборот, разлеталась на множество осколков, увеличивая поражение. К 1850-м годам проблема была решена. 17 октября 1855 года броненосные батареи Дюпуи де Лома в сопровождении эскадры парусных судов атаковали русский форт Кинбурн.
«После трехчасовой канонады на русских фортах были разрушены 29 из 62 пушек и мортир, повреждены брустверы и казематы, 130 человек ранено и 45 убито. В 13:35 Кинбурн капитулировал перед практически неуязвимым противником. К чести русских артиллеристов, стреляли они отлично: “Девастасьон” получил 31 попадание в борта и 44 в палубу, “Лавэ” и “Тоннант” получили примерно по 60 попаданий каждый. Но весь этот меткий огонь оставил лишь десятки полуторадюймовых вмятин в железной броне французских батарей» (Смирнов Г. В. Корабли и сражения. – М. 1987.).
Дюпуи де Лом превратил батареи в паровые суда, и это стало одним из признаков уходящей эпохи паруса. В 1847 году де Лом заложил первый в истории боевой пароход – 90-пушечный линейный корабль «Наполеон», который также принял участие в Крымской войне. Ключевой инновацией в создании боевых пароходов стал гребной винт, изначально в форме «архимедова винта». «Наполеон» еще имел парусную оснастку, поскольку это позволяло экономить топливо, а паровой двигатель изначально предназначался для маневрирования, но Крымская война довольно быстро продемонстрировала, что в бою парус и мачты преимущества не дают, а на паровой двигатель и винт можно положиться. В ходе Крымской войны прошел и первый в истории бой паровых судов – русского пароходофрегата «Князь Владимир» и турецкого парохода «Перваз-Бахри» (после взятия в плен переименованного в «Корнилов»). Синопский бой считается последним крупным сражением эпохи паруса (в нем принимали участие несколько пароходов и гибридных судов с обеих сторон).
История паровых боевых судов была бы неполной без повторного упоминания системы Уитворта. Биография Уитворта конца XIX века сообщает, что адмирал Нэйпир заказал для кампании против России на Балтике 120 канонерок с паровыми двигателями 60 лошадиных сил в срок 90 дней. Глава завода судовых двигателей Джон Пенн разобрал два наличных двигателя на детали и разослал отдельные компоненты по разным заводам Англии, заказав 90 копий оригинальных деталей. Из полученных деталей в заказанный срок были собраны 90 новых паровых машин, а в дальнейшем была запущена еще и плавучая ремонтная фабрика флота со складом запчастей. Это стало возможным благодаря тому, что и двигатели, и заводы-изготовители следовали стандартам Уитворта. Достоверность этой истории сомнительна, интересно восприятие связи стандартов Уитворта и машиностроительной эффективности британской промышленности.
Зато достоверно известно, что на Балтике английский флот Нэйпира встретило заграждение из полутора тысяч плавучих мин. Мины от случая к случаю применялись и раньше, но это были просто единичные бочки с порохом и запалом или ударным взрывателем. Русские мины были уже современного типа – металлические шары-поплавки с шипами-взрывателями, ждавшими столкновения с бортом корабля. Мины были разработаны академиком Борисом (Морисом) Якоби с использованием «гальванических взрывателей» и изготовлены на заводе Эммануила Нобеля инженером Альфредом Нобелем (тем самым). Несколько британских кораблей подорвались на минах, попытки траления позволили собрать только несколько десятков мин, и Нэйпир благоразумно отказался от штурма русских крепостей в кампанию 1854 года.
В логистике Крымской войны следует особо выделить железные дороги и полевую медицину.
Железные дороги в контексте нашего очерка – это рельсовые дороги с механическими локомотивами. Рельсовые вагонетки использовались в шахтах еще в Средние века, а на Коринфском волоке были обнаружены то ли искусственные, то ли прокатанные рельсоподобные колеи. Первые паровые локомотивы применялись с 1802 года в Англии в горнодобывающем деле. Железная дорога как общественный транспорт для грузов и пассажиров была впервые запущена в 1825 году, а с 1829 года началось производство «Ракеты», локомотива, способного развивать скорость до 45 км/час.
