В одной из гостиниц города Реутов потерявшие ногу военные с Донбасса в ожидании протеза смотрят телевизор, пьют и вспоминают пережитое. Кто-то думает о возвращении на фронт, кто-то мечтает открыть свой бизнес, а кто-то просто сходит с ума, но все они недовольны условиями службы, которую проходили в 2022 году в войсках ДНР и ЛНР. Хотя согласно президентскому указу им полагается за увечье 3 миллиона рублей, никто из тех, с кем мы говорили, денег так и не получил. Корреспондент «Черты» побывал в отеле и поговорил про жизнь и войну с несколькими его постояльцами.
«Это не пытка даже — это издевательство»
Пасмурный вечер в Реутове. Дождь барабанит по безлюдным улицам. Единственный фонарь освещает вход в отель, рядом с которым теснится груда строительного мусора. Кирпичная брежневка-девятиэтажка возвышается над пятиэтажками. Это «Гостиничный комплекс ВПК НПО машиностроения», где сейчас живут бойцы из ДНР (самопровозглашенной Донецкой республики). Отсюда они ездят в московскую ГЦКБ на протезирование (затраты компенсирует Фонд социального страхования), потом возвращаются обратно, учатся ходить — и домой, в Донецк.
Пятый этаж. Пустые коридоры, пропахшие сигаретным дымом, из полуоткрытых дверей доносятся возгласы, смех и мычание. Захожу в один из номеров — внутри беззвучно работает телевизор. Крутят то ли фильм, то ли концерт — из-за качества картинки не разглядеть.
В комнате темно и тихо, тусклый свет абажура над одноместной кроватью обводит контуры едва различимой фигуры 28-летнего Сергея Панина, воевавшего в прошлом году за народную милицию ДНР. Рядом еще одна тень — Валентин, сосед Сергея. У обоих нет ноги. Сергей, отвернул лицо от телевизора, меня будто не замечает, его пустой взгляд упирается в створки темного шкафа.
«Здорова, братух», — неожиданно произносит он, продолжая разглядывать створки.
Сергей — низкорослый худощавый мужчина, глубокие морщины кривыми линиями стремятся к его всегда нахмуренным бровям. Пока мы говорим, его карие глаза бегают из стороны в сторону, лишь изредка останавливаясь на мне.
Родился Сергей в Донецке. Когда ему было шесть лет, родители умерли, и Сергей оказался в школе-интернате в Углегорске Донецкой области. После окончания девяти классов поступил в ПТУ в Горловке, работал охранником. Но мирная жизнь закончилась в 2014 году: не успев выпуститься из колледжа, Сергей поехал в Киев, устроился в «Беркут» и стал разгонять митинги на Майдане. Утверждает, что — «за идею», что был против вступления Украины в Евросоюз.
После смены власти в Киеве Сергей вернулся домой и вступил в ряды донецкого ополчения (в Украине его участников считают сепаратистами). Участвовал в битве за международный аэропорт «Донецк» и в знаменитом Дебальцевском котле, когда силы ДНР отбили у Вооруженных сил Украины ключевую железнодорожную развязку между Донецком и Луганском. Все это он называет «полной жопой» — там погибли все его друзья и товарищи. Сергей до сих пор удивляется, что остался тогда в живых.
В 2016 году он потерял автомат. Хотя Сергей утверждал, что оружие украл сослуживец, в суде ему дали четыре года. Часть срока отсидел в Еленовке (Енакиевская исправительная колония №52), а потом его перевели в ИК-28 в Торезе.
«Это красная зона. Там очень жестоко было. Знаешь, как бьют? — спрашивает Сергей, постукивая указательным пальцем по камуфляжным штанам. — Если в колонии начинается драка какая-нибудь, то приезжают «маски-шоу» и просто «убивают» всех без разбора».
Он показывает дрожащим пальцем на свою пожелтевшую кисть, где нанесены четыре точки квадратом — стены изолятора, и одна посередине — заключенный. Эту татуировку он сделал в карцере:
«Я мусора нахуй послал, и меня в одиночку посадили. Братан, я месяц там просидел, чуть с ума не сошел. Воды — по колено, и крысы огромные ползают. Это не пытка даже — это издевательство. Некоторые ребята не выдерживали — вены вскрывали, вешались».
Изредка у Сергея прорывается громкий шипящий смех, лицо его сжимается, а плечи поднимаются. Говорит он с перерывами, иногда вдруг замолкает и смотрит куда-то вдаль. Повторяет, что у него около десяти контузий, и смеется.
