ЕГО БЛАЖЕНСТВО БЕЗ МИТРЫ И ЖЕЗЛА

"Ложь есть источник и причина вечной смерти".

Епископ Игнатий (Брянчанинов)

1. Юный диакон. / Свидание не состоялось. / Домохо­зяйка

Не без душевного трепета приступаю я к описанию жизни и деятельности Блаженнейшего митрополита Киевского и Галицкого, предстоятеля Украинской православной Церкви Филарета (Михаила Антоновича Денисенко). Всякое нелицеприятное слово в адрес Его Блаженства может навлечь на меня разнообразные кары. Тем более что в последнее время у нас вообще распространилось исключительно хорошее, я бы даже сказал, несколько заискивающее отношение к архиереям, в которых мы простодушно согласились видеть полноценных носителей святости. И непочтительное отношение с еписко­пом, да еще с митрополитом, да еще с постоянным членом Священного Синода - нет, я даже передать затрудняюсь, сколь ужасны могут быть последствия такого дерзкого поступка.

Совсем недавно диакон Всеволод Чаплин (рукоположен­ный, несмотря на свой довольно-таки нежный возраст, и уже имеющий в Отделе внешних церковных сношений, этом, так сказать, МИДе Московской патриархии, звучную должность: заведующий сектором общественных связей и политического анализа) в ответ на мою статью "Над бездной" ("Огонек" № 37, 1991) направил в "Огонек" письмо, составленное со сноровкой инструктора отдела агитации и пропаганды, то есть с преобладающим стремлением изобразить свою партию и ее больших и малых вождей в самом приятном виде, а их критиков - безответственными негодяями. В письме так много смешного невежества, грозных намеков и чиновной спе­сивости, что, читая его и одновременно вспоминая симпа­тичное, розовощекое лицо юного диакона, я горько пора­жался: где, когда успел он выучиться этой лживой много­значительности? этому псевдоцерковному тону? всем этим поистинемертвым словам? Он пугает, усердный юноша: всякая критика членов Священного Синода неминуемо толкнет Церковь "в объятия правых движений". Он пугает, как говорил Лев Николаевич Толстой, а мне не страшно. Милый Всеволод! Диакону положено знать, что Церковь не может быть ни справа, ни слева, ибо она всегда с Христом Распятым. Что же до объятий - то, по словам псал­мопевца, "Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых...".

Однако, я отвлекся. Теперь, признаюсь, что, как ни мечтал я о встрече с Его Блаженством, как ни готовился к ней, ни свидания с ним, ни разговора не получилось. Я заходил в здание на Пушкинской, откуда митрополит Филарет управляет Украинской православной церковью, - здание хоть и новое, но честно говоря, довольно мрачное и отчасти напоминающее дом предварительного заключения. Сам управделами, если не шуйца, то во всяком случае десница Его Блаженства, свя­щенник Борис Табачик... дал мне возможность прямо из приемной связаться с дачей митрополита. Женский голос мне ответил - резкий и властный. Назвавшись я сказал, что у меня к владыке Филарету есть вопросы, и я хотел бы с ним встретиться. "Нам с вами, - отчеканила моя собеседница, -говорить не о чем!" "Простите, - сказал я, - кто это, не спросив митрополита, так уверенно мне отвечает? Уж не..." И тут я одно имя произнес, которое чуть позже непременно сообщу. "Домохозяйка!" - после кратчайшей заминки отрубил властный голос, и между нами все было кончено.

"Вот так, отец Борис, - вздохнул я, вешая трубку, - Домохозяйка..." Он сдержанно улыбнулся.

2. Краткая биография. / Митрополит Филарет и со­ветская власть - общий обзор. / К.М. Харчев свиде­тельствует.

Итак: Его Блаженство появился на свет Божий в 1929 году, в Донбассе, в семье простых и добрых людей. Девятнадцати лет он поступил в Одесскую семинарию. Спешно окончив ее, он был принят в Московскую духовную академию, где тоже старался учиться не за страх, а за совесть. Как и перед всяким молодым человеком, связавшим свою судьбу с цер­ковью, в ту пору перед ним открывались две дороги. Первая предполагала женитьбу, службу на приходе или в каких-нибудь церковных организациях. Высшим достижением в таких случаях мог стать чин протоиерея, а наибольшей наградой - митра на умную голову. Вторая дорога окрашена была в черный цвет монашества и при наличии определенных дарований вела к епископству, к митрополичьей митре и - страшно подумать! - к патриаршему куколю.

В двадцать один год он сделал выбор и стал монахом; Михаил превратился в Филарета и перед Спасителем, Бого­матерью и всеми Небесными Силами дал обет постничества, девства, целомудрия и благоговения и обещал претерпеть всякую скорбь ради Царствия Небесного. Был особенно спрошен: "В сих обетах пребывати и обещаешися ли даже до конца живота, благодатию Христовой?" И отвечал с твер­достью: "Ей, Богу содействующу, честный отче".

Дальнейшая жизнь Его Блаженства сложилась на редкость успешно. Последовательно повышались посты, которые дове­ряли ему церковь: инспектор Киевской духовной семинарии, управляющий делами Украинского экзархата, епископ Вен­ский и Австрийский...

Действительно, сравнительно молодым еще человеком, в тридцать три года, он был рукоположен во епископа и при посвящении проникновенно сказал, что новое свое служение воспринимает как "подвиг и постоянное распятие себя ради пасомых". Прекрасные, замечательные, в высшей степени трогательные слова! Вообще речи Его Блаженства являются, на мой взгляд, в некотором смысле образцом пастырской проповеди и должны занять совершенно особое место в отечественной гомилетике. "Помни, - внушал, например, он одному новопосвященному епископу, - с какой любовью, с каким благоговением наш благочестивый народ относится к добрым и усердным пастырям, и с какой скорбью он воспринимает недостойную жизнь иных пастырей, считая ее оскорблением своего религиозного чувства" "Наша архи­ерейская жизнь, - еще говорил он, но уже другому епископу, только что принявшему жезл из его рук, - стала подвигом, если жить по совести и согласно своему высокому званию". Кладезь духовной мудрости Его Блаженства поистине неисчерпаем. Но хорошего понемножку; тем более что в конце концов все мы захотим узнать, соответствует ли епископское слово делу, а монашеские обеты - личной жизни.

