Про Лёху-аборигена 18+

КОММАРИ:

Про Лёху-аборигена я вроде как-то тут уже рассказывал. Умер Лёха этой

весной. От водки, конечно. Приехал на дачу отмокать после месячного

запоя. А руки-то надо чем-то занять. Пошел мостик рыбацкий свой

подправить после зимы, спрыгнул с мостика в воду, что-то там снизу

подбить, сердце и встало. Так и нашли, говорят: стоит в воде, за мостик

держится, в руке молоток.

А с мостика-то и не ловил никогда. Так держал, для порядка. Но каждую

весну стабильно чинил и подновлял. Вот странно. Безнадежно запойный, он

в идеальном порядке держал все хозяйство, участок, дачу, приблуды

рыбацкие, лодку, и даже этот ненужный ему мостик. Просто потому что «дак

положено, а как? »

Мы не были никакими ни друзьями, ни приятелями. Случайные знакомые,

виделись пару-тройку раз в год от силы. Но он радовался всегда, не знаю

почему. И у меня, когда бывало сидишь на мостике, а с берега сзади вдруг

заорёт «О, бля, вот так нихуя себе! Прилетели к нам грачи, разъебаи –

москвичи! » теплело на душе и скребло мягкой лапой внутри.

«Рыбу-то всю, блять, выловил, хапуга?! Ну-ко, показывай, нах, рыбнадзор

приехал! Щас костёр из твоих удочков разводить будем»

Он заглядывал для вида в садок, шевелил там своей клешнёй.

«Уууу-тюю! У меня черви в компосте крупнее! С вас, гражданин, штраф за

незаконный вылов малька и издевательство над моей верой в человека.

Пачка «Беломора» с тебя, и пиздец! »

Потом неспешно присаживался с краю, закуривал.

«Когда приехал? »

«Вчера»

«А за ключом от лодки хули не зашел? »

«Да я Наташку твою стесняюсь. Опасаюсь слегка»

«А хули её стесняться? Бабье дело такое – поскандалить да щи сварить. А

твоё – пришел, ключ взял, и рыбачь. Ей наказано: придёт москвич, - ключи

на гвоздике. А Наташка тебя это … уважает, короче. Ты ж со мной не

бухаешь. Даве говорит «Лёшка, прекращай пить, приедет твой москвич, а ты

в запое» Я и завязал. Вишь, как огурчик! »

От его Наташки, застенчивой, спокойной, и чуть-чуть печальной как жена

всякого алкоголика бабы, я за все эти годы ни разу не услышал ничего

кроме тихого «Здрасьте». А с Лехой я действительно не бухал. Наливать

запойному, особенно в минуты затишья, всё равно что совать ему

потихоньку шило в печень. Пили мы вместе только один раз, когда случайно

познакомились. Давно, лет пятнадцать назад. Получилось забавно.

* * *

Я тогда в это место на рыбалку второй или третий раз приехал. Там, на

полуострове, дачные участки, а между участками и берегом полоса леса с

километр-полтора шириной. Ну, машину на опушке бросил, пошел место

выбрать, сесть порыбачить. Там лес, ольха к самой воде подступает, потом

камыш, и в нем мостики местных рыбаков. Издали не видно, только если

вплотную подойдешь.

Ну, идем неспеша по лесу, повдоль берега-то по тропочке, Даша впереди,

ёжиков шугает, я чуть сзади, берег смотрю. Вдруг слышу – лает, и по

голосу, - на человека. Ну, я ломанулся, мало ли. Смотрю, стоит мужик,

напротив Даша. Неприятно. Я сам терпеть не могу, когда собака чужая

бывает подскочит, а издали какая нибудь фифа с поводком весело орёт «Не

бойтесь, она не укусит! » Стоишь и думаешь «Ты, коза, за себя-то ничего

не знаешь, как ты за пса можешь ручаться? »

Ладно. Дашу взял, говорю «Извини, мужик, никак не думали, что тут в

такое время человеки ходят»

А мужик и так-то видно что не в себе, с крепкого бодуна походу, и не

однодневного. А тут ещё ипугался, бубнит зло «Поназаводят блять собак

как лошадей, не смотрят за ними ни хера, добрым людям совсем проходу не

стало». И так, под этот его бубен мы и разминулись. Но осадочек

неприятный остался.

