«– Да-да, есть такая теория, вернее, гипотеза. Предполагается, что спутники Марса – Фобос и Деймос – несколько тормозятся атмосферой этой планеты. Следовательно, внутри они полые, понимаете? А полые тела, как известно, могут быть созданы только… как?
– Только, только… – залепетала, словно школьница, первая дама.
– Только искусственным путем.
– Боже мой! – воскликнула более сообразительная вторая дама.
– Да, искусственным. Значит, они сделаны какими-то разумными существами.
Слётов Ростислав Владимирович. Разговор в поезде
Я смотрел Слётов Ростислав Владимирович. Разговор в поездена человека, который рассказывал столь интересные вещи, и мучительно пытался вспомнить, где я видел его раньше. Он сидел напротив меня в купе, покачивая элегантно вскинутой ногой. Он был в синем, достаточно модном, но не вызывающе модном костюме, в безупречно белой рубашке и галстуке в тон костюму...
...и тут я сразу его вспомнил.
Мы учились с Ним в одном классе во время войны в далеком перенаселенном, заросшем желтым грязным льдом волжском городе. Он был третьегодник, я догнал Его в четвертом классе в 43-м году. Я был тогда хил, ходил в телогрейке, огромных сапогах и темно-синих штанах, которые мне выделили по ордеру из американских подарков...
...В школе нам каждый день выдавали завтраки – липкие булочки из пеклеванной муки. Староста нес их наверх в большом блюде, а мы стояли на верхней площадке и смотрели, как к нам плывет из школьных холодных недр, из горестных глубин плывет это чудесное блюдо.
– Правда, интересное событие? – сказал я Ему и показал то место в газете, где было сказано о событии.
Он заглянул, улыбнулся и стал рассказывать мне подробности этого события. Я кивал и смотрел в окно. Мне было трудно смотреть в Его голубые глаза, потому что они каждый день встречали меня за углом школы.
– Давай, – говорил Он, и я протягивал Ему свою булочку, на которой оставались вмятины от моих пальцев.
– Давай, – говорил Он следующему, а рядом с ним работали Лёка и Казак.
Я приходил домой и ждал младшую сестренку. Потом мы вместе ждали тетю. Тетя возвращалась с базара и приносила буханку хлеба и картошку. Иногда она ничего не приносила. Тетя дралась за нас с сестренкой с покорной, вошедшей уже в привычку яростью. Каждое утро, собираясь в школу, я видел, как она проходит под окнами, широкоплечая и низкая, нос картошкой, а тонкие губы сжаты.
Однажды она сказала мне:
– Нина приносит завтраки, а ты нет. Рустам приносит и все ребята с того двора, а ты съедаешь сам...
...На следующий день произошло событие. Булочки были смазаны тонким слоем сала «лярд» и посыпаны яичным порошком. Я вырвал из тетрадки листок, завернул в него булочку и положил ее в сумку. За углом, сотрясаясь от отваги, я схватил Его за пуговицу и ударил. Абка Циперсон сделал то же самое и кое-кто из ребят тоже. Через несколько секунд я лежал в снегу, Казак сидел верхом на мне, а Лёка совал мне в рот мой же завтрак.
– На, смелей, кусни!...
...«Почему же Он меня не узнает?» – думал я.
В вагоне-ресторане было пусто, красиво и чисто. Столики светились белыми крахмальными скатертями, и только один, видимо недавно покинутый, хранил следы обильного пиршества.
Я заказывал. Я не скупился. Коньяк – так «Отборный», прекрасно. Не время было мне скупиться и зажимать монету. Самое время было разойтись вовсю. Жаль, что в отношении еды пришлось ограничиться обычным вагон-ресторанным набором – солянка, шашлык и компот из слив.
Я вел с Ним простой дружелюбный разговор о смене времен года и смотрел на Его руки, на маленькие рыжие волосики, выбивающиеся из-под браслета. Потом я поднял глаза и вспомнил еще одну интересную вещь.
Сердце у Него было не с левой, а с правой стороны. Позднее я узнал, что это явление называется «декстрокардией» и бывает, в общем, редко, страшно редко, считаные единицы таких людей на свете.
В самом начале учебного года, когда они еще не перешли на насильственное изъятие продовольственных излишков, Он спорил с нами на этот счет. Спорил на завтрак.
– Спорим, что у меня сердце не с той стороны, – говорил Он и горделиво расстегивал рубашку.
Потом, когда все уже узнали об этой Его особенности, Он перешел на силовой шантаж.
– Спорим? – спрашивал Он, садился рядом и выворачивал тебе руку. – Споришь или нет? – И расстегивал рубашку.
Тут-тук, тук-тук, ровно и мирно стучало с правой стороны сердце.
Тяжелую лучистую поверхность солянки тревожила равномерная тряска. Янтарные капли жира дрожали, собирались вокруг маленьких кусочков сосиски, плававших на поверхности, а в глубинах этого варева таилось черт-те что – кусочки ветчины, и огурцы, и кусочки куриного мяса.
– Какой хлеб! – сказал я. – А помните, во время войны был какой хлеб?