Возвратившись из Вены в милое Отечество, он стал ректо­ром Московской духовной академии, затем возглавил Украинский экзархат Русской православной церкви и к тридцати девяти годам был уже постоянным членом Свя­щенного Синода и митрополитом. Ему оставалось ждать благоприятного часа, чтобы архиерейский жезл сменить на патриарший - и в минувшем году Его Блаженство оказался как никогда близок к исполнению заветного помысла. Когда скончался Патриарх Пимен, митрополит Филарет избран был местоблюстителем престола Патриарха Московского и всея Руси, что по принятому в Русской православной церкви в советскую эпоху обыкновению истолковывалось как окон­чательное подтверждение неоспоримого права на патриаршее достоинство. Случилась, однако, осечка: Поместный Собор выбрал другого, и Его Блаженству пришлось отставить намеченный переезд из Киева в Москву, с Пушкинской улицы - в Чистый переулок.

Мне кажется, что потерпев поражение, он должен был ис­пытать чувство справедливого негодования к партии и госу­дарству. Я прекрасно понимаю Его Блаженство. В самом деле, разве не он многократно и неустанно - и у нас в стране, и за ее пределами - заявлял, что церковь в Советском Союзе про­цветает, что никаких гонений за религиозные убеждения ни­когда у нас не бывало и что только жалкие отщепенцы и иуды могут предавать любезное Отечество, лжесвидетельствуя о жестоких преследованиях верующих? Разве не он отечески учил свою паству голосовать за представителей партийно-хозяйственного актива, чтобы, не дай Господь, не прорвались к власти бандиты-руховцы? Разве не он старательно вы­прямлял всяческие национальные искривления вроде попыток отдельных неразумных священников проповедовать среди украинского народа на украинском языке? И разве не он тысячекратно прославлял победоносный Октябрь, брат­скую семью советских народов, борьбу за мир, Советское правительство и внимательный к церковным нуждам Совет по делам религий?

Велик перечень неоспоримых и весомых заслуг Его Бла­женства перед партией и государством. Константин Михайло­вич Харчев, бывший председатель Совета по делам религий при Совете Министров СССР, вынужденный в 1989 году рас­статься со своим постом за попытку освободить свое ведом­ство от диктата КГБ и аппарата ЦК КПСС, ныне - Чрезвычайный и Полномочный Посол СССР в Объединенных Арабских Эмиратах, мне рассказывал: "С точки зрения партийного работника, функционера, митрополит Киевский Филарет среди членов Священного Синода был, пожалуй, самый грамотный. Все вопросы, которые мы перед ним ставили на внешней арене, всегда выполнял с блеском. Всегда с честью выкру­чивался из сложных положений и всегда давал приемлемые для нас результаты. Прекрасный был исполнитель. Мы, в свою очередь, старались четко ставить перед ним задачи, заранее обговаривали, в каких пределах он может действовать. Все сводилось, разумеется, к защите и пропаганде партийной позиции. Ну вы знаете: нет никакого давления на церковь, церковь у нас живет свободно - то есть, простите, бред сивой кобылы. И вы знаете... у нас с вами был об этом разговор на страницах "Огонька" (№ 44, 1989) - так прочны были еще два года назад позиции партаппарата и КГБ, что от меня изба­вились в два счета, едва только я попытался помочь церкви обрести действительную свободу. Был ли Киевский митро­полит связан с КГБ? Был, я полагаю. Да ведь это же для него вроде непременного правила игры... Канон, только, разуме­ется, с другим знаком. Там от апостолов Иисуса Христа и Вселенских соборов, а тут - от госбезопасности. Иначе он никогда бы не смог пробиться к руководящему положению в Русской православной церкви".

3. Земля святая. / Иеромонах Гавриил. / 30-е правило Св. Апостол.

И какой же несравненной красоты был я очарованный со­зерцатель одним погожим сентябрьским утром! Видел я бла­гословенную Лавру, основанную некогда преподобным Анто­нием Печерским на высоких горах близ Днепра; любовался ее храмами, колокольней ее, поднявшейся к самому небу, при­касался к древней липе, будто бы посаженной самим Феодо­сией Печерским, отцом русского монашества, о котором сказано: "Был же он поистине человек Божий, светило, всему миру видимое...", и со свечой в руках медленно шел извилистыми ходами Ближних и Дальних пещер, в робком свете едва разбирая на табличках имена почивающих в нетленных мощах киево-печерских святых... И где-нибудь в углу вдруг наталкивался на живого монаха, кому выпало послушание стеречь вечный покой великих старцев и кто долгими часами сидел здесь, в гробовой тишине, время от времени с громким шорохом переворачивая страницы "Киево-Печерского патерика" и при мерцающем свече свечи вчитываясь, например, в потрясающий рассказ о Марке-пещернике, который копал для братии могилы и который мог повелеть уже умершему очнуться и прожить еще день - до тех пор, пока не будет готово место для принятия его тела.

Это земля святая, основание всей России.

Все было: и святой апостол Андрей, проронивший вещее слово о том, что будет на этих горах город великий и возд­вигнет Бог много церквей; и прежний язычник, воинственный и женолюбивый князь, ради истины и красоты крестившийся в православную веру и увлекший за собой в христианство весь народ; и черноризец Нестор, великий труженик и дивный писатель, на самом краю забвения удержавший времяньныя лета и сохранивший нам нашу историю, - все это было! Но как горько, как стыдно сознавать, что в наши дни наследие преподобных Антония и Феодосия оказалось в недостойных руках. "Священноархимандрит Лавры - это же ридный батька! А если у нас посмотреть, то, когда он появляется, все бегут... Подол поднимают - и бегом! Кто куда!"

Так говорил мне о. Гавриил (Захаров), монах Киево-Печерской лавры, один из тех, пока еще довольно редких, в православной церкви священников, которым легко и сво­бодно можно открыть свою душу - до самых тайных и темных ее углов. Он инвалид: девять лет назад сковало ноги, передвигается в коляске, и когда выезжает в ней, быстро и ловко перебирая руками колеса с блестящими ободами (коляска хорошая, немецкая - но Его Блаженство к ней никакого отношения не имеет, хотя как предстоятель церкви в немалых количествах получает благотворительную помощь из-за рубежа), его тотчас обступают пришедшие в Лавру люди. Оторванный от церкви народ теперь заново привыкает к ней, и хотя изменившаяся жизнь уже никогда, наверное, не будет каждый свой день сверять с православным календарем, всем нам, и верующим, и неверующим, стала вдруг чрезвычайно важна церковная норма: какому святому и в каких случаях молиться? как обрядить и отпеть скончавшуюся маму? можно ли венчаться с женой, с которой прожил уже десять лет? Православные батюшки зачастую неласковы к людям. Они почему-то ощущают себя начальниками рода человеческого и, вполне по-начальнически, недовольно и невразумительно буркнув, оставляют вопрошающего томиться неразрешенными сомнениями. Отец же Гавриил всем и все старается растол­ковать, плачущих - утешить, скорбящих - ободрить, отчаяв­шимся - дать надежду.

