Мы одной крови - ты и я! окончание

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Хорошо быть мудрым и добрым,

Объективно играть на флейте,

Чтоб ползли к тебе пустынные кобры

С лицами Конрада Фейдта.

В. Луговской

Если вы держите слона за заднюю ногу и он вырывается, самое лучшее отпустить его.

Авраам Линкольн

Наверное, зря я послушался Славку. Удовольствия мне эта прогулка доставила маловато, а насчет пользы… Ну, а если б я не вдохновился Славкиной идеей и не попал из-за этого сюда, в больницу, что тогда было бы? Трудно сказать. Одно знаю определенно: из лаборатории меня вытурили бы. И вообще я бы совсем распсиховался и все равно попал бы в клинику, только в другую. Так что нет худа без добра.

Я еле плелся, рассеянно слушая неумолчный оптимистический треп Славки, и все на свете мне было противно, в том числе и собственная персона. Я до того отупел и увял, что Славка прямо захлебывался от восторга, когда я вел краткий, но весьма симптоматичный по уровню разговор со своей бывшей одноклассницей Лерой Винниковой.

Мы только вышли из дому. И тут Лера идет навстречу. Я ее не видел с самого выпускного вечера - может, она уезжала из Москвы, не знаю. Но она все такая же вроде, тоненькая, беленькая. Только лицо посерьезнее стало и вместо кос модная стрижка. Я говорю: мол, привет, как живешь и все такое. А она отвечает, что работает в каком-то министерстве и что у нее сын перешел во второй класс. И тут я как-то совсем уже обалдел. Надо же! У этой малышки Лерочки сын-второклассник! И выходит, что я… Да нет, ничего я тогда не успел подумать, а только захлопал глазами и спросил первое, что на язык полезло:

- И что ж, он уже читать умеет?

То есть я хотел спросить, любит ли он читать, но получилось глупо. Лерины серые глаза с черными крапинками у зрачков вдруг расширились, - это она так злилась.

- Интересно, как это можно перейти во второй класс, не научившись читать? Ты бы еще спросил, умеет ли он говорить!

- Чу, бывает… - неопределенно пробормотал я, сгорая со стыда.

Лера фыркнула и ушла, не попрощавшись. Славка был счастлив. Он так веселился, что прохожие оборачивались.

- Ты не с того конца начал, старик! - еле выговорил он, всхлипывая от наслаждения. - Ты бы прямо спросил: а он живым родился? Тоже ведь бывает! Ой, не могу! «Какая забавная штука - человек, когда он надевает камзол и штаны, а рассудок забывает дома!» - как говорил в таких случаях Вильям Шекспир.

- Слушай, я домой пойду, - тоскливо сказал я. - Неохота мне людей сейчас видеть.

- Понимаю! Вполне! - мгновенно посерьезнев, заверил Славка. - Только зачем же домой? Не хочешь людей - пойдем к зверям. Вот он, Зоопарк-то!

Я подумал, что это и вправду неплохая идея. И мы пошли покупать билеты.

Оставался примерно час до закрытия, народу в Зоопарке становилось все меньше, и это меня очень устраивало. Я вообще любил ходить в Зоопарк по вечерам, перед закрытием. Ни шума, ни крика; посетители ходят либо поодиночке, либо парами. И народ это чаще всего тихий, вдумчивый: подолгу стоят у клеток и вольеров и любуются павлинами, оленями, тиграми, медведями.

Вечер был ясный, тихий, слегка уже посвежело, на дорожках лежали длинные тени, и сквозь деревья просвечивала желто-алая полоса на западном горизонте. Тут было хорошо и спокойно. Даже Славка постепенно умолк и притих. И мне стало легче на душе - настолько легче, что все страхи вдруг показались несерьезными. Ну, подумаешь, беда какая - на работу вернуться, к добродушному Александру Львовичу, к Юрию, к Леночке… да и вообще хороших людей там хватает, и просто смешно воображать, что они тебя будут терзать расспросами, не такой это народ… Но нервы у меня все же были здорово разболтаны. Я, например, долго не замечал, что бормочу свои мысли вслух и что Славка с восторженным удивлением таращит на меня глаза. Потом я спохватился - и меня в жар бросило от конфуза.

- Ты все правильно говорил, старик, чего стесняться? - подбодрил меня Славка. - Давай-давай дальше. С умным человеком и побеседовать приятно. Знаешь анекдот о червяке на прогулке? Он долго беседовал с другим червяком, а потом выяснилось, что это был его собственный хвост.

Я с досадой отвернулся. Славке, видимо, стало жаль меня. Он шел некоторое время молча, потом заговорил серьезно, не паясничая.

- Слушай, Игорь, а почему бы тебе не поговорить вот с ними? - Он повел рукой вдоль вольера с павлинами, мимо которого мы шли.

- Почему именно с ними? - удивился я, глядя на белого павлина, распустившего свой перламутровый хвост.

- Да с кем угодно из здешних. Ты же с Барсом сейчас работать не можешь, с Мурчиком тоже. Вот и психуешь. Сенека Младший сказал: «Даже самые робкие животные, если у них нет другого выхода, пытаются вступить в борьбу для самозащиты». И он же справедливо отметил: «И после плохой жатвы нужно снова сеять».

