Поворот во внешней политике СССР 1939 года / Олег Айрапетов

21 августа 1939 г. к Сталину с телеграммой обратился Гитлер. Он приветствовал заключение торгово-кредитного соглашения, и предложил заключить пакт о ненападении, который «означает для меня закрепление германской политики на долгий срок. Германия, таким образом, возвращается к политике, которая в течение столетий была полезна обоим государствам. Поэтому Германское Правительство в таком случае исполнено решимости сделать все выводы из такой коренной перемены». Перспектива развития перемен была также названа предельно ясно: «Напряжение между Германией и Польшей сделалось нестерпимым. Польское поведение по отношению к великой державе таково, что кризис может разразиться со дня на день». 21 августа 1939 года Сталин в ответ на предложение Гитлера улучшить двусторонние отношения с Германией ответил письмом на его имя. «Надеюсь, что германо-советское соглашение о ненападении, — говорилось в этом письме, — создаст поворот к серьезному улучшению политических отношений между нашими странами. Народы наших стран нуждаются в мирных отношениях между собою. Согласие германского правительства на заключение пакта ненападения создает базу для ликвидации политической напряженности и установления мира и сотрудничества между нашими странами. Советское правительство поручило мне сообщить Вам, что оно согласно на приезд в Москву г-на Риббентропа 23 августа». Получив это письмо, Гитлер был в восторге: «Теперь весь мир у меня в кармане!»

22 августа центральная пресса сообщила, что в связи с настоятельной необходимостью улучшения двусторонних отношений после заключения торгово-кредитного соглашения правительства Германии и СССР пришли к выводу о необходимости предотвращения войны и заключения пакта о ненападении. В связи с этим в ближайшее время ожидается приезд главы германского МИД. 22 августа французы вновь предприняли попытку — последнюю и отчаянную — повлиять на явно упивавшихся своим значением Бека и Рыдз-Смиглы. Ноэль должен был напомнить им и о гарантиях, и о финансовой поддержке, и о всем том, что сделала и продолжала делать для них Франция. Целью было согласие на сотрудничество с Москвой, пока не поздно. В тот же день Думенк обратился к Ворошилову с просьбой о встрече делегаций в 18:00, так как им был получен положительный ответ его правительства на запрос советских миссий.

В 16.15 21 августа Даладье отправил Думенку телеграмму – он трактовал молчание поляков, или вернее, отсуствие ответа поляков на сделанное им предложение о форме прохода РККА через Виленский коридор, как согласие. Генерал должен был предложить заключить конвенцию, при условии её утверждении Парижем в дальнейшем. Генерал получил её на следующий день. Вечером 22 августа выяснилось, что Думенк готов подписать военную конвенцию, в том числе включающую в себя вопрос о допуске Красной армии на территорию Румынии и Польши, но только от лица французского правительства. При этом глава французской делегации, естественно, не имел информации не только о позиции правительств Польши и Румынии, но даже, как выяснилось, и о позиции Дракса и британского правительства. Впрочем, генерал был «почти уверен», что Лондон поддержит Париж.

Собственно это не было ответом на вопросы советской делегации. Во всяком случае ответ был абсолютно неприемлемым и исчерпывающим. Тем не менее Думенк счел себя в праве выразить неудовольствие предстоящим визитом Риббентропа. Было поздно. «Тов. Ворошилов заметил, что переговоры — политические и военные — по вине правительств Англии и Франции сильно затянулись, поэтому не исключено, что в это время могут произойти политические события, которые сделают продолжение переговоров делом бесполезным. А в настоящее время все зависит от скорейшего получения исчерпывающих ответов от правительств Англии и Франции». Ворошилов завершил беседу предельно ясно: «Мы на бесполезную работу не можем тратить время. Когда будет внесена полная ясность и будут получены все ответы, тогда мы будем работать». Этого так и не случилось. Все было кончено. Уже в 17.35 Ворошилов и Молотов вошли в кабинет Сталина, и в 19.00 покинули его. Очевидно, доклад о том, что произошло был полным.

22 августа Майский докладывал в Москву о реакции британских политиков на новости из Москвы: «Чувство было одно — удивление, растерянность, раздражение, страх. Сегодня утром настроение было близко к панике. К концу дня наблюдалось известное успокоение, но глубокая тревога все-таки остается». В последний момент Чемберлен попытался перехватить инициативу. 22 августа он предложил Гитлеру прямые переговоры с Польшей для того, чтобы избежать катастрофы войны.

22 августа 1939 года Франц Гальдер записал: «Россия никогда не бросится, очертя голову сражаться за Францию и Англию… Русские сообщили, что они готовы заключить пакт». 23 августа Риббентроп прилетел в Москву. На подлете по случайности два самолета немецкой делегации обстреляли зенитчики. Немцы предпочли сделать вид, что ничего не случилось. Переговоры шли быстро, стороны пришли к соглашению, договор о ненападении был подписан в начале первого часа дня. Страны отказывались от прямой агрессии по отношению друг к другу или враждебных действий в составе союза (Ст. 1), брали обязательства не поддерживать третью страну в случае её нападения на одну из договаривающихся сторон (Ст. 2), обязались консультировать друг друга по вопросам общих интересов (Ст. 3), не принимать участия во враждебных друг другу группировках (Ст. 4), решать конфликты, в случае их возникновения, мирным путем (Ст. 5). Договор заключался сроком на 10 лет с возможной пролонгацией по истечению срока действия на 5 лет (Ст. 6).

