Осень

Рассвет густо дымился на горизонте и наползал на незалежные земли мутным презервативом неотвратимости. Железные бочки чадили ему навстречу и разносили, словно репродукторы, громкие и язвящие в самый корень слова истинных революционеров о подвигах дивизии СС «Галичина», грядущей неминуемой евроинтеграции и качественном нижнем белье. Признательные слушатели благоговейно внимали ораторам, подбрасывали дровишки усталыми от метания брусчатки руками, и не забывали время от времени подскакивать. Бочек, как и положено символам революции достоинства, было немного. Одна располагалась вблизи сельсовета, вторая у заброшенного клуба, и еще две у магазина местного олигарха Гризмана. Стояла поздняя осень. Гордый мятежный народ все теснее сплачивался вокруг огня, бо никак не теплело. От Гризмана вынесли три охапки дров.

- Хто платитиме, переможці? – хрипло спросил, словно харкнул, гризмановский мерчендайзер Мыкола.

- Заплатимо, нам Європа допоможе! – ответили ему.

- Чекайте. І дочекаєтеся хріну від бублика!

- Що? А ти чого не скачеш, сука? А ну, скачи, або ми ...

На шум вышел сам Гризман. Это был грузный мужчина в мятой вышиванке. Ораторы затихли.

- Чего разорались? – спросил он в наступившей тишине. – Дрова больше не нужны?

- Так ні, пан, ми так пожартували трохи, любий пан.

- То-то. До вечера одна охапка вам осталась.

- Так ми ж станемо без дров! – ответил ему единым выдохом народ.

- Одна охапка, - подтвердил Гризман и ушел.

Догорали последние поленья. Пламенные речи как-то незаметно закончились. Вечерело, мутная неотвратимость воздуха стремительно гасла, и лишь длинная узкая багровая полоса там, где задремывала нереальная еще пока Европа, освещала незалежные просторы. Откуда-то притащили полусгоревшее колесо от трактора и принесли остатки комода из крайней хаты.

- Це ж Путін насилає на нас напасти, - сипло вздохнув изрек хромой и вечно голодный дед Степан, поправляя свалившийся на глаза чуб худой в синих прожилках рукой.

- Не згадуйте про нього проти ночі! – взмолилась революционная толпа, но было поздно.

Одна за другой посыпались ужасающие истории о Путине. Каждая следующая превосходила предшественницу леденящими душу подробностями. И становилось яснее и яснее, что никакой это не человек, а могущественная и враждебная всем оселедцам трансцендентальная сущность. И не мерклые тучи сгущаются над ними, но расправляет крылья лихое чудище, застилая собой сам исток жизни – небесное излучение. И страх, тупой и немыслимый в прошлые годы страх, выпростался из душ и пополз низенько-низенько по жухлой траве. А рассказчики, будто понукаемые бесами, никак не могли угомониться. И тогда страх, разливаясь окрест колдовским туманом, взошел от земли, захлестнул органы чувств и разом воспарил над селом. Первым не выдержал контуженный под Донецком скакун Дмiтро, он жалко оскалился, пустил слюну, и жидким фальцетом заверещал. Девка Наталка, бывшая валютная проститутка, покалеченная ливийским беженцем в Кельне, не смогла удержаться и слилась с Дмiтро в едином скорбном порыве. Стенания этих одиноких сердец горьким эхом заметались между покосившимися плетнями, а где-то на задворках у Гризмана жалобно заголосили последние припрятанные гуси. Зычным траурным хором подхватили плач многочисленные херои от соседних костров. Вопль крепчал и ширился, все новые города и села впитывались в жуткий надрывный рев, вот он взмахом черных крыл охватил уже все земли незалежной, отразился от порубежного кроличьего забора, пробудил ночующих жильцов, что укрывались последними ватниками в своих мазанках, и, сливаясь с воем полночного ветра, взмыл к расплывчатой луне, толкнулся об нее, и, упадая взад на планету, достал, дотянулся-таки до пределов вожделенной Европы.