Митрополиту это чрезвычайно не нравится. Когда он по­является в Лавре, братия скрывает от него о. Гавриила где-нибудь в укромном месте, да еще под замком. "Подойдут - ты сиди! И стучаться будут - сиди, будто никого нету. Вот я и сижу - пока, значит, отбоя не будет. - Отец Гавриил горько засмеялся. Такой у нас священноархимандрит, ой, Господи милосердный... Всяких я видел архиереев на своем веку, но такого не бачил. Никогда не улыбнется, никогда ни с кем доброго слова не скажет... Никогда! Как можно так быть?! Мы у него как быдло. В полном смысле! У нас монахи живут по че­тыре человека в келье. Какое там молиться! В семинарии - как сельдей в бочке набито, там обстановка на выживание. Он, правда, сказал: вот, отцы, чтобы из двух вторых классов на будущий год был один третий. Так он о церкви заботится, когда священников повсюду не хватает! А паломники? Их не накормят никогда, отдохнуть толком не дадут... Бросят на пол матрац - и все. Не-ет, ему Лавра не нужна. Ему гроши нужны и больше ничего не надо. А когда она приезжает... - о. Гавриил ошеломленно покачал головой. Эта... как ее... Иродиада1... у нас в церковном кругу говорят: Иродиада беснуется... вот, когда она появляется, в лавках все до последнего рубля подбирают. В прямом смысле - не то, чтобы там десятки или даже пятерки, - все рубли соберут". "Что ж, - осторожно спросил я, - не пробовали протестовать?" О. Гав­риил невесело усмехнулся. "Пробовали. Он вызвал несколько иеромонахов, цыкнул - и точка. Вы запомните, - очень похоже изобразил о. Гавриил отрывистую речь Его Блаженства, - меня никто никогда не уберет отсюда. А уберу только я".

Общество, с такой нетерпеливой и в то же время несмелой любовью потянувшееся к храму, должно все-таки отчетливо представить себе порядки и нравы церковной среды. В не­давнем прошлом священных коров у нас было, наверное, ничуть не меньше поголовья молочного стада по всей России; и вряд ли есть смысл вместо сдохших священных ко­ров вроде ПБ ЦК КПСС откармливать и холить новые наподобие СС РПЦ. Юный дьякон, наученный своими на­ставниками, запросто может обвинить меня в какой-нибудь антирелигиозной кампании в духе тридцатых годов. Смешно. "Мелочи архиерейской жизни" Николая Семеновича Лескова надобно в таком случае, изловчившись, пустить по той же кампании, назидательно прибавляя при этом, что сие зловредное сочинение недаром было запрещено духовной цензурой, а потом и вовсе сожжено 2 . Нет, без всяких обид и задних мыслей - но правду!

А правда такова, что в руках Его Блаженства есть испы­таннейшее архиерейское средство борьбы со всяким проявле­нием церковного инакомыслия - запрещение священников в их служении. Мир подобной формы наказания не знает. Это чисто церковная канонически-дисциплинарная мера, применять которую следует с чрезвычайной духовной осто­рожностью. Из нее очень просто выбросить тончайшую, ми­стическую сущность - и она тотчас превратится в дубину, которой Его Блаженство безнаказанно глушит священников. Не согласен с переводом на другой приход? Запрещаю! Поднял голос против правящего архиерея? Запрещаю! Дорожишь своим мнением? Под запрет! Даже самому властному ад­министратору такой произвол покажется диким, а в церкви бытует и то тут, то там перерастает в настоящий беспре­дел. Его Блаженство, к примеру, разгневавшись на одного священника, главная и всем понятная провинность которого заключалась в том, что он был (прошу внимания!) отцом первого мужа дочери - ну, скажем пока - домохозяйки, велел его запретить. И любимый народом священник Виталий Медвидь был на год запрещен в служении за (о, тут сказано от души!, чтобы знали и трепетали!) распространение клевет­нических слухов о Блаженнейшем митрополите Киевском Филарете. И точка. И некому жаловаться.

Но что священник! Его Блаженство совсем недавно сбро­сил с епархии митрополита Винницкого Агафангела (Савви­на), наплевав на то, что и клир, и местные власти горой встали за своего архиерея. "За что?! - пытался найти причину почтенный митрополит, - Я легковой "ЗИЛ" купил для епар­хии... Так он мне почти бесплатно достался, а его Блаженство меня попрекает: во-первых, вы "ЗИЛ" купили... У него, -объяснил митрополит, - тоже "ЗИЛ"... в нем еще Щербицкий ездил... и ему обидно, что не у него одного... Во-вторых, он мне говорит, вы отрезанный ломоть от епископата. Как -отрезанный?! - со слезами воскликнул Агафангел. - Я здесь шестнадцать лет, десятки храмов открыл... Я деликатно отношусь, а он меня ни на одну епископскую хиротонию не пригласил! Вот он мне говорит: за вас Дидык, председатель облисполкома, хлопочет, мне звонит. А он светский, это нарушение Кононов. Я ему говорю - а вы? Вы звоните в ЦеКа и на Дидыка жалуетесь... Еще он меня упрекает, вы моей личной жизни касаетесь. Как же, я говорю, я не могу не касаться, я депутат, меня в парламенте все спрашивают! Я ему еще говорю: я депутут! Вы не имеете права меня переводить без согласия Верховного Совета! А он: но есть каноны". И митрополит Агафангел замолчал, тяжко вздохнув.

Мне кажется, я догадался, о чем он подумал. Без канонов нет церкви. Несмотря на все испытания, ереси и расколы, церковь сохранила себя еще и потому что была верна пра­вилам, завещанным ей святыми Апостолами, семью Вселен­скими соборами и святыми Отцами. Боговдохновенная буква и в самом деле требует послушания епископу. Но она же велит извергнуть и отлучить его от Церкви (а заодно и всех, сообщающихся с ним), если он получил свою власть с помощью мирских начальников. Это 30-е правило Св. Апостол, для Его Блаженства совершенно убийственное.

Я верю, что в семинарию он поступал с чистым сердцем и горячим стремлением служить Богу. Слишком невероятно, чтобы юноша из рабочей семьи шел в священники исключи­тельно по расчету. Однако вся дальнейшая жизнь Его Блажен­ства в тяжелейшие для церкви пятидесятые, шестидесятые и семидесятые годы складывались настолько удачно, его вос­хождение к иерархическим вершинам было столь стреми­тельно, что не остается ни малейших сомнений в чрезвычай­ном, особенном благоволении к нему власти Мы теперь доподлинно знаем, что каждая епископская хиротония в совсем еще недавнем прошлом совершалась только с одобрения соответствующего отдела КГБ и Совета по делам религий, представлявшего собой, по сути, одно из подразделений тайной полиции. Не будем, однако, спешить с поголовным осуждением епископов, ибо многие из них страдали от своей унизительной зависимости и понимали ее как тяжкий личный грех. Но зато другие - как медаль.