Ну, выбрали мостик, крепенький такой, я снасти закинул, прикормил, Даша

лежит посередине, между мной и берегом. Только первая поклевка, слышу –

собака сзади заворочалась. Оглядываюсь – выходит из леса к мостику

давешний пассажир. На плече коробушка рыбацкая. Мрачный как

монголо-татарское иго.

«Всё, нахуй! Освобождай мостик»

«Твой? »

«Мой! »

«Рыбачить будешь? »

«Нет, блять! Щас телескоп поставлю, буду луну смотреть! »

Ну, хозяин – барин. Мог бы и полюбезнее конечно, но учитывая нашу

предыдущую встречу – понятно. Другое обидно. В двух шагах и слева и

справа пустые мостики стоят, садись, рыбачь. Ну, тоже известно, может

прикормил человек тут с утра.

Ладно. Пошел я на берег за чехлами от удочек, ну, и спрашиваю его просто

так, типа что б разговор завязать, сгладить давешнее недоразумение.

«А где ж удочки твои, чем рыбачить собираешься? »

«Не ибёт! »

С вызовом так, главное, и нет бы в сторону отойти, стоит на тропке. Тут

и у меня терпение стало заканчиваться.

«Слышь, - говорю, - мужик. Чё ты выёбываешься? Ты на себя-то глянь.

Какой из тебя рыбак? Ты червя-то насадить сможешь, мозги мне ебёшь? Те

щас не удочку, тебе стакан надо срочно. Неровен час сдохнешь тут на

мостике»

«Твоё какое хуй дело? »

С вызовом ещё, но уже с какой-то обидой в голосе. Потом совсем сбавил

обороты.

«Откуда знаешь? »

«Да уж знаю»

Посмотрел на свои руки, спросил с тихой надеждой.

«А у тя есть что ли чего? »

Я ешё посмотрел на него, подержал паузу и отпустил.

«Есть. Для хорошего человека завсегда есть»

Бутылка виски в бардачке валялась ещё с майских, а пятилитровая канистра

спирта в багажнике – с прошлого года. На всякий пожарный.

«Я – хороший! Я не просто хороший, я – охуенный! »

«Да я уж вижу. Типа Карлсон? »

«Не типа! А значительно, очень намного лучшее! Нальёшь? »

«В машину надо идти. Только у меня зажевать даже нечем. Корм собачий и

привада сухая»

Последний мой бутерброд Даша бессовестно сожрала час назад, брезгливо

понюхав и любезно оставив мне взамен свой педигри.

«Да это хуйня, это я щас принесу! ».

Я и сам знал, что хуйня. В таком состоянии не до закуски. А он как-то

порозовел сразу, повеселел, лицо посветлело. Коробушку под куст

поставил, посуетился, ещё видно не веря до конца в свою случайную удачу.

«Ты пса не бери с собой, тут привяжи! Мало ли, удочки у тебя вон

дорогие, а тут у нас всякого народу шарится. Пусть охраняет»

И мы разошлись. Он вверх, на дачу, я - по тропочке, назад к машине.

Вернулись одновременно считай. У меня в двух руках, у него в двух руках.

Хлеб, огурцы, лук, яйца, ну, полный набор короче. Два граненых стакана.

Сели на бережку, хорошо, тихо, я виски открыл, разлил, он бутылку

повертел, спросил насчет цены, присвистнул, долго неодобрительно качал

головой, рассматривал стакан на свет, собирался с мыслями. Я говорю – не

тяни кота. Он встрепенулся так.

«Да! Надо подлечиться! Ну, давай! За знакомство! »

И опрокинул.

Продышался, рукавом занюхал, луку в рот сунул, поматерился.

«Вот суки! За такие деньги – и такое говно! Ни в жись бы даром не надо!

Как в рот насрали. Налей водички хоть запить»

И на канистру показывает. Я говорю:

«Какая водичка? Это спирт»

«Спииииирт? Технический? »

«Сам ты блять технический! Чистейший, питьевой»

Он аж поперхнулся от возмущения.

«А хули ж ты меня этой херней травишь!? Если у тебя целая канистра блять

спирта?! Медицинского! »

Открыли канистру.

«Чем развести-то? Из озера? »

«Ты чё? Не нааадо ничё разводить, продукт блять портеть! »

Треть стаканчика плеснул.

«На пробу! »

И в себя опрокинул. Продохнул.

«Эх! Хорош, зараза! Бррррр! »

Тут его окончательно и отпустило.