Я даже остановился. Действительно, как это такая идея не пришла мне в голову раньше? То есть в самом начале всей этой истории я об Зоопарке думал, а потом забыл начисто. Ну, в первые дни было просто некогда. А вот после провала мне следовало вообще как можно больше времени проводить здесь - ведь на меня прогулки по Зоопарку всегда действовали очень успокаивающе и освежающе. Мама раньше, бывало, скажет: «Пойдем родственников навестим, благо они по соседству живут». А теперь и она, как нарочно, ни разу даже не вспомнила про Зоопарк… Нет, Славка все же молодец! Идея совершенно правильная. Надо поупражняться.

Я с некоторой опаской посмотрел на павлина, все еще красовавшегося на фоне собственного шикарного хвоста, и начал придумывать: что бы ему такое внушить?

- Пускай крикнет три раза подряд! - подсказал Славка, догадавшись о моих намерениях. - Орут они довольно противно, но шут с ним, выдержим.

Павлин послушно промяукал три раза - его крик похож на мяуканье, только очень резкое и высокое по тону. Я заставил его еще подойти к сетке и поклониться нам. Славка ужасно обрадовался, но я цыкнул на него, чтобы он не вздумал ржать на весь Зоопарк.

- Ладно, я наступлю на горло собственному смеху! - заверил Славка. - Но, старик, брось ты этого павлина! Павлин - это не вещь! Ты возьми в оборот жирафу. Или бегемота. Правда, пойдем к бегемоту!

Мы пошли, но около бегемота все еще было много народу. Он плавал, выставив свои гигантские ноздри. Я хотел внушить ему, чтобы он вышел на берег, но это оказался пустой номер: бегемот и сам полез на берег. Зрелище было внушительное, однако я не стал дожидаться, пока он взгромоздит свою темно-серую блестящую тушу на камень, а поспешно повернулся к вольерам попугаев. Как это я сразу не сообразил - ведь там гиацинтовый ара, надменный гиацинтовый ара! Я давно любил его без взаимности - он на меня не обращал ни малейшего внимания, а со старушкой служительницей флиртовал напропалую и своим «Арра!» умудрялся выразить целую гамму чувств: радость встречи, боль разлуки, отчаяние, ярость. А я стоял и завидовал старушке…

Гигантский темно-синий попугай сидел вверху на жердочке и обстоятельно чистил свой великолепно изогнутый грифельный клюв такой же грифельной крючковатой лапой.

- Ара! - позвал я, остановившись у решетки. - Ара, ара!

Попугай искоса, презрительно глянул на меня сверху, потом неторопливо передвинулся к боковой сетке, вскарабкался к самому потолку вольера и повис там, прочно уцепившись когтями. «Ах, так! Ну погоди же, зазнайка!» - подумал я и начал внушать.

Ара перевернулся головой вниз и поглядел на меня, будто не доверяя своим глазам. Потом он начал спускаться вниз, перебирая клювом и лапами по наружной решетке: видно было, что он спешит изо всех сил, но не может же такая солидная птица бежать вприпрыжку, словно воробей какой-нибудь. Наконец ара повис на решетке так, что наши глаза оказались точно на одном уровне. Он повернул голову и уставился на меня своим темно-карим глазом в ярко-желтом охряном ободке. Я впервые заметил, что от клюва у него наискось отходит вытянутый желтый треугольник чуть посветлее, лимонного цвета - даже не знаю, как можно было не заметить это яркое украшение, ведь я столько глазел на ару. Попугай взмахнул крыльями и плотно прижался к решетке, словно пытаясь протиснуться сквозь нее. Он вел себя так, будто встретился с давно утраченным другом и не может прийти в себя от изумления и радости.

- Арра! - проворковал он и соскочил на пол.

- До чего здорово! - восторженно прошептал Славка. - Это ты здорово, старик!

Я вообще-то ничего конкретного не внушал аре, повторял лишь одно: «Ты меня любишь, очень любишь, я твой лучший друг!» Мне интересно было поглядеть, что он будет делать.

Ара презабавно раскачивался на полу клетки, переминаясь с ноги на ногу и повертывая голову из стороны в сторону. В этой неторопливой раскачке чувствовался своеобразный ритм и определенная эмоциональная окраска. Ара явно танцевал, чтобы доказать мне свою искреннюю любовь; это был танец в мою честь.

- Ара! - растроганно сказал я.

Попугай опять взобрался на уровень моих глаз и принялся ожесточенно кусать решетку. Он захватывал прутья своим могучим клювом, как клещами, и тряс, и дергал их, пытаясь пробраться ко мне и ринуться в мои объятия. Он повторял: «Арра! арра!» - нежным, воркующим голосом, ничуть не похожим на обычный, звонкий и пронзительный свой вопль. Он распластывался на решетке, прижимаясь к ней грудью, и во всю ширь распахивал могучие густо-синие крылья.