Его Блаженство не уставал и словом, и делом доказывать власти, что она в нем ничуть не ошиблась. Он служил ей за рубежами нашего Отечества, служил и здесь, на родной земле; едва ли не собственноручно вешал замки на церковных дверях, закрывал Лавру и семинарию. Архимандрит Пимен (Соболев) последним покинул Лавру в скорбном шестьдесят первом ("Отслужили акфист Успению Божьей Матери, а потом пришла милиция и опечатала церковь") и первым вернулся в нее в год 1000-летия крещения Руси. "Но сейчас, я скажу, там жить невозможно, - грустно кивал он головой. - Там поста­вили начальников, которые разлагают всю духовную жизнь Лавры. Специально. Какие там монахи, значит, активные, их стараются прижать, выгнать..."

У меня на сердце теплеет, когда я вспоминаю его. Вот он показывает церковь, где служит - один за всех: и за священ­ника, и за дьякона, и за чтеца, церковь, в трудные годы по­строенную народом, и сияет от счастья; вот он выходит за ворота меня проводить: чуть согбенный, с очень ясными, светло-синими глазами, и вместе с ним провожает меня мир­ная свора бездомных собак и кошек - все нахлебники архи­мандрита, его младшие чада, которых взял он на бессрочное пропитание. Его ранило в сорок первом, под Киевом, двад­цатого августа - на Пимена, чье имя он принял затем в монашестве. Погиб в войну отец, погиб брат; числился среди погибших и он, но после ранения и контузии, после того, как откопали его из песка, выжил, пролежав правда в гипсе два года. И как только почуял под собой ноги, пошел ими в монастырь. "Он, Филарет, и Лавру закрывал, и семинарию за­крывал в шестьдесят первом... Нет, он меня никогда не трогал, но как я вижу, как он обращается с духовенством, так я только, знаете, думаю: подальше от царей, голова целей. Ни за што, ни про што может, знаете, священника выгнать, втоптать его в грязь - только, может, за то, что он старался для церкви. Зосима был, игумен... а мы с ним дружили, сосед, так он рассказывал... У него церковь - сто лет никакого ремонта не делалось, пол прогнил, крыши все погнили. Он, Зосима, Царство Небесное уже получил. Он большими трудами все перекрытия новые сделал, оцинкованным железом покрыл, пол новый сделал, а Филарет, когда приехал.- "Вы тут доремонтируетесь! Вам будет! Вы такой-сякой нехороший человек, что вы ремонт делаете!" Он ему влепил такой, так сказать выговор, что Зосима вскоре и умер. А когда на Украине Рух начался, Филарет нас специально созвал: вы с руховцами никакого дела не имейте. Это бандиты, это провокаторы... Тут, видите ли, со всех сторон. Кто, например, хочет в соборе служить, во Владимирском, тот должен вла­стям доносить. Филарет говорит, надо Родине помогать. Ко мне тоже подходили, я ответил: не, у меня голова больная, осколок с черепа вынули... я вам все перепутаю... Филарет, - поник отец Пимен, - сам на девяносто пять процентов служит властям безбожным, а процентов, может, пять он церкви уде­ляет, не больше. Так должно быть, - вздохнул милый старик. - Еще преподобный Серафим Саровский предсказывал; когда, говорит, архиереи станут нечестивыми. Как у нас".

Теперь Его Блаженство не прочь порассуждать о церкви, которая ценой неимоверных жертв сберегла духовность, о мучениках, пострадавших за веру... У простодушного или несведущего человека может сложиться впечатление, что митрополит Филарет и сам отчасти жертва богоборческого режима, что и его чуть-чуть поднимали на дыбу сокрушители церкви и что и ему пришлось пригубить из общей для всех чаши страданий. Право, Его Блаженство поступил бы зна­чительно благоразумней, если бы вообще не касался этой темы (как впрочем, и перестал бы, наконец, лицемерить в своих проповедях). Ибо, слушая его, мы поневоле вспо­минаем слова Иисуса Христа об окрашенных гробах, "которые снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мертвых и всякой нечистоты".

4. Три церкви. / Национальное и религиозное. / Его Блаженство желает стать Его Святейшеством.

В три часа ночи семнадцатого сентября 1991 года несколько десятков человек, большинство из которых были в форме ОМОНа, остальные же - в черных масках, взяли штурмом православный храм в городе Самборе (Львовская область). Опускаю подробности, тросы, машины (с их помощью взламывали двери), "черемуху", дубинки... Скажу только, что отчаянное сопротивление двух священников, двух братьев-близнецов Иоанна и Александра Швецов, и оборонявшихся вместе с ними прихожан довольно скоро было сломлено превосходящими силами нападавших, защитники храма - в том числе и священники - были жестоко избиты, брошены в грузовики и увезены в соседний Дрогобыч, где одних посадили в камеру городского, а других - районного УВД и полсуток держали под арестом, не предъявляя никакого обвинения. Иоанна в конце концов отпустили, Александр из-под стражи бежал, и уже девятнадцатого сентября в Киеве, в гостиничном номере, напоминающем маленький вокзал, братья-священники показывали мне багрово-синие крово­подтеки, отметившие им плечи, спину и грудь. Осадины на их лицах видны были невооруженным глазом.

Храм в Самборе, в котором поочередно служили две Церкви - Украинская православная (УПЦ) и Украинская автокефальная православная (УАПЦ), - местная власть передала третьей Церкви - греко-католической; православная община добилась отмены этого решения в прокуратуре и Верховном суде республики, самборские и львовские руководители нерушимо встали на своем - и все кончилось так, как и должно было, ночным штурмом и побоищем. Отвратительное насилие, ожесточение, превращающее всякого инаковерующего во врага, пелена ненависти, из-за которой глаза и сердца христиан уже перестали различать в своих братьях Самого Христа, Цареви и Бога нашего, - все признаки религиозной войны можно обнаружить сегодня на Украине и особенно в западных ее областях. За насилием следует мщение, за мщением - новое насилие; во Львове попирают Закон, о. Александр Швец грозит в ответ собрать право­славное воинство - из этого проклятого круга ни один народ никогда не выбирался без жертв. Каждая злоба, учил современник Смуты, дьяк Иван Тимофеев, родит злобу другую, но люди, одержимые страстью перекроить жизнь на свой лад и заставить всех молиться по установленному образцу, начинают внимать трезвым речам с трагическим за­позданием. Может быть, лишь тогда, когда прольется кровь, они с отчаянием и надеждой вспомнят, что религиозные перегородки не поднимаются до Небес, что на земле нашей места хватит всем и что данная Богом жизнь все-таки важнее вопроса о том, кого следует возглашать на литургии: Папу или Патриарха. Было бы славно, если греко-католики не стали бы приколачивать меня к позорному столбу, - но в унии, как и во всяком искусственном образовании, с точки зрения догматической завершенности есть нечто неесте­ственное; было бы замечательно, если православные не бросились бы побивать меня камнями, - но за четыре века уния стала неотъемлемой частью народной жизни, и по­стыдный спектакль Львовского собора сделал Русскую право­славную церковь соучастницей насилия, которым советская власть намеревалась навсегда сокрушить греко-католическую Церковь в Западной Украине.