И потекла между нами неспешная беседа двух случайных, незнакомых, и

совершенно разных людей, типичная при данных обстоятельствах. Размякли,

спешить было некуда, спирту было море (он наливал, смотрел на уровень

жидкости в канистре и повторял каждый раз с удовольствием «Ты смотри,

блять, - не убывает! ») и впереди ещё был целый божий день.

Я больше люблю слушать. А ему надо было видно кому-то отлить с души, и

он говорил. Про то, что отпуск, что бухал семь дён, что жена с утра

уехала в город, и даже на пиво не оставила, и всю мелочь из карманов

выгребла специально, а ему хоть подыхай. Про дочек, которые учатся в

Ленинграде, про работу, про огород, про рыбалку, про то, что рыба теперь

не то что раньше, что водка тоже теперь не та, про погоду, про местную

невеселую жизнь, про то что старики квасят а молодёжь колется, опять про

рыбалку, про грибы, про баб, про зарплату, про калымы, опять про дочек,

с гордостью, и так, про то про сё по кругу.

Потом хвастал своим лодочным ангаром тут же, на берегу, в десяти шагах,

показывал лодку, хорошую дюралевую казанку, мотор, сети.

«Вишь, забухал, даже на воду не спускал. Ты надолго к нам? »

«Да на недельку где-то»

Всучил мне ключи от ангара, от лодки.

«Хули ты с берега поймаешь? Приходи, бери лодку, вставай, воооон, вишь?

– на те колья. Я там месяц прикармливал»

«А ты? »

«А хули я? Мне дней десять ещё отходить. Какой из меня рыбак? Да и

картошку окучивать, не до рыбалки летом-то особо. Да и не любитель я

удочкой. Сети ставлю. Уезжать будешь, ключи занесёшь»

Посидели ещё с часик, может с полтора. Я спрашиваю:

«Ты рыбачить-то передумал уж, или как? »

Он удивился.

«Да я и не собирался! »

«Как так? »

«Блять! Да я ж просто доебаться до тебя хотел! Повод просто! Мы даве-то

разошлись, а у меня аж бурлит всё внутри. Прикинь. С бабой поругался,

трубы горят, денег ни копья, и тут ты ещё со своей собакой. Я домой-то

пришёл, успокоится не могу, думаю, - нет. Пойду-ко я этому москвичу…»

«Откуда знаешь? »

«Ну, ёпть! А машина? Номера? »

«А! »

«…Пойду-ко я, думаю, этому москвичу пиздюлей навешаю, может хоть

полегчает! »

Теперь я удивился. Даша лежала тут же.

«Как же ты собирался пиздюлей-то мне навешать? »

«Собака? Да хули мне твоя собака! На всякую собаку есть… Вот же блять! »

Тут он аж подскочил. Подскочил, и - хлоп себя по лбу!

«Как же это я блять забыл-то! Вот долбоёб-то! »

И хвать свою коробушку, которая так и валялась всё время в тени под

кустом. От его суеты даже Даша сунулась посмотреть, что же там такое, в

коробушке этой загадочной.

Отщелкивает замок, открывает крышку…

…И из коробушки медленно, осторожно, как космонавт в невесомости,

выплывает голова … здоровенного рыжего кота! С совершенно полоумными,

дикими от белого света и людской несправедливости глазами.

И что первым видит перед собой на этом белом свете кот? Он видит прямо

перед собой чёрную Дашину морду! Они секунду в недоумении смотрят друг

на друга, потом кот, издав протяжный вой, выстреливает себя из коробки,

и пулей улетает в лес. Даша, с задержкой в полсекунды, с такими же

полоумными глазами, улетает следом. Только ветки вдалеке трещат.

Мои глаза в этот момент видно были такие же, как у этой парочки. Потому

что Леха, довольно лыбясь от произведённого неожиданно даже для самого

себя эффекта, закрыл коробушку, отряхнул руки, плеснул себе из канистры

и нравоучительно произнес.

«Понял, бля? Вот те и весь хуй, вот те и вся твоя охрана! А ты думал?

Всё у нас предусмотрено! »

Хороший мужик был Лёха, царствие небесное. Ну, как хороший? Обычный.

Нормальный, короче. И весёлый. Вспомню потом ещё чего - расскажу.