– Да, – сказал Он, – неважный был тогда хлеб.
Я набрался сил и посмотрел Ему в глаза:
– Помните наши школьные завтраки?
– Да, – твердо сказал Он, и я понял по Его тону, что силы у Него по-прежнему достаточно.
– Такие вязкие пеклеванные булочки, да?
– Да-да, – улыбнулся Он, – ну и булочки…
Ноги у меня ходили ходуном. Нет, я не могу сейчас. Нет, нет… Пусть Он все съест. Ведь мне приятно смотреть, как Он ест. Пусть Он насытится, и я заплачу.
– Сало «лярд» и яичный порошок, а? – с легкостью усмехаясь, спросил я.
– Второй фронт? – в тон мне улыбнулся Он.
– Но больше всего мы любили тогда подсолнечный жмых.
– Это было лакомство, – засмеялся Он.
Обед продолжался в блистательном порхании улыбок.
Французы делают так: наливают коньяк, плюют в него и выплескивают таким вот типам в физиономию. Разным там коллаборационистам.
– Выпьем? – сказал я.
– Ваше здоровье, – ответил Он.
Подали шашлык.
Прожевывая сочное, хорошо прожаренное мясо, я сказал:
– Конечно, это не «Арагви», но…
– Совсем неплохо, – подхватил Он, кивая головой и словно прислушиваясь к ходу внутренних соков. – Соус, конечно, не «ткемали», но…Тут меня охватила такая неслыханная злоба, что… Ах ты, гурман! Ты гурман. Ты знаешь толк в еде и в винах, наверное, и в женщинах, должно быть… А ручку мою ты по-прежнему носишь в кармане?
Я взял себя в руки и продолжал застольную беседу в заданном ритме и в нужном тоне.
– Удивительное дело, – сказал я, – как усложнилось с ходом истории понятие «еда», сколько вокруг этого понятия споров, сколько нюансов…
– Да-да, – подхватил Он с готовностью, – а ведь понятие самое простое.
– Верно. Проще простого – еда. Е-да. Самое простое и самое важное для человека.
– Ну, это вы немножко преувеличиваете, – улыбнулся Он.
– Нет, действительно. Еда и женщины – самое важное, – продолжал я свою наивную мистификацию.
– Для меня есть и более важные вещи, – серьезно сказал Он.
– Что же?
– Мое дело, например.
– Ну, все это уже позднейшие напластования.
– Нет, вы меня не понимаете…
Он стал развивать свои соображения. Я понял, что Он не узнает. Я понял, что Он меня никогда не узнает, как не узнал бы никого другого из нашего класса, кроме Лёки и Казака. И я понял, почему Он не узнал бы никого из нас – мы не были для Него отдельными личностями, мы были массой, с которой просто иногда нужно было немного повозиться.
– Ну где уж мне вас понять! – неожиданно для самого себя грубо воскликнул я. – Понятно, для вас еда – это что! Ведь вы же прямой потомок марсиан!
Он осекся и смотрел на меня, сузив глаза. На пухлых его щеках появились желваки.
– Тише, – тихо произнес Он, – вы мне аппетита не испортите. Понятно?
Я замолчал и взялся за шашлык. Коньяк стоял при мне, и никогда не поздно было в него плюнуть. Пусть Он только все съест, и я заплачу!
Рядом с нами сидел человек в бедной клетчатой рубашке, но зато в золотых часах. Он склонил голову над пивом и что-то шептал. Он был сильно пьян. Вдруг он поднял голову и крикнул нам:
– Эй вы! Черное море, понятно?.. Севастополь, да? Торпедный катер…
И снова уронил голову на грудь. Из глубины его груди доносилось глухое ворчанье.
– Официант! – сказал мой сотрапезник. – Нельзя ли удалить этого человека? – Он показал не на меня, а на пьяного. – Во избежание эксцессов.
– Пусть сидит, – сказал официант. – Что он вам, мешает?
– Черное море… – проворчал человек, – торпедный катер… а может, преувеличиваю…
– Вы в самом деле считаете себя потомком марсиан? – спросил я своего сотрапезника.
– А что? Не исключена возможность, – кротко сказал Он.
– Марсиане – симпатичные ребята, – сказал я. – У них все нормально, как у всех людей: руки, ноги, сердце с левой стороны… А вы же…
– Стоп, – сказал он, – еще раз говорю: вы мне аппетита не испортите, не старайтесь.
Я перевел разговор на другую тему, и все было сглажено в несколько минут, и обед пошел дальше в блистательном порхании улыбок и в шутках. Вот Он каким стал, просто молодец, железные нервы.
– Да что это мы все так – «вы» да «вы», – сказал я, – даже не познакомились.
Я назвал свое имя и привстал с протянутой рукой. Он тоже привстал и назвал свое имя.
Того звали иначе. Это был не Он, это был другой человек.
Подали сладкое».
1962 г.
20 августа 1932 года, в Казани, родился Василий Павлович Аксенов (1932 -2009) - русский писатель, драматург и сценарист, переводчик и педагог.
Василий Аксенов, 1963 год.
Оценили 0 человек
0 кармы