Не сокрушила. Церковь жива, она сберегла своих священ­нослужителей, свою паству - и надо обладать извращенно-советским восприятием действительности, чтобы в течение десятилетий (!) твердить, что греко-католическая Церковь на Украине не существует. Братьям-священникам я сказал, что они стали заложниками Его Блаженства. Они кивнули: "Так". Пока власть железной рукой держала униатов за горло, пока они скрывались в подполье или сидели по зонам. Его Блажен­ство неоднократно выступал с торжественными речами о дол­гожданном воссоединении греко-католиков с православной верой, ни словом, разумеется, не упоминая при этом, что вероисповедное единство было достигнуто с посильной по­мощью товарища Берия. Когда хватка власти ослабела и греко-католики смогли, наконец, заявить о своих правах, Его Блаженство надменно утверждал, что такой Церкви на Украине нет. Когда греко-католики, набрав силу, принялись прибирать к рукам один храм за другим, Его Блаженство поднял на всю страну крик о насилии, взывая о помощи к прокуратуре, милиции, а также к М.С. Горбачеву.

Точно с такой же откровенной ненавистью Его Блаженство воспринял появление первых приходов возродившейся два года назад на Украине автокефальной церкви. Всякий раз при упоминании о ней он в лучшем случае прибавляет "так на­зываемая", а в худшем - "петлюровская"; ее предстоятеля, престарелого Мстислава Скрипника, спесиво величает "лже­патриархом", совершаемые ею таинства объявляет безблаго­датными и шлет проклятия и запрещения вслед тем священнослужителям, которые, отрясая со своих ног прах омерзевшей им филаретовщины, уходят к автокефалистам. Когда в нынешнем году Украина отмечала 130-ю годовщину кончины Шевченко, Его Блаженство дал команду своим клирикам и хористам служить и петь возле могилы поэта с утра до вечера, не закрывая ртов, а дружественную власть попросил взять священную для народа Чернечу гору в плотное милицейское оцепление, чтобы, не дай Бог, к Тарасу не проникли презренные раскольники. Девяностодвухлетнему Патриарху Украинской автокефальной церкви так и не удалось помолиться возле могилы великого кобзаря, и он тихо плакал, сидя над Днепром и слушая игру старого бандуриста.

Разговаривали с молодым священником, недавно пере­шедшим к автокефалистам. "Отец Игорь, сказал я, - вам навер­ное, было мучительно трудно оставлять церковь, в которой вы крещены и посвящены, и уходить в другую..." Он кивнул: "Тяжело, вы правы. Но я хотел молиться по-украински... так, как меня мама учила. И потом... Надо на литургии поминать Филарета, а вот здесь, - указал он на свою грудь, - нет молитвы".

Мрачная тень Его Блаженства падает на всех право­славных священнослужителей Украины. Это из-за него их честят комитетчиками и пистолетчиками; из-за него православную церковь, церковь равноапо­стольного Владимира, святых князей-мучеников Бориса и Глеба и великих киевопечерских старцев называют при­дворной и коммунистической; из-за него собравшиеся возле храма Св. Софии толпы кричали Патриарху Алексию II "Геть московского попа!"; из-за него на Форуме украинской интеллигенции, куда были приглашены католики обоих обрядов: римского и восточного, епископы авто­кефальной церкви, иудеи и кришнаиты, не оказалось пред­ставителей Украинской православной церкви. В простоте ду­шевной я полагал, что мнение общества о Его Блаженстве для меня не секрет. Но даже и предположить я не мог, что презре­ние к нему будет столь убийственно и единодушно! Тридцатилетний физик-теоретик, заместитель председателя комиссии по культуре Киевского городского совета Максим Стреха спокойно и доходчиво объяснил мне, что Филарет - типичный продукт эпохи и всегда был известен чрезвычайно лояльным отношением к власти. "Он выступил против РУХа, - продолжал Максим, - активно участвовал в предвыборной борьбе на сто­роне коммунистической партии. Поразительно жесток по отношению к греко-католикам". "Филарет, - сказал мне ре­дактор газеты "Наша вира" Евген Сверсток, двенадцать лет - от звонка до звонка - отсидевший в советском лагере за из­данную в Париже книгу публицистики "Собор в лесах", - из тех иерархов, которые имели очень тесную связь с партийным аппаратом. Он и свой аппарат построил по образцу партий­ного: диктатура верхов, требующая слепого послушания ни­зов. Ничего общего с церковными канонами это не имеет".

Нельзя вместе с тем недооценивать исключительную гиб­кость Его Блаженства, присущее ему умение принимать наиболее выгодную в данный исторический момент поли­тическую окраску и немалый опыт убогой, но довольно действенной спекуляции на вере отцов. Глубоко заблуж­даются многие мои собеседники, полагая, что он по-прежнему будет ожесточенными непримиримым противником национального возрождения и религиозной терпимости. Плохо они знают Его Блаженство! Был, так сказать, социализм - и он исправно подставлял высокопреосвященное плечо под устои проклятого народом режима, топтал греко-католиков и обвинял в грехе самоубийства студентов, семнадцатью днями голодовки шатнувших тогда еще прочную власть партии и ее ставленников. Победил бы в августе Крючков - Янов, он с облегчением перевел бы дух. наши пришли; возникни сейчас на самом верху какой-нибудь Жириновский, Его Блаженство одним из первых провозгласит ему многия лета; приди нами править Тутанхамон, владыка Филарет и при нем найдет себе место если не верховного, то по крайней мере почетного жреца. Качественное содержание той или иной политической системы не имеет для него существенного значения. Он, мо­жет быть, не очень скоро соображает (все-таки, знаете ли, возраст и застарелая привычка к однолинейному мышлению), но я уверен, что уже вот-вот, осмотревшись и прикинув, на чьей стороне сила, митрополит примется брататься с автокефалистами, посылать уверения в братской любви старцу Патриарху, водить дружбу с самыми рьяными самостийниками и на чем свет клясть москалей, три века угнетавших ридну Украину Председателю Верховного Совета Украины и кандидату в ее Президенты Л.М. Кравчуку я, как на духу, высказал мои самые заветные соображения о Его Блаженстве. В живых глазах Леонида Макаровича я увидел неподдельный интерес к моему сообщению. "К чему, напри­мер, было митрополиту, - продолжал я, - переводить в Фонд Председателя Верховного Совета республики триста тысяч церковных денег? Разве сама Церковь своими руками не могла на эти деньги накормить бедных, помочь больным?" Леонид Макарович со мной как будто согласился, отметив вместе с тем, что эти средства он передаст на возрождение некогда знаменитой Киево-Могилянской академии. "А знаете ли вы, - спросил затем я, - что такое ставропигиальный монастырь?" Голова Верховной Рады честно признался, что не имеет понятия. Ставропигиальный, растолковал я, - это монастырь, находящийся под непосредственным управлением Патриарха; на Украине такой один - Корецкий женский. "Да, да", - кивнул Леонид Макарович, И Вот ближайший помощник Его Блаженства, некто Пинкус Юрий Михайлович, личность настолько загадочная, что даже бывший чекист, а ныне, как водится, ответственный работник республиканского Совета по делам религий не знает, кто он и откуда, - так вот этот Пинкус, уже прозванный церковным народом наш Распутин, в один прекрасный день объявляет корецкой игуменье, что Кравчук велел со ставропигиальностью покончить и переходить под начало митрополита Филарета. Если же это указание не будет выполнено, Кравчук монастырь закроет, а монахинь разгонит на все четыре стороны. "Кравчук?" - переспросил Леонид Макарович, и в голосе его мне послы­шалось изумление. "Кравчук", - подтвердил я. Он засмеялся.