Славка потрясенно таращил глаза. Но мне вдруг стало грустно.

- Ничего ты меня не любишь! - сказал я попугаю, любуясь его умными блестящими глазами, которые сейчас с такой нежностью смотрели на меня. - Все это, брат, фокусы-покусы, а на деле плевал ты на меня с высотного здания на площади Восстания. И правильно.

- Ну-ну, старик! - тревожно заговорил Славка. - Ты эти номера брось! Тоже мне Драма в Зоопарке, или же Несчастная любовь молодого ученого к заколдованной принцессе! Пошли дальше. К медведям, что ли. А еще лучше - к кошечкам. Жирафу, пожалуй, не надо трогать - она уж очень заметная; начнет если какие номера откалывать, так со всего Зоопарка люди сбегутся. А ты выбери какого-нибудь котика пофасонистее - леопарда или ягуара, например. И пускай они поработают!

Я еще раз тихонько сказал:

- Ара!

Попугай так прижался к решетке, что ее черноватые прутья плотно впечатались в синее блестящее оперение и встопорщенные кончики перьев просунулись наружу.

- Ар-ра! - проникновенно и страстно крикнул гиацинтовый красавец.

Нет, правда, я его всегда очень любил, и мне хотелось, чтоб он так и продолжал обожать меня, но я отключился и с легкой грустью увидел, как ара недоумевающе встряхнулся, отчужденно посмотрел на меня, взобрался по решетке под самый потолок и повис там вниз головой.

Около хищников столпились, похоже, все, кто был тогда в Зоопарке. Звери к тому же были сонные, вялые и равнодушные.

Мой любимец гепард спал как убитый, уткнувшись головой в задний угол клетки; хотел я его разбудить, да пожалел милого зверя: пускай отсыпается после шумного и неприятного дня. Я с ним не раз беседовал наедине - рано утром, когда шел не в институт, а в библиотеку, либо вот так, по вечерам; говорил ему всякие льстивые слова вкрадчивым голосом, вроде как своему Барсу, а он внимательно слушал, стоя у самой решетки, и иногда задумчиво наклонял свою умную золотистую морду с черными изогнутыми полосами по бокам; полосы эти походят на глубокие трагические морщины, нарисованные неумелым гримером, и придают гепарду скорбное и вдумчивое выражение. Но сейчас тут толпилось несколько молодых парочек, и дети шныряли, и будить гепарда явно не стоило.

Его соседей - львов - тоже созерцали многие граждане, обмениваясь негромкими почтительными замечаниями. Львы, как и подобает царям зверей, держались величественно и индифферентно, зевали с царской широтой и непринужденностью и подергивали гибкими палевыми хвостами с темными кисточками. Старый лев с лицом прокаженного короля в рыжем ореоле косматой гривы смотрел поверх людей с таким величественным усталым презрением, что один из царей природы, самый захудалый, возмутился: мол, это уж он не по рангу действует, субординацию надо соблюдать. И начал опасливым полушепотом клепать на льва: жрет, дескать, уйму, сколько денег государству стоит, а на что он вообще-то? Но ни львы, ни люди не принимали его всерьез.

Мы обогнули «блок хищников». С другой стороны народу было меньше, но условия все равно неподходящие: тут тройка мальчишек висит на перекладине и считает, сколько пятен на ягуаре, там какой-то гражданин довольно точно пересказывает содержанке книги Джима Корбетта о леопардах-людоедах. Слушатели ахают и вовсю глазеют на расписного красавчика, а тот лежит в клетке на спине, закинув голову и оскалив зубы, как дохлый, и только брюхо ритмично вздымается от дыхания. И никуда не подступишься, хоть плачь.

Мы медленно шли вдоль клетки хищников, и у меня постепенно созревал план. План был неплох, - но вот время! Где теперь возьмешь время! Эх, надо же мне было дотянуть до последнего дня! А завтра, в воскресенье, тут с утра до вечера будет толчея страшнейшая… «Что же делать, что же делать? - терзался я, остановившись у клетки оцелота. - Ведь уже двадцать минут девятого, скоро выставят нас отсюда».

Славка так притих, что я о нем иногда совсем забывал. Но сейчас он прошептал:

- Никого поблизости нет, обработай этого котика!

Оцелот сладко спал на боку, подложив правую переднюю лапу под полосатую щеку; его серебристое брюхо в черных пятнышках и полосатые окорочка меня всегда восхищали, а мордой он был удивительно похож на Барса - только нос широкий, длинный и с очень широкими красновато-розовыми ноздрями. Я стоял, смотрел на оцелота и вдруг придумал очень подходящий номер, только оцелот тут был ни при чем. Да, это, пожалуй, именно то, что надо. Вот тогда-то мне и припомнилось снова изречение Марка Твена о фортуне.

- Славка, давай в темпе к пруду! - крикнул я на бегу.