В 2020 году Сергей вышел из тюрьмы и сразу вернулся в ряды ополчения. Тогда, по его словам, «было спокойно», но в феврале 2022 года ему пришлось вновь с головой окунуться в войну. Контракт с российским Минобороны он не подписывал, оставался в рядах ополчения ДНР как танкист. В марте 2022 года его отправили в Мариуполь, где, по словам Сергея, была полная неразбериха — «непонятно где свои, а где чужие».
«Снайпера стреляют со всех сторон. Я бегу с этим автоматом ебаным, который весь в грязи. Мы нашли одного снайпера, сидел в квартире, обмотав одеялом оружие, — лицо Сергея краснеет, и он все сильнее стучит рукой по ноге. — Этот снайпер всех моих друзей положил. Оказалось, что это телка! Ей лет 30 наверное. Ее надо было по кругу пустить, суку. Я ее сам расстрелял».
Спрашиваю Панина, как он относится к тому, что по телевизору говорят только о военных успехах российской армии. Сергей впивается в меня взглядом и начинает говорить громче:
«То, что показывают по телевизору — это все пиздеж! Мы в укроповской форме ходили, снимали с трупов ее. Российские военные над нами смеялись — говорили, что мы как бомжи одеты… Потом меня в 11-й полк перевели — это самый дебильный полк вообще. Зарплату мне не выдали за последний месяц».
В апреле Сергея перевели в Авдеевку, где, по его словам, погиб весь отряд, а сам он подорвался на мине и лишился ноги.
«Я лежал и думал, что лучше умереть. Заряженный автомат на себя навел и хотел выстрелить, но не получилось — осечка. Значит мне суждено еще пожить, — говорит он, потирая свою культю. — Три миллиона за ранение я до сих пор не получил, группу по инвалидности даже не дают мне. Они говорят, что мне надо им форму вернуть и оружие. Все сгорело, как я им могу это вернуть? Братух, и как после этого не запить, скажи мне?»
Последнюю фразу Сергей повторяет несколько раз, каждый раз устремляя покрасневшие глаза будто сквозь меня. Из-за этого кажется, что он свои вопросы задает не мне, а своему командиру.
Вдруг раздается звонок — Сергею звонит Елена, мать его сослуживца. Живет она в Горловке и помогает Сергею чем может. Я спрашиваю Панина, остались ли у него родные, и он, глубоко вздохнув, быстро проговаривает:
— Бабушка восемь месяцев назад умерла. А жена и дети год назад погибли. Братан, мне просто позвонили и сказали: «Приезжай забирать». Жене было 30 лет, а девочке — девять. Их укропы убили, снаряд в дом попал. В этом году столько людей погибло. Я в Москву с Ивановичем ехал, видел, как на улице в Донецке трупы лежат сгоревшие. [Морг на улице] Калинина полностью забит трупами военных и гражданских.
— А почему так к донецким военным относятся? — меняю я тему.
Сергей прежде, чем ответить, начинает неожиданно смеяться шипящим горловым смехом и смотрит вниз, на культю.
— Раньше Донецк чем был? Украиной, — говорит он, не поднимая глаз. — Они нас до сих пор украинцами и считают. У россиян есть все, а у нас — ничего. Если бы Путин ваш в 2014 году закинул бомбу на Майдан, ничего бы этого не было, понимаешь? А сейчас Донецк — в огне, каждый день прилеты. А что русские? Чем нам помогли они? Братан, знаешь какую они гуманитарку нам привозили с 2014 года? Хлеб, который ты хер укусишь, тушенку и ведро патронов на восемь человек. Воевалитолько мы,я не видел ни россиян ваших, ни чеченцев. Вся эта война из-за денег, понимаешь? А мрем мы.
Он рассказывает, что «сходит с ума» от того, сколько справок ему нужно сделать, чтобы получить выплату за ранение. В горловском военкомате Сергею сказали, что он до сих по не списан со службы, а значит, ему каждый месяц должна приходить зарплата. Потом из Горловки его отправили в Донецк, а из Донецка — в Горловку. В итоге со службы так и не списали, а зарплату, говорит Сергей, с тех пор, как он подорвался на мине, получает уже год кто-то другой.
В этом году Панину нужно было сделать военный билет, чтобы уйти со службы, но когда он принес справки по донецкому образцу, выяснилось, что придется все начинать сначала — документы нужны уже российские.