Смех крупного государственного деятеля, вдруг узнав­шего, что некий малопочтенный господин пользуется его добрым именем, будто фальшивой монетой, - событие, скажу я вам, совсем не рядового значения. Я, например, воспринял его как преддверие грозы, которая собралась на моих глазах и которая с часу на час должна будет обрушиться на лукавые головы со всей своей очистительной силой.

Л.М. Кравчук и в самом деле извлек для себя из нашей беседы кое-какие выводы. Он направил письмо Патриарху Московскому и всея Руси Алексию II, в котором просил его рассмотреть вопрос о предоставлении Украинской православной церкви автокефалии. А предстоятелем Церкви, предложил Патриарху Голова Великой Рады, вполне может быть заслуженного церковного деятеля - митрополита Филарета.

Всегда отличавшая советских руководителей склонность ко всякого рода политическим бракам по самому цини­ческому расчету не оставляет их, судя по всему, и в эпоху всеобщей суверенизации. Искренне жаль, что возрастающее день ото дня количество президентов не влечет за собой повышения уровня нравственности их политики.

А Его Блаженство намеревается теперь объединить под своим началом обе украинские православные Церкви в одну и стать ее патриархом. Его Блаженство желает быть Его Свя­тейшеством.

"... это вопрос, - уверял он между тем украинский народ, - сугубо церковный и неразрывно связанный с религиозным вероучением, и поэтому не может быть делом общественных или государственных организаций".

5. Бывший епископ Ионафан. / Бедная Вера. / Кто кого усыновил.

Нынешним летом епископ Ионафан (Елецких) привез в Москву Патриарху Алексию II рапорт, который начинался так: "... предстоятель Украинской православной церкви митро­полит Киевский и всея Украины Филарет (Денисенко) не может канонически законно возглавлять и управлять Украинской православной церковью ввиду того, что на протяжении не­скольких десятилетий ведет немонашеский семейный образ жизни с некоей Евгенией Петровной Родионовой, не состоящей с ним в родственных отношениях, матерью его троих детей".

Епископ сообщал, кроме того, что семейная жизнь митро­полита уже давно перестала быть тайной. В Киеве, например, появлялись на улицах толпы, дружно и весело кричавшие: "Блаженный муж Евгении Петровны!" (Так, весьма вольно, они перетолковали полученное митрополитом как первым лицом Церкви Блаженство.) В других уличных голосах звучало решительное нет вечной диктатуре Евгении Петровны в УПЦ.

Ионафан пишет, что попал под семейный каток Его Бла­женства и Евгении Петровны. На Поместном соборе Украинской православной церкви ему в голову пришла муже­ственная, но несчастная мысль выступить против того, чтобы предстоятель церкви избирался до конца его дней, по­жизненно. Поскольку кандидат в предстоятели оказался всего один, поскольку собор отличался отменной организацией и надежной охраной (братьям-священникам Щвецам омоновцы заломили руки и спровадили подальше от экзархии), постольку остальные владыки, отцы и братья дерзкий вызов Ионафана не поддержали и митрополит Филарет единодушно (при одном воздержавшемся) провозглашен был главой церкви и получил право управлять ею до последнего вздоха. С той поры Его Блаженство заподозрил Ионафана в вероломстве, а Евгения Петровна так высказалась о дальнейшей судьбе неразумного епископа: "Владыка разделает его так, что его не примет ни небо, ни земля"

Она как в воду глядела: епископа сначала выгнали из управляющих украинскими церковными делами, потом обви­нили в краже имущества Киево-Печерской лавры, в опасных связях с современной "бесовщиной" (то бишь с Кашпировским, на вечер которого однажды занесло Ионафана), "в неповиновении правящему архиерею и измышлении против него козней" - и, натурально, запретили в священное лужении. Отчаявшийся Ионафан кинулся в Москву, был на приеме у Патриарха, заглянул и ко мне. Ужас перед Его Блаженством и Евгенией Петровной сменялся в нем надеждой на справедливое решение Патриарха и Священного Синода, и он приободрился и веселел. Затем его охватывало уныние: слишком хорошо известна ему была хищная сила той стороны, слишком мощные имелись у нее повсюду союзники, чтобы можно было взять над ней верх. Но снова вспыхивала в нем решимость, и он потрясал угрозой второго разоблачения - теперь уже своих отношений с КГБ. "Я расскажу! Я такое расскажу!" - говорил он, а я глядя на него, не мог избавиться от тягостного и скорбного чувства. Когда он еще не был Ионафаном, а был мальчиком Толей Елецких, огорчавшим партийных и неверующих родителей своим, для них совершенно непостижимым стремлением к церкви, к вере, к Богу, прятавшим переписанное от руки Евангелие и Молитвослов за батарею, в конце концов про­бившимся в семинарию, - тогда, сам того не ведая, он со­вершил настоящий духовный подвиг Он вырвался из "клейкой стихийности мира" (Григорий Сковорода) и уже взлетел, но не сумел миновать настороженных на его душу силков. И странно, и страшно, что чистое золото его веры стало тускнеть от погружения в церковную среду.

