Новогодний карнавал: Кузьма Петров-Водкин

Набросок счастья

Хороши в Хлыновске зимы. Эта мысль не покидает меня с того момента, как я приехал в Москву. Там – спокойствие и раздолье, тут – шум и суета. Брожу вдоль улиц шумных, как писал классик, и понимаю, как прельщает меня деревенская жизнь. На часах одиннадцать ночи, я вышел на Тверскую: бесцельно ходят пустым базаром люди, собираются в беспокойные кучки. Кабаки закрываются. Рановато что-то.

Говорят, в Москве буйствует какая-то зараза. Никак не могу запомнить название, что-то вроде холеры. Становится еще непонятнее: отчего все веселятся и раздольно гуляют по широким московским просторам.

Вдоль прямой, как поэзия Маяковского, улицы на неимоверной скорости несутся странные люди: яркая желтая, розовая или зеленая одежда, а за спиной большой куб. Малевич бы был в восторге! Мне не очень нравится. Слишком уж примитивно.

Еле успел запрыгнуть в последний вагон украшенного иссиня-белыми огоньками. Вообще не люблю спешить, но атмосфера здесь такая, что волей-неволей думаешь, что куда-то опаздываешь. Может, мечты Маяковского сбылись. Не знаю. В трамвае мне показалось, что темп немного сбавился. Плавно скользя, словно по замерзшему пруду, железный конек-трамвай прорезал пространство новогодней суеты. Внутри сидели нахохлившиеся старушки с тканевыми сумками. Пахло мандаринами.

Мне вдруг среди всей этой новогодней круговерти вспомнилась Африка: жар экзотических пейзажей, завороженные взгляды местных жителей, которые смотрят на тебя как на пришельца с другой планеты. И если невозможно сейчас взять да очутиться в родном Хлыновске, можно хотя бы перенестись в Африку…

Я не заметил, как сказал последнее предложение вслух. «Границы-то все закрыты, милок!» - сказала старушка и живо соскочила с низкой платформы трамвая прямо в русскую зиму. Да, пока я ехал, московская зима превратилась в русскую. Пошел крупный снег, задул свирепый ветер. Я шел будто напролом, будто вопреки. Новогодние вывески тревожно качались, где-то оторвалась гирлянда от столба. Снег и ветер усилились в считанные минуты. Началась настоящая вьюга. Стало темнее, люди куда-то подевались. Я шел вперед, даже не видел куда, видел лишь то, что иду по тротуару. Вдруг на меня наткнулся некий желтый субъект. Бесформенная, мягкая одежда… Как-будто эта желтый лимон катился по синему холодному столу.

Внутри желтизны появилось человеческое лицо. Молодая девушка что-то достала из уха, мгновение мы смотрели друг на друга, она, видимо, ждала, когда я что-нибудь спрошу. Так и не дождавшись моего ответа, лицо снова пропало в лимонных глубинах, девушка пошла дальше.

Я тоже направился своей дорогой, хотя и не знал, куда иду. Вот я почувствовал, как местность становится бугристой. Ровная и прямая Тверская здесь была полным антиподом этих крючковатых улиц со множеством закоулков. То был Китай-город. Кабаки уже часа полтора как закрылись, вьюга спугнула даже самых отчаянных заблудыг. Но не меня. Я шел дальше. Мне вдруг пришла мысль, что нет никакого праздника. Нового года просто не существует. Вот началась в Москве вьюга, посдувала все новогодние украшения и праздник исчез… исчез развеселый город, остался только набросок, только эскиз, который может стать картиной, но пока у художника руки не доходят…

Когда снег стих, почти прекратился, я понял, где я очутился. На Хитровке. Знаменитый московский район. Но только теперь тут все как-то благородно. Величаво-исторически стоят таблички на Хитровской площади. Они рассказывают о страшно интересной истории этого места. А я шел и шел, все глубже и глубже погружался в темноту хитровских дворов. Ни о каком празднике уж и речи не шло.

Яркий свет, спадающий прямо с неба (как казалось мне) освещал двор, в который я забрел. Низенький домишко неприветливо потрескивал промерзшими окнами. Белый свет струился и отражался от такого же белого снега. Почему я никогда не писал зимних пейзажей?

Посреди этой белизны я вдруг увидел женщину с ребенком на руках. Она мирно сидела посредине и смотрела вдаль. Зрелище, достойное картины, подумал я. Все это выглядело как набросок, как белый лист с карандашными очертаниями человеческих силуэтов. Только это был другой эскиз – эскиз счастья. Этот свет озаряет ярче, чем любая электрическая гирлянда, он мягкий и от него совсем не холодно, будто и не зима на улице. Теперь я почувствовал праздник, я почувствовал что-то новое, что-то, что действительно воодушевляет и дает надежду!

Почему я никогда не писал зимних картин? 

Вячеслав Шкурихин