Раньше, давно, на Баррикадной была пельменная. Такая известная в округе

и за её пределами чудо-тошниловка, мама не горюй. Раз заходим туда, а у

нас с собой как раз было. Туда без своего-то не ходили, потому что там

"приносить и распивать категорически запрещается". Но если ты пельменей

купил, сиди, жри окуратно из-под стола. В своём праве.

А там в тот мутный момент нашей истории как раз шла очередная борьба за

культуру обслуживания. Это когда пельмени сразу подорожали втрое, и

появились официантки. Зарплату им, походу, не платили, и они делали свой

маленький гешефт на тех, кто с собой не принёс, а распить как бы очень

хотел. И разливали из-под фартуков палёную водку.

И вот, заходим, значит, смотрю, - у входа, за столиком сидят два

экземпляра. Сейчас это были бы два «перспективных менеджера среднего

звена». А тогда просто два таких ничего себе еблана в галстуках. И вот

сидят, значит. Культурно, но живописно. Один прямо сидит, как струна.

Только уже ни на что не реагирует, глаза стеклянные, и устремлены

куда-то то ли вдаль, то ли вглубь. А второй, напротив, лежит окуратно

лицом в тарелке с пельменями. И только уши из пельменей торчат.

А возле них стоит, значит, официантка, с таким надменно-задумчивым

видом, блокнотик на отлёте, тоже смотрит куда-то вдаль, и монотонно так

гундосит: "Господа что нибудь ещё желают?"

Про полковника и чёрную кошку.

Давным-давно, помню, был в командировке в одном глухом-преглухом

провинциальном городишке. Два завода да воинская часть – весь город.

Обратно уезжать, поезд в час ночи. Никаких там такси, понятно, весь

городок можно поперёк за час пройти. Ну, от гостиницы до вокзала

километр прямой, как стрела, улочкой. Собрался да пошел.

Зима, морозец, снег как пух, фонари, луна, ясно, хорошо. Пустая широкая

светлая улица, белая дорога, сугробы по бокам. Тишина, только снег

скрипит, да где-то впереди на станции изредка диспетчер гугукает. Ни

машин, ни людей. Только впереди, метров сто, бодро так шагает военный.

Тоже видно на поезд. Шинель, выправка, «дипломат». Папаха. Минимум

полковник, значит. Да и максимум, скорей всего. Генерала бы поди на

машине провожали. Это я так попутно рассуждаю от нечего делать.

Вдруг глядь, военный встал так, резко, и дипломатом чего-то как бы

машет. Смотрю, а перед ним, поперек дороги, идёт чёрная кошка. Не спеша.

Я сам не раз замечал, кошки, сволочи такие, целый день будет сидеть не

двигаясь, но стоит тебе появиться – вжик, и у тебя под носом тебе дорогу

перебежит. Ага. Ну и эта тоже. Дорогу перебежала военному, с

противоположной стороны на сугроб забралась, села, и сидит.

Ну, военный на кошку помахал-помахал, а ей пофиг. Постоял, потом по

сторонам оглянулся так воровато, штаны за лампасы поддёрнул, и полез в

сугроб. Кошку эту, значит, чтобы обойти. Сразу ухнул чуть ли не по пояс.

Дипломат над головой поднял, будто вплавь форсируя преграду, и попёр.

Обогнул, значит, кошку по широкой дуге, опять на дорогу выбрался, ногами

потопал, снег стряхнул, и дальше пощел. А эта сволочь посмотрела ему

вслед, посидела ещё чуть-чуть, потом с сугроба спрыгнула, и обратно

побежала.

Ладно. На станцию пришел, сразу поезд. Захожу в купе, а там этот

военный, шинель снимает. Нас и было-то наверное всего двое на всю

станцию, пассажиров. Он поздоровался, шинель повесил, смотрю – точно

полковник. Китель одёрнул, а на кителе хорошая такая колода. Не только

за выслугу лет.

И у нас, значит, повисла не очень ловкая пауза. Мне вроде слегка

неудобно, что я стал невольным свидетелем не шибко героического

форсирования полковником кошки. Ну, и ему видно тоже. Он разуваться

стал. Ноги-то мокрые, фигли. Снега – полные ботинки. Он один ботинок

снял, заглянул в него для чего-то, выматерился негромко, и говорит зло

так, в сердцах.

- Как же я, блять, эти суеверия всякие, кошек всех этих чёрных,

ненавижу!

Потом второй ботинок снял, в него тоже заглянул, подумал чего-то, и

добавил.

- Но пару раз они мне шкуру спасли, точно. А может и больше.