Железные дороги далеко не сразу стали рассматриваться как перспективный вид транспорта. В течение первого этапа промышленной революции наиболее перспективным считался искусственный канал. С 1770 по 1830 год Британия была покрыта сетью каналов (многие из них впоследствии пришлось осушить и превратить в зоны отчуждения железных дорог). В США в 1825 году был пробит канал Эри, связавший Великие озера и реку Гудзон. Споры «железные дороги или каналы» шли и в правительстве Российской империи.
В отношении России и других считающихся отсталыми монархий Священного союза распространено мнение (повторенное в том числе и в популярном экономическом бестселлере «Почему одни страны богатые, а другие бедные»), что императоры России и Австрии не хотели строить железные дороги, считая их опасной уступкой прогрессу и продвижением революций. Сложно сказать, откуда взялся этот миф, если история железнодорожного строительства и Австрии и России содержит первые опыты по постройке железных дорог еще в 1820-е годы. Австрийские проекты не удалось развернуть дальше опытных участков на 20–30 км, поскольку Габсбургам не удалось получить у английских банков ссуду на строительство дорог. Российская власть была намного богаче, но и она смогла позволить себе только две железные дороги. Первая, Царскосельская, имела длину всего 27 км. Вторая, Николаевская (после 1918 года – Октябрьская) железная дорога, строившаяся с 1841 по 1851 год, поглощала несколько процентов всего государственного бюджета: 8–10 млн рублей в год при общем среднегодовом бюджете 180 млн. Третья, Варшава – Вена, изначально к строительству не намечалась, но когда строившее ее частное общество обанкротилось, государство взяло на себя достройку.
Относительно позднее начало строительства железных дорог в России было связано не с ретроградством царя (Николай I сам был по образованию военным инженером), а с климатом. Первые рельсы, изготовлявшиеся из чугуна, были настолько хрупкими, что испытания одного из первых локомотивов Ричарда Тревитика в 1804 году разбили их. Перепады температур зимой и летом в морском климате Британии были меньше, чем в континентальном климате России, поэтому технические требования к рельсам для паровозов Стефенсона были ниже. Рельсы, нормально ведущие себя в Британии, в России могли лопнуть на морозе в первый же сезон. Царскосельская дорога строилась в том числе для того, чтобы понять, достаточно ли хорош рельсовый металл последнего поколения, и только после нескольких сезонов эксплуатации Николай I одобрил строительство уже практически необходимой железной дороги Петербург – Москва.
Легенда, что железные дороги России шире европейских на несколько дюймов для того, чтобы враг не смог ворваться в Россию на паровозах, если и верна, то лишь отчасти. Так называемая европейская колея – британский стандарт 4 фута и 8,5 дюйма, утвержденный в 1845 году. А русские дороги XIX века имели ширину ровно пять имперских футов, поскольку именно таков был стандарт железных дорог в южных штатах США, рекомендованный главным консультантом проекта Джорджем Уистлером и поддержанный главным железнодорожным инженером империи Павлом Мельниковым. Железные дороги разных стран и регионов до сих пор используют разную ширину колеи – только основных национальных и региональных стандартов более десятка. С Николаевской дорогой связан еще один популярный миф – что дорога якобы проведена по линии, которую царь прочертил по карте, мимоходом описав на ней полукруг там, где прижимал пальцем линейку. Так-де дорогу и построили – с полукругом на месте следа от высочайшего перста. В реальности «царский палец» обходит возвышенность на Валдае, где не очень мощные локомотивы эпохи не могли втянуть поезд в гору и удержать при спуске – тяги не хватало. Спрямить этот участок удалось только в начале XXI века. Публицисты и историки часто высказывают мнение, что десанта в Крым вообще бы не было, если бы европейские державы знали, что Россия может подтянуть туда свою огромную армию по железной дороге. Скорее всего, это верно, но протянуть железную дорогу в Крым в 1853 году Россия еще не могла ни финансово, ни технически. Железные дороги сыграли очень важную роль в будущих войнах – в том числе в русско-турецкой войне 1877–1878 годов.