Вернувшись в Киев, он заметался. Телефонные звонки с утра до ночи стали раздаваться у него на квартире с угро­зами; жулье залезло в маленький домик на самой окраине Киева, где он иногда жил. Потеряла покой Ольга Семеновна, его мама. Из Москвы, от Патриарха, никаких известий не бы­ло, и он принял окончательное решение: бежать от Филарета в Украинскую автокефальную православную церковь.

Автокефальные архиереи приняли его, как брата; он получал возможность служить в сущем сане и епископскую кафедру; кроме того, он мог выступить по телевидению и рассказать народу о причинах, побудивших его порвать с Украинской православной церковью. Перед тем как перейти свой Рубикон, он вдруг отправился к Его Блаженству с намерением высказать ему на прощание всю правду прямо в лицо. Митрополит протомил его в приемной до вечера; свидание с ним лишило Ионафана всякой решимости, он отрекся от автокефалистов и признал, что возвел на Его Блаженство напраслину, обвинив в супружеском с Евгенией Петровной сожительстве, от которого произошло трое детей: две дочери и сынок. Вскоре Его Блаженство созвал архи­ерейский собор; украинские владыки дружно растерзали Ионафана и приговорили его к лишению епископского до­стоинства. Он превратился в простого монаха и в этом ка­честве предстал перед журналистами на пресс-конференции, устроенной по окончании соборных заседаний. По сооб­щению, опубликованному на следующий день Украинформом, прозрению и раскаянию Ионафана способствовали "юриди­ческие документы, которые свидетельствуют, что владыка Филарет взял детей на воспитание из детского дома".

Юридическими документами громко названа справка, ко­торую Его Блаженство на пресс-конференции предъявил со сцены залу и на полминутки дал в руки лишь одному кор­респонденту. Должно быть, исключительно в связи с этим раз­ные средства массовой информации ее содержание толковали по-разному. Одни утверждали, что именно Его Блаженство усыновил деток, - нимало, однако, не смущаясь тем обстоя­тельством, что монаху радости даже такого отцовства строжайше запрещены. Другие нас уверили, что приемной ма­терью несчастным сиротам стала Евгения Петровна Роди­онова. При этом, правда, поневоле возникал соблазнительный вопрос: а кем она приходится Его Блаженству, с юношеских лет, как известно, отрекшемуся от мира? Почему она живет с ним в одной квартире, где по советским законам они оба и прописаны? Отчего и по какому праву в роли несомненно первой дамы она присутствует на приемах, торжественных церемониях и даже богослужениях во Владимирском кафе­дральном соборе? "А что она... Иродиада эта... вытворяет в соборе?! — смеясь сквозь слезы, рассказывал мне о. Гавриил (Захаров). - Это же только подумать! Где такое было видано, чтобы какой-то бабе архиереи целовали руку! Все архиереи целуют! А попы идут на малый вход, а она стоит в пономарке - и, значит, попы подходят, она ручку кладет, и они ее целуют! Где такое! Раньше таких... - тут он присовокупил очень крепкое слово, - в церковь не допускали, а теперь... На почетное место. И целуют руку". И почти с ужасом отзывался старенький архимандрит Пимен, кормилец приблудных собак и кошек: "Она свирепая женщина. Митрополит ее боится, как огня. Хуже всего. Никого митрополит не боится, а Евгению Петровну боится. Що она скажет - она там хозяйка. И до каких пор она будет хозяйка - не знаю..."

Священник Украинской автокефальной православной церкви Александр Зарудный несколько лет работал фото­графом в экзархии под началом митрополита Филарета, потом учился в Одесской семинарии, потом оттуда был отчислен - его как я понял, ни на день не оставляла мечта о священнослужении, но всякий раз выталкивала среда, с которой примириться он так и не смог. Своими снимками, например, он стремился передать образ верующего человека, красоту православного богослужения, просветленный миг общения с Господом, но церковная редакция отправляла его в Совет по делам религий, где бывшие чекисты доходчиво объясняли ему, что религия в Советском Союзе отмирает, в храм ходят только придурки и потому снимать ему следует не молодых людей, благоговейно прикладывающихся к иконам и осеняющих себя крестным знамением, а исключительно свя­щеннослужителей и лучше всего - митрополита Филарета. Он поступил в семинарию, но довольно скоро ему стали от­вратительны царящие там лицемерие и висящие друг против друга портреты Щербицкого и митрополита Филарета. Коммунистический вождь Украины и ее православный пастырь глядели друг на друга с полным пониманием.

Экзархат, - делился горькими своими воспоминаниями о. Александр, - был превращен в какую-то семейную лавочку. Причем слово митрополита было последним, а первым - слово Евгении Петровны. Она занималась подбором кадров, вмеши­валась в епископские хиротонии и рукоположения священ­ников. Даже письма, в которых верующие сообщали митро­политу о своих заботах или вскрывали недостатки местных священников, проходили через руки Евгении Петровны, и она решала, достоин ли священник осуждения или его следует оставить в покое. Некоторое время я был их семейным фото­графом, ездил к ним на дом. Евгения Петровна любит роскошно одеваться и подыскивает себе наряды, о которых не может даже мечтать обычная советская женщина. Я был приглашен однажды снять ее гардероб. Занятие оказалось довольно утомительным. Дорогие вещи, красивые вазы, иконы - это, так сказать, фон, на котором я снимал Евгению Петровну в разных нарядах. Она хотела себя увековечить, а я в тот вечер вышел на улицу, поглядел, как возвращаются после работы домой загнанные жизнью люди, и мне стало тошно от этой великосветской дамы с ее не очень хорошим вкусом. - Он помолчал. - Дети? Я с ними дружил. Жили в роскоши, а воспитывала их улица. Веру они отдали очень рано за студента семинарии, Любу тоже... Андрей сидел в тюрьме. Евгения Петровна не способна никого любить. Она на всех смотрит как на вещи... как на орудия своей интриганской деятельности".