Пруд был красно-золотым и черным от яркого закатного неба и густеющих вечерних теней. Птицы готовились на ночь. Белоснежный лебедь-кликун на зеленом пологом берегу сушил крылья, приподняв их и сблизив концами перед грудью. Другой лебедь, тоже белый, но с черной немыслимо гибкой шеей и ярким коралловым наростом на клюве, сосредоточенно чистил и наглаживал перья, стоя на мелководье, на прибрежном галечнике, четко просвечивающем сквозь тонкий слой воды. Чуть поодаль плавали серые черношеие гуси с черными клювами.»

Эх, придется гусей, что ли! - с досадой подумал я. - Жаль, с лебедями было бы эффектнее! Но лебедей слишком мало. Нет, было бы время - вот именно, надо бы проверить это сначала на одной-двух птицах. Я ведь с самого начала имел дело только с одним, максимум с двумя перципиентами. С целой группой может ничего не получиться. Ну, делать нечего, рискнем».

Гуси медленно подплывали к берегу. Я уставился на них, напряг волю и воображение…

- Гляди, гляди, как гуси играют интересно! - крикнул кто-то неподалеку.

Гуси работали четко и точно, как хорошо обученный взвод: дружно ныряли, выставив на поверхность треугольные хвостики и черные перепончатые лапы, так же дружно выныривали и, отряхиваясь, занимали свои места в строю (они теперь плыли гуськом, с равными интервалами). Они одновременно вскидывали и распахивали крылья, а потом медленно складывали их, - получалось красиво. Они послушно поворачивали то вправо, то влево, строго держа равнение и соблюдая интервалы. Я даже провел их вдоль берега красивой спиралью.

Потом Славка шепнул, что подходит сторож, и мы медленно, со скучающим и независимым видом отошли от пруда, а как только свернули в боковую аллейку, то немедленно прибавили шагу. Я почти бежал - время было совсем на исходе.

- Куда это мы? - догоняя меня, спросил Славка.

Я молча махнул рукой, указывая направление. Я сообразил, что в закутке, где помещаются рыси, каракалы, камышовые коты и среди них почему-то черная пантера, народу будет наверняка меньше - это и в стороне от главных магистралей, и не все знают, что тут есть такие интересные хищники.

Еще издали я увидел, что рассчитал правильно - тупичок был почти пуст. Ох, и дорого обошлось мне это «почти»!

Но теперь надо рассказать, что именно я придумал вот так, на ходу. Ну, сначала я думал: вот, мол, показать бы этим скептикам из институтского зала, как меня слушаются даже совсем чужие звери и птицы. Вот это было бы демонстрацией - в привычных условиях, никакой травмы для перципиентов! Потом сообразил, что все это опять же свалят на гипноз. Да я и сам не знаю, есть ли здесь четкая граница между телепатией и гипнозом. Потом - никто из них не говорит, кроме гиацинтового ары, который все интонации к единственному своему слову разработал полностью самостоятельно, без всяких там «феноменов пси»; значит, неизвестно, мыслят ли они, возможен ли с ними сколько-нибудь плодотворный контакт. Правда, можно бы кое-кого обучить… А можно и другое. А другое - вот что: мне совершенно не к чему ориентироваться на всю эту ученую публику. Не поодиночке же мне их сюда таскать, в Зоопарк, а никакой комиссии они сейчас создавать для нас не будут, слишком я позорно оскандалился перед такой достопочтенной аудиторией, да и Володя немногого добился на практике, хоть и произнес такую толковую вступительную речь. Это теперь надо ждать и ждать, пока они остынут, забудут, попробуют снова нам поверить. А мне ждать некогда, мне послезавтра в институт идти. Вот именно - институт! Тебя ведь что волнует сейчас больше всего? Институт! Как ты появишься в институте после всей шумихи и такого позорного провала, что тебе будут говорить, о чем будут спрашивать, - как на это отвечать. А вот как - делом! Сразу же, не распространяясь о провале, пригласить всех желающих в Зоопарк. Сегодня вечером, мол, в двадцать ноль-ноль. И все. Это сразу отобьет охоту скептически улыбаться и сочувственно вздыхать в глаза и за глаза.

До этого я додумался, именно глядя на оцелота. Почему? Можно объяснить, но не стоит, долго получится, тут длинная цепь ассоциаций, начиная с несчастного замученного оцелота, о котором рассказывает Джеймс Даррел в книге «Земля шорохов», и другого оцелота, которого так терпеливо дрессировал Дуров. В общем, когда с гусями получилось, я сообразил, что этого мало: красиво, но все же можно отнести целиком за счет гипноза. Нужно подняться еще на пару ступенек выше - к медведям либо к кошачьему семейству. Багира, черная пантера, - вот это эффектно! Если ее обучить говорить - хоть немного, не больше, чем моих котов, - можно будет доказать, что существует телепатический контакт. Ну, пускай даже логических доказательств и не будет - а зато какой эффект! Незабываемый! Все закачаются!

Примерно вот на таком уровне я тогда мыслил. Что ж, пока неясно, поумнел ли я хоть немного с тех пор. Под влиянием бедствий, которые якобы закаляют дух и обостряют мысль. Впрочем, что это за бедствия! Наверное, о таких подлинные мудрецы сочли бы просто непристойным всерьез разговаривать. Словом, не знаю, по совести говоря. Иногда - мне кажется, что я если не поумнел, то повзрослел как будто; а иногда убеждаюсь, что ничего подобного не произошло.