В ходе Крымской войны на территории Российской империи была построена еще одна железная дорога – из Балаклавы в Севастополь. Эта короткая дорога предназначалась для снабжения британских войск, осаждавших Севастополь, и перевозки раненых и заменила грунтовую дорогу. Дорога была выстроена подрядчиком Мортоном Пито без контракта по себестоимости меньше чем за два месяца. Она работала с переменной эффективностью – хотя Пито и его инженеры выбрали маршрут с минимальным градиентом (1 к 14 и менее), слабые локомотивы едва справлялись с нагрузкой. Но даже и такая артерия существенно облегчила снабжение и эвакуацию осадных войск. Дорога эксплуатировалась с апреля 1855-го по март 1856 года (осада Севастополя завершилась в сентябре 1855 года) и вскоре после подписания Парижского мира была продана Россией в Турцию на металлолом. Это была первая военная железная дорога и первый опыт экспресс-строительства железной дороги.
Другая экспресс-стройка Крымской войны известна намного меньше. Это мобильный госпиталь в Эренкое, пригороде Стамбула. Госпиталь был собран в Британии, перевезен судами в Турцию и собран заново. По этой технологии ранее поставлялись сборные домики в Австралию. Проект госпиталя сделал и осуществил инженер Изамбард Кингдом Брюнель, также крупный железнодорожный строитель. Госпиталь был рассчитан на 3000 коек и, помимо операционных и палат, имел изоляторы, проточные санузлы, водопровод, прачечную. В результате в госпитале удалось почти полностью ликвидировать инфекционные осложнения, которые давали до 40% смертности в соседних госпиталях. Госпиталь работал с осени 1855-го по лето 1856 года и интересен как тем, что это был один из первых госпиталей с соблюдением гигиены, так и тем, что там работала Флоренс Найтингейл.
Полевая медицина в Крымской войне стала местом рождения службы медсестер и первого применения целого ряда новых технологий. Сестринское дело обычно связывают с деятельностью Флоренс Найтингейл. Аристократка Найтингейл отказалась от светской жизни и брака в пользу медицины, училась сестринскому делу в Германии, некоторое время практиковала в Британии и в 1854 году организовала 38 женщин-доброволок для сестринской работы на фронте. Благодаря ей британской прессе стало известно о дефиците медицинских материалов и размещении госпиталей в конюшнях и прочих неприспособленных местах. Борьба за медицинское обеспечение и качественный уход, который группа Найтингейл обеспечивала раненым, сильно сократили смертность. Мобильный госпиталь появился в Турции также благодаря ее усилиям. Стараниям Флоренс Найтингейл профессия медсестры на войне была не только узаконена, но и оформилась в профессию со своими процедурами и правилами.
Тот же процесс создания сестринского дела шел и в России, где он был организован хирургом Н.И. Пироговым и великой княгиней Еленой Павловной Романовой. Крестовоздвиженская община сестер милосердия насчитывала 32 сестры и работала в Крыму с 1854 по 1856 год. Наконец, заслуживает особого упоминания медсестра Мэри Сикол, креолка с Ямайки, которую не включили в отряд Найтингейл из-за расовых предрассудков, после чего Сикол уехала в Крым самостоятельно и на личные сбережения держала «Британский отель» – медпункт и стол для солдат и офицеров.
Главным медицинским светилом Крымской войны был хирург Николай Иванович Пирогов, который впервые применил на поле боя эфирную анестезию (отработанную им несколько ранее на Кавказе) и гипсовые повязки, которые стали известны в Европе из турецкой практики. Пирогов не изобретал анестезию и гипс, как иногда утверждается, он нашел способ применять их максимально эффективно. Результатом работы Пирогова стал совершенно иной подход к лечению боевых травм. Если другие хирурги почти всегда ампутировали пораженные конечности, то Пирогов создал технику лечения огнестрельных и рубленых ран, которая восстанавливала их функции и способы ампутаций, облегчавшие ходьбу и пользование протезами. Сочетание щадящей хирургии с минимальным инвазивным вмешательством, применение гипсовых лубков для фиксации раздробленных костей и предотвращение болевого шока постепенно перешли от Пирогова в практику всех остальных стран.