Как и епископ (теперь уже бывший) Ионафан, Вера Медвидь тоже направила письмо Патриарху Алексию II. "Ваше Святейшество, - писала она, - я, дочь Родионовой Евгении Петровны, настоящим свидетельствую, что на протяжении всей моей сознательной жизни, проживая с моей матерью и владыкой митрополитом Филаретом в одной квартире по адресу: Киев, ул. Пушкинская, 5, кв. 16, неоднократно слышала угрозы шантажа с ее стороны, т.е. Родионовой Евгении Петровны, в адрес владыки Филарета, а именно: "Если ты не будешь выполнять мои приказы и будешь умничать много, то я скажу на Священном Синоде, что у тебя есть от меня родные дети, и тогда ты пойдешь с мешком по городу Киеву". Владыка Филарет этого очень боится и вынужден идти у нее на поводу даже во всех церковных вопросах, например, при выборе епископов и их назначении. С помощью этого шантажа Евгения Петровна овладела всей экзархией..." С Верой я позна­комился. Это маленькая, хрупкая женщина с голубыми гла­зами и чуть скуластым, бледным лицом. В своей двадцати­шестилетней жизни она успела испытать столько унижения, обид и боли, что было бы лишь справедливо, если судьба дала бы ей теперь то, о чем она мечтает больше всего: покой. "Не нужны мне эти хрустали... эти Волги", - говорила она, и лицо ее розовело, и едва заметно начинал подергиваться правый уголок рта. - Я хочу нормальной жизни, хочу покоя... Мне всем приходится доказывать, что я нормальный человек, что я не вор, не какая-нибудь... За девять лет я устала от этого. И дети мои успели устать. Я, как тот декабрист, везде побывала: Магадан, Якутск, Иркутск, Чита... Она меня везде доставала. И я хочу, чтобы она меня больше не трогала, перестала присылать милицию... В шестнадцать лет выдала меня замуж, я двух детей родила, а потом ей Онуфрий не угодил. И сломала нам жизнь. И Любе сломала - с первым мужем ее развела, теперь за второго выдала... Она нас била... вот... шрамы на пальцах... а Любу, ей двадцать два, до сих пор бьет... Андрей из дома ушел в шестнадцать лет, его посадили - он якобы ее обокрал. Он вышел - мама все его документы забрала и отправила его ко мне в Иркутск. Она его вы­проводила, как Иисуса Христа... как и меня - в воздухтрест! Хорошо, я работала в ГУВД Иркутска, я ему все восстановила, даже военкомат знает, что я занималась его документами. Родионов Андрей, вы можете проверить... Нет, я про отца... - Она запнулась. - Про владыку я ничего плохого сказать не хочу. Он образование нам дал. Сколько я себя помню, отец... владыка жил с нами в одной квартире... Извините, - вдруг резко сказала она, - бывают ли такие обстоятельства, что мои дети с ним на одно лицо?!"

Она и сама очень похожа на Его Блаженство - хотя в конце концов тут, может быть, всего-навсего совпадение, некое, как выразилась Вера, обстоятельство или что-нибудь в таком же роде. Он ли взял на себя сирот из детского дома, Евгения ли Петровна - разве в этом дело) (А ее будто бы удочерила покойная мама митрополита - притом, что у Евгении Петровны жива еще, слава Богу, родная мама, Родионова Ксения Митрофановна.) Но постоянная, мучительная раздвоенность, в которой выросли две девочки и один мальчик, всегдашний страх нечаянно проговориться и наз­вать отца отцом, сознание, что они не имеют права быть его детьми, игра в приемных родителей, ложь на каждом шагу -Господи, да от этого же с ума можно сойти!

И почему с таким мрачным ожесточением говорила мне Вера: "Я поняла, именно деньги правят судьбой. А не имеешь - с тобой будут делать все что захотят... Будут делать те, у кого они есть".

Чей это урок? Его Блаженства? Евгении Петровны?

6.Сон Володи Макарчикова.

Володя Макарчиков, чудесный молодой человек с окладистой каштановой бородой и мягкими карими глазами, строитель церкви на левом берегу Днепра - за всю советскую эпоху первой новой церкви в Киеве, на которую жертвовали люди, в том числе и Его Блаженство, уделивший от скромных достатков своих целых семьсот рублей, - Володя Макарчиков видел однажды сон. Вот стоит он в храме, в притворе его, и с ним еще несколько человек. И митрополит Филарет к ним подходит - как бы для того, чтобы их причастить. Подошел и поставил пока Чашу на столик. Странно, подумал Володя, отчего же причащать нас он будет в притворе... Но тут взгля­нул на Чашу и похолодел. На краю ее, увидел он, сидят черные детки с громадными клювами и клюют, клюют безо­становочно Святые Дары. Володя кинулся их отогнать, заглянул в Чашу и вместо Святых Даров, вместо Тела и Крови Христовых разглядел там какое-то гадкое месиво - разглядел и завопил в ужасе: "Владыка! Да чем вы нас причащаете?" Заглянул в Чашу и Филарет, и закричал, и закрыл лицо руками.

7.Необходимое послесловие

Вещим сном Володи Макарчикова можно было бы закон­чить это повествование. Однако благоприобретенный в Киеве, Санкт-Петербурге и Москве материал соблазняет меня и я останавливаюсь как бы на распутье.

Поделиться ли с читателем некоторыми небезынтерес­ными подробностями деятельности господина Пинкуса на берегах Невы? Живописать ли поистине роскошные приемы, эти, так сказать. Лукулловы пиры, которые Его Блаженство время от времени устраивает для лучших людей Киева и на которых, подобно звезде первой величины, бесподобно блистает Евгения Петровна? Или же сообщить о проходившем недавнем соборе Украинской православной церкви и о мужественной попытке одного мирянина довольно пожилых лет обличить Его Блаженство, попытке, закончившейся тем, что приглашенные на сей раз вместо ОМОНа охранять из­бранных клириков и епископов молодые бойцы из школы восточных единоборств очень быстро и ловко скрутили правдолюбца и вытолкнули его вон из собора Св. Софии?

Но ведь надо и пожалеть читателя, который, должно быть, сыт по горло всей этой мерзостью. Как-нибудь в другой раз - если, конечно, возникнет необходимость.

Между тем одно заявление сделано со всей решитель­ностью. Найдутся, я знаю, на Украине охотники изобразить мои заметки происками Москвы, ныне кусающей себе локти в глухой великодержавной тоске. Посыпятся обвинения: Моск­ва роет яму для Украинской православной церкви, стремя­щейся к самостоятельному и независимому от Русской право­славной церкви бытию. Так вот: лично я - за то, чтобы неза­висимая Украина создала все условия для процветания единой и независимой Украинской православной церкви. Но всеми помыслами, всей душой и всем существом моим я против того, чтобы эту Церковь возглавлял Михаил Антонович Денисенко.

Примечания.

1 Это имя встречается нам на страницах Нового Завета. Иродиада вступила в кровосмесительный брак сначала с одним своим дядей, а затем с другим - Иродом Антипой. Иоанн Креститель обличал ее грехи, и она добилась его казни. Женщина, представившаяся мне домохозяйкой Его Блаженства, и особа, получившая в среде украинских священнослужителей столь малопочетное прозвище, - одно и то же лицо. Несколько позднее я постараюсь удовлетворить законное читательское любопытство.

2 А между тем Лесков писал Ивану Сергеевичу Аксакову: "Я никогда гн осмеивал сана духовного, но я рисовал его носителей здраво и реально. Вы говорите: "их надо дубьем". А они дубья-то Вашего и не боятся, а от моих шпилек морщатся..."

Александр Нежный. Его Блаженство без митры и жезла. ("Огонек" №№ 48 и 49, 1991 г.)