Когда Сергей пытается вспомнить, на какой улице он делал справку, то обращается за помощью к соседу Валентину, крупному мужчине с залысинами и прикрытой одеялом культей. До сих пор он неподвижно лежал на постели и смотрел в экран треснутого телефона. На вопрос Сергея тот никак не реагирует, спустя минуту тяжело вздыхает и переворачивается на другой бок — подальше от нас и этого разговора.
«Я не падаю духом, братан. Но мне нахуй это все не надо. За кого идти служить? Сейчас все тикают, не хотят воевать. Потому что это все пиздец. Я такое повидал! Захожу в хату в Мариуполе — там висит ребенок повешенный, девочка лет десяти. Пузо вывернуто у нее, кишки торчат», — морщится Сергей.
Он несколько раз повторяет, что «духом не падает» и будет держаться, размахивая руками, на которых видны свежие глубокие порезы. Мой вопрос о том, откуда они взялись, Сергей игнорирует. Жалуется, что по ночам его мучают фантомные боли, и он не может спать. Каждый вечер пьет, ведь «как тут не забухать».
«Ты бы не запил, братух?» — вновь спрашивает он.
Скоро Сергей возвращается в Донецк: протезирование ноги прошло успешно. Хотя он жалуется на сильные боли, врачи утверждают, что через некоторое время Панин снова сможет ходить. Он планирует вернуться в дом, который ему выдали после окончания интерната, и устроиться в Донецке охранником.
Соседи Сергея по отелю говорят, что, когда тот напивается, то часто угрожает вернуться на войну. Но меня он уверяет, что с такой ногой воевать уже нет смысла.
«Везде — одинаково, везде — жопа»
С Сергеем мы идем покурить — он с трудом опирается на костыли и морщится от боли. На балконе дымят еще двое солдат из ДНР и ЛНР — Дмитрий и Иван (имена изменены по просьбе героев). В полутьме и сигаретном дыму я едва различаю лица бойцов.
— Курить надо, без этого никак, — говорит Сергей.
— А то не вырастешь, да? — смеется над ним Дмитрий, указывая рукой на невысокий рост Сергея и поправляя свои темные волосы. Тот в ответ смеется, почесывая затылок.
Я прощаюсь с Сергеем, и он обхватывает меня руками, прижимаясь головой к моему лбу. Просит, чтобы я зашел к нему еще.
Возвращаюсь в коридор и вижу мужчину на костылях. Он облокотился на стену, внимательно глядит в телефон, из которого громко орет попсовая песня. От интервью он отказывается, и я захожу в номер к Дмитрию и Ивану. Там — две одноместные кровати, военный рюкзак на полу, бутылка фанты под кроватью.
Ивану — 24 года, он родился и жил в Луганске. С 2019 году воюет — сначала служил в разведке народной милиции ЛНР, а в феврале 2022 года подписал контракт с Министерством обороны РФ. Говорит, что хотел на войну: «Просто интересно было, нравилась обстановка, боевые товарищи».
Он сидит на смятой постели, широко расставив ноги, обутые в изношенные кроссовки. Рубашка в полоску накинута поверх желтоватой футболки. На крупных пальцах сияют серебряные кольца.
«Год назад ногу потерял, 17 августа, — рассказывает Иван. — Под обстрел мы попали, бежать пришлось. Быстро. Вот на лепестоки наступил. Инвалидность мне не оформили — вместо нее ставят заболевания общего типа, три миллиона так и не выплатили».
По его словам, от него требуют еще «килограмма четыре документов, чтобы хоть что-то сделали».
«Кого-то вообще откровенно обманывают. Надо с них все выгрызать, до копейки», — рассуждает Иван.
Его сосед, Дмитрий, — высокий 24-летний юноша в черной бейсболке и во флисовых камуфляжных штанах, в которые заправлен великоватый ему темный свитшот. Пока Иван говорит, тот ерзает на кровати, поправляет кофту и украдкой поглядывает на телефон, беспрестанно почесывая свою обрубленную до колена ногу.
В Донецке он учился в академии управления, но в декабре прошлого года Дмитрия отчислили за плохую успеваемость, а через два месяца мобилизовали.