Я тогда уже порядком устал и от мыслей, и от беготни и спешки, и от трех сеансов гипноза, но настроен был бодро, полностью верил в свои силы - будто и не я это всего час назад хандрил, боялся и людей, и одиночества, готов был в любой момент разреветься, как дошкольник. А когда я подумал об этом и понял, что вдруг, словно чудом, стряхнул с себя этот проклятый невроз, эту давящую апатию и меланхолию, мне стало еще радостней, и показалось, что сейчас мне любое дело по плечу и любое море не выше, чем по колено, - подкатай брюки да шагай! Как я сейчас понимаю, это тоже была нервная взвинченность, а не норма, невроз вовсе еще не прошел, а только болезненная апатия сменилась таким же болезненным, лихорадочным оживлением. Но тогда я чувствовал себя счастливым, сильным, удачливым, готовым на любые подвиги и приключения.

Подошли мы к клетке Багиры. Между прочим, это я просто так привык называть черную пантеру из-за киплинговской «Книги джунглей», а вообще-то я не знаю, как зовут здешнюю кису. И даже вполне возможно, что Багирой я ее зову так же безосновательно, как Славка в детстве звал своего кота.

Черная пантера - это ведь, собственно, никакой не особый вид хищника, а просто леопард с необычной окраской. Бывают среди разных животных и птиц редкие особи - альбиносы, у которых резко недостает красящего пигмента: белые волки, белые киты (как легендарный Моби Дик), белые вороны, беловолосые люди с обесцвеченной кожей и прозрачными светлыми глазами в красноватых веках. А у четы обычных леопардов иногда рождаются детеныши с избытком пигмента, и шкурка у них из-за этого получается не золотистая, а очень темная, почти совсем черная, и красивые крапчатые узоры, характерные для леопарда, на этом фоне еле заметны, надо внимательно приглядеться, чтобы их различить.

Но, даже зная все это, не можешь отделаться от впечатления, что черная пантера - это не леопард, а совсем другой зверь, гораздо более опасный, мрачный и умный, что ее черное, гибкое, матово блестящее тело построено по иному, более четкому принципу, чем у леопарда. Леопард в клетке выглядит уж слишком нарядным и праздничным, а потому беспечным и добродушным; все время забываешь, что эти контрастные цвета, резкие, яркие пятна - превосходный камуфляж для джунглей с их ослепительной игрой светотени, и просто любуешься этим кошачьим франтом, этим изящным аристократом. А у черной пантеры ничто не нарушает впечатления, все подчинено одной цели - нападению, убийству. И черный цвет тут очень к месту: он заранее должен устрашать намеченную жертву, парализовать страхом (ну, это, конечно, уж чисто человеческая точка зрения и человеческие критерии внешности). И потом - не знаю, может, это просто совпадение, но я никогда не видал черную пантеру спящей и очень редко видел, чтобы она лежала; вечно она кружит по клетке своей пружинистой, целеустремленной походкой, будто вот-вот ей откроют дверь, и она ринется на свою добычу. А обычные леопарды, наоборот, почти всегда валяются в грациозной позе и дрыхнут беспросыпно.

И в этот раз Багира тоже пробегала по клетке с таким деловым видом, будто учуяла превосходную добычу, следует за ней по пятам и вот-вот прыгнет своей жертве на спину, вонзит клыки в загривок. Вид у нее, как всегда, был мрачный и зловещий, но в моем тогдашнем приподнятом настроении меня это только подзадоривало. И я смотрел на пантеру с добродушным восторгом - валяй, мол, кисонька, старайся, создавай впечатление!

Справа от Багиры, у клетки с камышовыми котами, стоял единственный посетитель этого закутка - крохотный, худенький старичок, в длинном, чуть не до щиколоток, черном пальто, совсем заношенном и побелевшем на швах. Когда мы подошли и остановились у клетки пантеры, старичок тоже перешел сюда и, сложив на отсутствующем животе синеватые суставчатые лапки, стал смотреть, как мечется по клетке черный демон с яростными светлыми глазами. Он смотрел и молчал, кротко улыбаясь и помаргивая воспаленными морщинистыми веками.

Я хотел было внушить старичку, чтобы он убирался отсюда поскорей, но потом придумал более остроумный вариант, который заодно служил и пристрелкой для главного опыта. Я внушил Багире, что этот человек - ее кровный враг, что он хочет ее гибели и именно для этого околачивается у клетки.

Тут я понял, что демоническая внешность черной пантеры все же обманчива: Багира не всегда жаждет крови и мысленно преследует добычу, как это мне казалось, просто ее походка и мрачная, зловещая окраска вызывают такие представления. А вот сейчас Багира действительно готова была прыгнуть и убить.

- Ой! - тихо простонал Славка и попятился.

