Митрополит Антоний Сурожский отмечал, что просьба «дай мне мою часть имения», означает «умри быстрее», так как в обладание своей долей собственности вступали только по смерти родителей.
Хочешь жить по своей воле, нужно чтоб отец умер и оставил наследство. Вот так.
И даже если в притче отец это – Бог, смысл не меняется.
Сказал же Ницше (не от себя одного, а от лица миллионов, ощутив общее настроение), что «Бог умер».
Так смерть заползает в невинную по виду просьбу о разделе имения.
И так же точно смерть заползает в слова старшего сына о младшем: «Сын твой». «Сын твой» означает «не брат он мне», то есть «нет у меня брата», то есть «умер брат мой».
Для отца блудный сын как раз был мертв, когда отсутствовал, и ожил, вернувшись.
Он так и говорит: «Мертв был и ожил, пропадал и нашелся». А для старшего брата наоборот – младший был жив в воспоминаниях, пока отсутствовал, но вот пришел и – умер. Духовно умер, перестал быть братом.
Причина мрачности старшего – сильная любовь Отца.
Эта любовь выше человеческой, и оттого она может мучить своей высотой и чистотой.
Старший мог бы сказать Отцу: «Я не злился бы так и не обижался, если бы ты любил этого жмота и транжиру меньше.
Ты бы мог поругать его, пожурить, побить даже. Мог бы подержать между слугами пару недель и покормить объедками.
А Ты вот так сразу – одежду, перстень, сапоги, тельца.
Обидно мне. Если бы Ты его ругал, то я бы даже жалел его и подкармливал.
И еще мне обидно, что мой смиренный труд в тени твоего имени почти не заметен, словно его и не было. Неужели нужно нагрешить и пройти через стыд и потери, чтобы войти в новую радость и попасть в Твои объятия? Не понятно мне. Не понятно и обидно».
Так скулит эгоизм, которым мы пропитаны. Но есть и правда в этих вопросах, и нужно отдать этой правде должное.
Бог непонятен. Мысли Его – не наши мысли. Любовь Его является то строгостью высоких требований, то всепрощением.
Все, что от Него и в Нем, и с Ним – выше ума и больше всех ожиданий. Поэтому старший сын не похож поведением на Отца, не дотягивает до Его высоты, не может забыть себя, не умеет радоваться.
В неделю мытаря и фарисея мы справедливо говорим, что черты того и другого уживаются в нас.
И грешим, и гордимся, и молимся напоказ, и считаем себя лучшими других. Но и стенаем, и пытаемся принести чистую молитву, и опускаем глаза. Все в нас есть.
Так и с братьями – блудным и верным. Оба они в нас.
О внутреннем тождестве жизни нашего сердца, его духовной истории и истории блудного сына и говорить нечего.
Это – наш портрет. (О! Божественное слово Божественного Учителя! Всего несколько предложений, а в них – все нутро детей Адама!)
А вот узнаем ли мы себя в старшем сыне? Это вопрос.
Подумаем сегодня над ним. Вот список наводящих вопросов:
Кому завидуем?
Кого считаем несправедливо облагодетельствованным от Бога?
Кого из ближних или дальних называем недостойным милости?
Кого не хотим братом назвать?
Какие свои труды считаем несправедливо забытыми Богом?
За что на Отца ропщем и обижаемся?
Вот пишу и чувствую, что все вопросы меня непосредственно касаются.
И до чего же это трудное занятие – узнавать себя в самых непривлекательных персонажах Евангелия.
Оценили 17 человек
46 кармы