«Мне мать позвонила, сказала, что мне повестка пришла. Я у девушки тогда жил — решил домой поехать, что собрать хоть вещи. Но не доехал, прямо из автобуса забрали. Военные его остановили и сказали, чтобы вышли мужчины с 18 до 55 лет. Ну я и вышел, — рассказывает Дмитрий. — Меня в машину посадили и сразу в военкомат. Снарядили и отправили в Мариуполь. Хотя мне девушка сказала, что я в пиздорез попаду, я надеялся, что без этого обойдется. Сначала пугало, что не было понятно, куда мы едем, но потом уже по барабану стало. Везде — одинаково, везде — жопа».
Дмитрию сначала выплачивали за участие в войне 76 тысяч рублей в месяц, а потом увеличили зарплату до 176 тысяч. Накопленные деньги он пока тратит на продукты, транспорт и одежду в Москве. Надеется, что получит и выплаты за ранения, которые получил летом этого года в Авдеевке. На них он хочет купить себе квартиру в Москве или Санкт-Петербурге, открыть какой-нибудь бизнес и начать мирную жизнь.
— А если бы не ранение, вы бы продолжили воевать? — спрашиваю я.
— Да, я туда целенаправленно шел, — говорит Иван.
— Многие на протезе воюют. Но ты же сейчас не вернешься туда? — смеется Дмитрий, указывая на его ногу.
— Нет, не вернусь. Буду где-нибудь в тылу сидеть, — тихо отвечает Иван.
— Лично с меня — хватит. Я хочу с этим покончить, до свидания, — громко говорит Дмитрий, почесывая тело под свитшотом.
— Ты вот эти две выплаты, которые хочешь за ранения получить — никогда не получишь, — вдруг обращается к нему Иван. — Ты в «днровских» войсках был, а страховка у нас на российские. Так что хуйня это все.
— Это возможно сделать, — не соглашается Дима.
— Возможно, но пиздец как сложно, — продолжает Иван.
— А я, по-твоему, чем заниматься буду? — выкрикивает Дима. — Я уже все — никуда не спешу.
— Вы за идею воевали? — пытаюсь я сменить тему.
— Нету там никакой идеи. Сказали — иди туда, ты и пиздуешь. Вот и все, — говорит Иван.
— Патриотов там единицы, — соглашается Дмитрий. — У нас сборная солянка была. Мобилизованные ничего о войне не знают. Это те, кто пирожки пек или на охране в «Пятерочке» стоял, а им автомат вместо пирожков выдали — иди воюй. Я на полигон приехал, пятнадцать патронов отстрелял — «Молодец — штурмовик!» Только когда в артиллерию попал, тогда реально учили. А потом я на мине подорвался, стал кричать в рацию. Когда подбежали ко мне, я уже лежал и курил сигарету. Этот командир, который мне перекисью ногу заливал, через несколько дней вСОЧа подался, психика у него не выдержала!
Когда я спрашиваю бывших военных, чувствуют ли они поддержку от России, в номере повисает тишина. Капли дождя стекают по запотевшим окнам. Хриплый электрический звук холодильника наполняет комнату. Первым начинает Дмитрий: говорит, что в России их не особо любят, считают, что «днровцы» начали войну — значит сами виноваты.
«А мы что, хотели этой войны? — тихо говорит Дмитрий. — Мы хотели спокойно и мирно жить. Некоторые этого не понимают. Политики войну развязали — не мы. Они глазки нам строят, мол все хорошо, но за спиной про нас совсем другое говорят».
И снова наступает тишина. Иван держит руку на протезе и смотрит в потолок. Его сосед уже не ерзает, смотрит куда-то вниз пустым взглядом.
— А вы вообще думаете, что вам такое дадут опубликовать? — вдруг спрашивает меня Иван. — У меня-то брал интервью «Первый канал». Сказал им, что все хорошо, прохожу протезирование. Они ответили: «Не отчаивайтесь, ребята! Все заебись будет». Но хотите знать, как на самом деле? Нам винтовку Мосинавыдавали. Ощущение было, что во Вторую Мировую попал. Она, конечно, хорошая, но не тогда, когда на тебя с автоматом бегут. Сейчас резервистов на какой-нибудь самосвал загружают с открытым верхом: едут с «мосинками», в форме со Второй Мировой, печеньку на всю роту одну сожрали и кору с деревьев заварили в кипятке.
— Поначалу так было, — соглашается Дмитрий. — Я уже все там [на войне] добыл. И каску, и бронежилет — все с убитых укропов снял. После первого ранения я с зарплаты себе шлем купил в «Военторге». Можно сказать сам себя снарядил.