Мне и самому стало страшно, когда Багира впилась своими загадочными, фосфорически мерцающими глазами в старичка и глухо, на басовых нотах зарычала, встопорщив толстенные черные усы и обнажив грозные клыки. Я решил уже переменить тему внушения, но не успел и невольно отшатнулся: Багира встала на дыбы и всем телом бросилась на решетку. Она рычала, захлебываясь от ярости, и трясла своими мощными черными лапами толстые железные прутья. Казалось, они вот-вот прогнутся или вылетят из гнезд. Я поспешно начал внушать Багире: «Успокойся, врагов нет, все хорошо. Ты хочешь лечь и отдохнуть, ты устала!» На какую-то долю секунды я усомнился, что внушение удастся; но Багира вдруг глубоко, совсем по-человечески вздохнула, глухо мяукнула, будто жалуясь, и сразу потеряла интерес и к старичку, и к решетке, и ко всему на свете, - очень красиво улеглась в уголке, положив голову на вытянутые вперед лапы, и застыла в этой позе, как статуя из черного дерева.

Я обернулся к старичку, чтобы его успокоить. Но и тут внешность оказалась обманчивой: этот гномик с морщинистым желтым личиком и выцветшими голубыми глазками оказался прямо-таки непробиваемым, противоударным, пыле- и влагонепроницаемым, несгораемым и так далее. Волшебный какой-то старик! Славка потом утверждал, что никакого тут волшебства и прочей мистики нет, а все дело в том, что этот морщинистый гномик был просто идиот. На старичка все эти угрозы Багиры явно не действовали. Он все так же кротко улыбался, помаргивая блеклыми глазками, и держал свои невесомые лапки на несуществующем животе.

- Пантера-то, а? - обратился я к нему.

Его улыбка стала шире, обнажила бледные десны, порознь торчащие тускло-желтые зубы и гнилые, черные пеньки. Я невольно отодвинулся.

- Это она играет, - тоненько проскрипел старичок. - Это ей в клетке скучно.

- А вы не испугались, когда она бросалась и рычала?

- Да ведь тут решетка! - простодушно изумился он. - Вы не бойтесь, тут решетка. Хи-хи-хи!

И он весело подмигнул мне, приглашая отрешиться от трусости. Вот какой крепкий оказался старичок!

Я о нем говорю так много потому, что этот стойкий, жизнерадостный гномик, будто нарочно оказавшись в закутке с рысями и пантерой, очень сильно повлиял на исход затеянного мной опыта. Если б он там не торчал, мне не пришлось бы еще и перед самым опытом трижды проводить внушение - я же понимал, что нельзя так нерасчетливо расходовать нервную энергию, а тем более после всех предыдущих опытов и сумасшедшей беготни по Зоопарку.

А я сначала разозлил Багиру, чтобы напугать и прогнать старичка; потом я ее успокоил. Теперь надо было удалять старичка: он все не уходил и явно стремился побеседовать, между тем было уже тридцать семь минут девятого, а без четверти девять, если не раньше, сторожа начнут сгонять посетителей к выходу. Я решил не церемониться и внушил старичку, что ему срочно требуется кое-куда пойти. Он вдруг перестал улыбаться, рванулся с места и так резво засеменил по аллейке, что вмиг исчез.

Мне даже некогда было объяснять Славке, что к чему и почему, а он молчал и молчал; прямо удивляюсь, как его на это хватало! Я подошел к Багире и, облокотившись на барьер, начал внушать. Багира встала, потянулась и подошла к решетке своим характерным крадущимся шагом. Морда у нее была удивительно умная, сосредоточенная и что-то она мне напоминала…»

Ох, да ведь это же она на Мурчика похожа! - сообразил вдруг я. - Оцелот на Барса, а она - на Мурчика». Это сходство меня еще больше приободрило и даже как-то расположило к пантере. «Наверное, она умница, - думал я. - И энергичная. С ней многого можно будет добиться. Конечно, потом, при дальнейших опытах. А сейчас? Ох, до чего мало времени! Что же делать?»

Для начала я заставил Багиру сказать «мама». Она сказала странным хрипловатым басом, но довольно отчетливо. Я слышал, как рядом со мной замычал от восторга Славка. Сам я не мог даже радоваться - времени не хватало, энергии не хватало. Я выучил Багиру произносить еще слово «мура». Она выговаривала его с великолепным мурлыкающим раскатом. Что же еще? «Багира, ложись на спину!» Легла. «Встань на задние лапы!» Встала. Стоит. До чего здорово! Это тебе не домашний кот, это крупный царственный зверь, черный принц! Ладно, пусть отдохнет. Теперь… теперь… ну что бы такое? Ах, вот что - рукопожатие! Багира протягивает лапу через решетку, я пожимаю.