И наконец, третья категория инноваций Крымской войны – медийные. Крымская война стала первой войной, за которой граждане стран-участниц смогли следить с небольшим временным разрывом, а некоторые даже и увидеть.
Очень часто исторические книги повторяют, что в ходе Крымской войны газеты публиковали телеграммы с поля боя. Это следует признать очень серьезным преувеличением. Электрический телеграф был разработан в 1830-е годы. После ряда неудачных конструкций первый практичный телеграф был создан Павлом Шиллингом в российском Ревеле (ныне Таллин, Эстония) в 1832 году. В Британии с 1837 года заработал коммерческий телеграф Чарльза Уитстона, а в США – Сэмюэла Морзе и Эндрю Вайла (подлинного создателя азбуки Морзе). В 1850 году был проложен первый подводный кабель с изоляцией из гуттаперчи (разработанной при участии Майкла Фарадея). Подводный кабель британские телеграфисты очень быстро протянули и в Крым, дополнив его несколькими линиями между штабом и войсками. Но гражданские лица доступа к этому кабелю практически не имели, и телеграмма из Крыма в Лондон доходила не мгновенно, а в срок до пяти дней. Большая часть корреспонденции военного корреспондента «Таймс» Уильяма Рассела была письмами, которые шли по три и более недели.
Важно другое – что в ходе этой войны окончательно сложилась профессия военного корреспондента. Уильям Рассел был тем самым рассказчиком, от которого британская публика узнала об «атаке легкой кавалерии», который написал слова «тонкая красная линия», из чьих сообщений Флоренс Найтингейл узнала про ужасные условия в фронтовых госпиталях. А по другую сторону фронта, в России, появился свой культовый военный корреспондент – Лев Толстой, публиковавший очерки о Севастополе в «Современнике». Рассел писал кратко, Толстой подробно. Рассел – часто, Толстой – редко. Но оба они создавали формат военной журналистики для следующих поколений, и война в их изображении с двух сторон выглядит одинаково.
Зато Крымская война стала первой войной, которая была обстоятельно зафиксирована на фотографиях. Первым фотографическим процессом была дагеротипия, разработанная Луи Дагером в 1835–1839 годах. Дагеротипия применяла в качестве носителя металлические пластины (посеребренная медь), требовала длительного экспонирования (от нескольких секунд до получаса) и сложно обрабатывалась (проявителем были пары ртути, а закрепителем хлорид золота). Копировать дагеротипы было невозможно. Некоторым улучшением стала калотипия, в которой применялась бумага и создавался негатив. В 1851 году Фредерик Скотт Арчер предложил метод использования стеклянных пластин, политых светочувствительной эмульсией. Метод получил название «коллодионный процесс».
Вот с такой коллодионной аппаратурой фотограф Роджер Фентон, уже опытный фотопутешественник, приехал на театр военных действий в Крым. Пластины нужно было проявлять сразу после съемки, и Фентон путешествовал с фургончиком-лабораторией. Боевых действий на его фотографиях нет, но портреты командующих и рядовых участников войны и ландшафты, где разворачивались события, очень сильно передают ощущение Крымской войны – непарадной и трудной. Одна из фотографий Фентона – «Долина тени смертной», на которой изображена пустая, усыпанная ядрами дорога, по которой мчалась навстречу смерти легкая бригада, сейчас считается классикой военной фотографии.
В мировой истории было много войн, но вторую войну, где бы сошлось так много новейших для своего времени технологий, как в Крыму в 1855 году, назвать сложно. Объем интеллектуальных свершений, которые человечество вложило в эту войну, огромен даже в простом перечислении.
Взято тут: https://republic.ru/posts/5950...
Оценили 0 человек
0 кармы