«Война тебя тянет»
Попрощавшись с Иваном и Дмитрием, иду в самую глубину коридора. В одном из номеров громко работает телевизор — крутят новости. Приоткрываю дверь: в синем мерцании экрана вижу две одноместные кровати и тумбочку, на которой стоят пустые бутылки пива. На постели расположился одноногий военный с вмятиной на затылке. Щетина с проседью подчеркивает его грубоватое овальное лицо. Круглые глаза сразу впиваются в меня.
«История у всех одна — война. Не мы же ее затеяли, правильно? Вопросы надо задавать тем, кто ее затеял», — говорит Александр, делая глоток пива.
Он родился в Донецке, а сейчас живет в поселке Старомихайловка в Марьинском районе. До фронта всего 600 метров, поэтому в дом Александра не раз прилетали снаряды. Отца убили из-за денег еще в 90-х в Москве, где он торговал мебелью. После этого Александра «повернуло в другую сторону»: нужно было выживать и взрослеть — обеспечивать мать. В 18 лет он пошел работать шахтером, потом служил в милиции, а в 2014 году поехал на«Антимайдан». С тех пор Александр — на войне, и не только в Украине.
— Я ноги лишился из-за старой раны, которую еще в Сирии получил. Внутри тела остались осколки, которые не убрали, и пошла гангрена. Тогда ногу и отрезали мне, — тихо говорит Александр, нахмурив брови и опустив глаза в пол. — Я еще какое-то время пытался ее спасти, в барокамеру в Донецке ездил. Не хотел отрезать.
— Что людям нужно понять о войне? — спрашиваю я.
— Братан, — начинает отвечать Александр, истерически смеется и прячет свою ногу под одеяло. — А не нужно им ничего понимать.
Тут улыбка с его лица исчезает. Я всматриваюсь в его пористое лицо, отмеченное ожогами и шрамами. Морщины сливаются с неглубокими порезами. Короткие волосы обнажают затянутые раны на затылке и лбу. Глаза его широко раскрыты и устремлены в одну точку.
«Если бы человек поехал на войну, пожил бы там, то он бы понял. И не на три месяца, а на десять лет, как я. Десять лет я уже в этом варюсь. Это жестоко. Тогда этот человек уже не останется дома — его заберет война. Война его съест, понимаешь? Со временем ты к этому привыкаешь, война тебя тянет. Есть такое чувство, что без тебя там дела не будет. — объясняет мне Александр. — Как я могу их оставить? Как могу оставаться дома? У меня там друзья. А если не я, то кто пойдет? Эти алкаши и наркоманы?»
Он рассказывает про своего друга-шахтера, которого мобилизовали с началом войны.
«Первый раз он вытянул двоих раненых на себе и остался в живых. Второй заход — он потянул укропа, чтобы вытащить и его, но сам же там остался. Мать до сих пор не верит, что он умер. Это был героический поступок. И таких людей очень мало — о них надо писать, а не обо мне».
Выплату за ранение Александр не получил, но он на нее и не претендует. Говорит, что ему как наемнику не положено, а объяснить подробнее отказывается. Пока Александр получает военную пенсию в размере 10 000 рублей и думает, как прокормить семью.
С бывшей женой он расстался из-за того, что та устала ждать его с передовой, но недавно Александр снова женился. Вместе с молодой женой и матерью живет в Старомихайловке, но после протезирования собирается устроиться на работу в Донецке.
«Приезжай ко мне в поселок, — улыбается он. — Увидишь, что в нашем районе уже 10 лет нет света. По документам мы вообще эвакуированы! Поговоришь с администрацией, спросишь у них, почему людям помощь не оказывают, которые в полуразрушенных домах живут. Мы даже во “ВКонтакте” писали в разные группы: “[Бывший глава ДНР, Пушилин, ты ахуел? Ты чего с Донецком сделал?” Для инвалидов никаких пособий. Мне социальные службы Донецка инвалидную коляску только спустя год выдали. Хорошо, что мне друзья помогли и подарили коляску. А чтобы я сделал, если бы они не помогли бы мне? Кто бы меня носил?»
Александр с трудом встает с кровати и на костылях добирается до окна. Всматривается в черное небо, усыпанное звездами. Он открывает форточку, берет с карниза бутылку пива и возвращается на кровать.
*Текст подготовлен совместно с проектом «Наставничество»
АВТОР
Серафим Миронов
Оценили 0 человек
0 кармы