До сих пор не пойму, как меня угораздило додуматься до такой штуки! Это, во-первых, было почти неисполнимо практически. При посторонней публике лезть за барьер не годится, кто-нибудь обязательно притащит служителя, - а посторонние, как показывал хотя бы наш тогдашний опыт, всегда могут возникнуть в самую неподходящую минуту и в самом несоответствующем месте. А во-вторых, это был дешевый неубедительный номер - ведь укротители в цирке и ложатся на тигров и львов, и в рот им голову кладут, - и что он стоил по сравнению с пантерой, которая говорит: «мама» и «мура»! С пантерой, которая без всякой предварительной дрессировки и без поощрения выполняет любые приказы! Так нет же - мне именно вот рукопожатие понадобилось, да еще немедленно, в дикой спешке, даже мысленные приказы не успеваешь толком обдумать и отработать, и сторож вот-вот появится, и некогда сообразить, а есть ли еще у тебя хоть какой-то резерв энергии, не сорвешься ли, номер-то опасный, - нет, нет, и думать некогда, и колебаться некогда, а впрочем, и не к чему, ничего теперь со мной не случится, волна несет меня на гребне, все будет отлично. «Не бойся, друг, пусть гибнут челны - ты счастье Цезаря везешь!»

Я перемахнул через барьер, - Славка испуганно ойкнул. Я стоял вплотную к решетке, смотрел в глаза пантере, и все шло хорошо, Багира сказала: «Мам-ма!» - и просунула меж прутьев свою атласистую лапу, и я пожал ее, с трудом удерживая в руке, - такая она была плотная, тяжелая, гладкая.

Я и сейчас отлично помню это радостное и тревожное ощущение! Тревожное не в том смысле, что я боялся, - нет, я чувствовал, что Багира мне послушна, - а так просто, от радостного возбуждения, от счастья возникла какая-то тревога, какое-то ощущение недолговечности этого счастья.

Все рухнуло в одну секунду. Я услыхал чей-то хриплый, отчаянный крик:

- О господи, царица небесная, о господи-и!

И я невольно повернулся на этот крик. Нет, дело не в том, что я повернулся почти спиной к пантере, продолжая держать ее лапу, а в том, что этот крик, полный ужаса, нарушил мое и без того шаткое душевное равновесие, и я на секунду, а может, на какие-то доли секунды оборвал контакт с Багирой. Ну, а ей хватило и долей секунды, чтобы восстановить естественный порядок вещей.

Она даже не зарычала - молча вцепилась лапой в мое плечо и, глубоко вонзив когти, начала с невероятной силой тащить меня сквозь прутья. Она уже высунула вторую лапу, чтобы поддеть меня с другой стороны, но тут сторож хватил ее палкой, потом начал отчаянно барабанить по прутьям клетки. Я чувствовал каждый его удар: содрогались прутья, судорожно дергались когти Багиры, но она все не выпускала меня. И тогда сторож, невнятно бормоча: «Батюшки-матушки! Что ж это? Ох ты, что ж это будет-то!..» - начал тыкать ей палкой в пасть, то и дело задевая меня локтем по лицу.

Я пытался отклонить голову, но она была плотно прижата к решетке, почти втиснута между прутьями. Я чувствовал горячее зловонное дыхание пантеры у себя на затылке. Багира рычала, шипела и фыркала, но меня все не отпускала. Наконец она яростно рявкнула и рванула лапу к себе, до костей раздирая мне плечо и спину. Сторож тут же схватил меня за руку и с такой силой отшвырнул от клетки, что я ударился о чугунную штангу барьера и каким-то образом умудрился ногу сломать.

В этот момент я потерял сознание, а очнулся, когда меня укладывали на носилки и вдвигали в машину «скорой помощи».

Ну дальше, как в «Больничной цыганочке» Галича: А потом нас, конечно, доставили

Санитары в приемный покой.

Нас - это меня в сопровождении Славки. Багира отделалась психическим шоком (а я, признаться, вспоминал в больнице, как сторож бил ее по лапам, тыкал палкой в пасть, и ужасался, что из-за моей дурости покалечили ни в чем не повинного великолепного зверя). Только я, в отличие от бравого шофера, героя песни, не пытался утверждать, что я здоров и что мне все до лампочки. Тогда, у клетки, я не успел почувствовать ни боли, ни страха, а пока доехали до больницы, все раны и переломы начали болеть с такой свирепой силой, что я иногда переставал понимать - отняли меня у Багиры или это она в данную минуту мной питается. Потом началась обработка ран и прочих моих свежих дефектов тоже было весело… Потом раны загноились, плечо вспухло, как подушка. И так далее, на долгие дни и ночи. Ну ничего, всё уже позади.

Да, подвел меня в основном фактор времени. Займись я с Багирой хоть чуточку пораньше, сторож не успел бы появиться. И ведь надо же - через секунду я уже отпустил бы лапу Багиры и оказался бы по ту сторону барьера, но вот именно в тот момент, когда я еще обменивался дружеским рукопожатием с этой красоткой, сторож вывернулся из-за поворота аллейки и завопил не своим голосом, усмотрев эту идиллическую сценку - модель Эпохи Мирного Симбиоза!

Повезло мне, ничего не скажешь! Ну да ведь я и сам многое сделал для этого, надо признать: прямо из кожи вон лез, чтобы пантера получила возможность частично содрать с меня эту самую кожу… Так что обижаться не на кого. Конечно, и старичок этот превосходно мог бы пойти и полюбоваться, например, львами либо газелями, так нет же, именно вот ему рыси понадобились, в закуток этот его занесло не ко времени! И сторожу, я ж говорю, не мешало бы появиться всего секундой позже… Ну, да что говорить, когда нечего говорить! Хорошо хоть, Багира левое мне плечо так здорово обработала, а не правое, а то и по сей день писать было бы затруднительно…

Ладно. Все хорошо, что хорошо кончается. А тут конец явно хороший. Я выздоравливаю. Герка тоже. Барс и Мурчик уже здоровы и ждут нас. Перспективы отличные, работать хочется нестерпимо, а сейчас меня вполне хватит на обе линии - и на проблему трансдукции (все же соскучился я здорово по институту!), и на проблему контакта.

Нет, кое-чему я все же научился за эти невеселые и бесконечно долгие недели, проведенные в больнице. У Славки записано изречение Конфуция: «Три пути есть у человека, чтобы разумно поступать: первый, самый благородный, размышление, второй, самый легкий, - подражание, третий, самый горький, опыт». По-видимому, я слишком часто и охотно игнорировал этот первый, самый благородный путь. Попробую теперь его освоить.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Истина открыта для всех, но никто еще полностью ею не овладел, и много осталось поработать будущим поколениям.

Сенека Младший

Поле на замок не запрешь, а что до пересудов, так и на самого господа бога наговаривали.

Сервантес

Перечитал я все, что написано.

Конечно, я сознаю, что мое изложение далеко от совершенства. Оно часто выглядит довольно сумбурно. Я не сумел организовать изложение так, чтобы и не отвлекаться на каждом шагу от основной линии рассказа, и в то же время зафиксировать все интересные факты, идеи, ассоциации.

Кое-что, наверное, многим покажется либо лишним, либо по крайней мере растянутым. Вот, например, наш долгий вечерний разговор о будущем и настоящем. Но для меня этот разговор куда важнее и значительнее, чем наш с Володей провал перед ученой аудиторией. Поэтому я о провале писал неохотно и бессвязно, а тут проявил максимально возможную точность и скрупулезность. Идеи забываются легче и бесследнее, чем факты, их поэтому надо фиксировать немедленно и детально.

Мог бы я вроде не рассказывать так много о семье Пестряковых. Но, во-первых, очень уж меня потрясла судьба Герки и Мурчика. А во-вторых, без этого рассказа было бы непонятно, откуда же взялся Мурчик и почему у меня так резко ухудшилось настроение незадолго перед демонстрацией. Потом - ведь это же интересный и принципиально важный факт, что тринадцатилетний Герка сам, своими силами наладил контакт с Мурчиком. Конечно, Мурчик - кот гениальный, да и у Герки необычные способности, относящиеся к области парапсихологии. Но все же…

А кое о чем написано маловато и недостаточно четко. В особенности о телепатии. О встрече с телепатами, пожалуй, очень уж бегло рассказано. И о моем отношении к парапсихологии (не о том, чисто эмоциональном, которое выражено в начале восьмой главы), а о моей позиции по отношению к ее важнейшим проблемам: ведь волей-неволей я стал в ряды парапсихологов, и надо как следует разобраться, что к чему и почему. Но об этом я пока не в состоянии сказать достаточно четко и продуманно. А Виктор говорит, что из-за этого задерживать книгу не стоит, что потом я вообще ничего не допишу и не перепишу, нечего тешить себя иллюзиями, - мне просто некогда будет потом.

Наверное, он прав. И некогда мне будет, и писать я не очень-то люблю: это больничная скука довела меня до того, что я смог ежедневно исписывать страницу за страницей. Пусть уж останется так, как мне удалось это перенести на бумагу.

Главная-то моя тема - это контакт и взаимопонимание людей и животных. А уж об этом, надеюсь, я высказался достаточно ясно и подробно. Во всяком случае, написать лучше мне не удастся, это точно.

Надеюсь, что написанное мною поможет хоть немного приблизить те времена, когда многое будет иначе и лучше, чем сейчас. Но это «иначе и лучше» будет непременно включать в себя и великий завет всепланетной (а может быть, и межпланетной) дружбы и взаимопомощи самых разных существ: сильных и слабых, подвижных и медлительных, высокоразвитых и отставших в развитии. Дружбы, основанной на взаимном уважении и признании права на жизнь за каждым живым существом. Не знаю, как будет звучать всемирный пароль этой дружбы. А пока у нас есть только один, сочиненный Киплингом, - пароль дружбы, роднящей человеческого детеныша, воспитанника волчьей стаи, с медведями и обезьянами, с газелями и питонами: «Мы одной крови - ты и я!»

Этим паролем - первым и пока единственным из известных нам - я и озаглавлю свои записки.

А будущим своим читателям (если книгу и вправду издадут, как уверяет Виктор) я повторю слова римского поэта Марциала, жившего почти на девятнадцать столетий раньше нас с вами: «Есть в моей книге хорошее. Кое-что слабо. Немало есть и плохого. Других книг не бывает, мой друг». 

Ариадна Григорьевна Громова

Художник Арнольд Георгиевич Тамбовкин.

ЧТО БЫЛО ----