К соглашению прилагался секретный протокол, по которому стороны договаривались о распределении сфер влияния в Восточной Европе. Финляндия, Эстония, Латвия признавались сферой влияния СССР, границы интересов Германии проходили по северным границам Литвы, при этом учитывались интересы Литвы в Виленском крае. Граница сфер интересов Москвы и Берлина в случае «территориально-политического переустройства областей, входящих в состав Польского Государства» должна была проходить по Висле, Нареву и Сану. «Вопрос, является ли в обоюдных интересах желательным сохранение независимого Польского Государства и каковы будут границы этого государства, может быть окончательно выяснен только в течение дальнейшего политического развития. Во всяком случае, оба Правительства будут решать этот вопрос в порядке дружественного обоюдного согласия». Германия признавала интересы СССР в Бессарабии. Все были довольны достигнутыми результатами. После подписания договора последовал протокольный ужин с тостами за здоровье лидеров двух стран.

Официальная оценка соглашению была дана в передовице «Правды» 24 августа: «Вражде между Германией и СССР кладется конец. Различие в идеологии и в политической системе не должно и не может служить препятствием для добрососедских отношений между обоими странами. Дружба народов СССР и Германии, загнанная в тупик стараниями врагов Германии и СССР, отныне должна получить необходимые условия для своего развития и расцвета». Сообщение ТАСС от 24 августа, естественно, почти дословно повторяло оценки договора, данные партийным официозом: «Он кладет конец враждебности в отношениях между Германией и Советским Союзом, той враждебности, которую старались раздувать и поддерживать враги обоих государств. Идеологические различия, как и различия в политической системе обеих стран, не могут и не должны стоять на пути к установлению и поддержанию добрососедских отношений между Советским Союзом и Германией. В только что подписанном договоре о ненападении, как и в торгово-кредитном соглашении от 19 августа, заключены необходимые предпосылки для расцвета дружественных отношений между народами Советского Союза и германским народом».

В тот же день Риббентроп улетел в Берлин. Визит был коротким, но важным. 23 августа Гитлер принял Гендерсона в Берхтесгадене и с нескрываемой радостью сообщил ему о достигнутом соглашении с СССР. Британский посол разразился размышлениями о том, что «дружба России будет более опасной, чем ее вражда». 24 августа из источника в германском посольстве американский посол узнал о секретном приложении к пакту о ненападении — Штейнгардт немедленно сообщил о разделе сфер влияния в Восточной Европе в Вашингтон. 25 августа Гендерсон известил Галифакса о своем разговоре с Гитлером — канцлер сообщил послу, что не намерен более терпеть Польшу и что проблема Данцига должна быть решена в ближайшее время. Гитлер добавил, что не хочет воевать с Англией и не будет воевать с Россией, так как заключил с ней договор. Дело было сделано.

24 августа Дракс от имени британской и французской миссий сделал запрос Ворошилову — есть ли возможность и желание продолжать встречи, в противном случае англичане и французы незамедлительно покинут Москву «Не откажите также сообщить, — писал адмирал, — желали бы Вы, чтобы главы двух миссий посетили бы Вас сегодня с тем, чтобы проститься с Вами». Ответ был получен в тот же день. Ворошилов писал: «Ввиду изменившейся в последние дни политической ситуации, продолжение бесед военных миссий, к тому же как это опытом доказано, совершенно бесполезных, считаю невозможным. Сочту приятным долгом пожать на прощание руку господину Адмиралу Дракс и господину Генералу Думенк».

Дракс и Думенк были приняты Ворошиловым и Шапошниковым 25 августа. Все было ясно, но Дракс вновь задал вопрос о возможности продолжения встреч. Ворошилов еще раз констатировал — переговоры потеряли «всякий смысл». Прощаясь, маршал заявил: «К сожалению, нам на этот раз не удалось договориться. Но будем надеяться, что в другое время наша работа будет носить более успешный характер. В этот момент, когда мы разговаривали относительно организации единого фронта против агрессии в Европе, польская пресса и отдельные политические деятели особенно энергично и непрерывно заявляли о том, что они не нуждаются ни в какой помощи со стороны СССР. Румыния хоть молчала, но Польша вела себя весьма странно: она кричала на весь мир, что советских войск не пропустит через свою территорию, не считает нужным иметь дело с Советским Союзом и т.д. При этих условиях рассчитывать на успех наших переговоров, разумеется, было невозможно». Дракс, Думенк и Ворошилов высказали надежду, что в будущем сотрудничество будет развиваться в более благоприятных условиях. В ночь на 26 августа миссии покинули Москву.

В тот же день Ворошилов дал интервью «Известиям». Он фиксировал очевидное: «Ввиду вскрывшихся серьезных разногласий переговоры прерваны. Военные миссии выехали из Москвы обратно». Четко была названа и причина разногласий — отказ союзников пропустить советские войска через территорию Польши для совместных действий против потенциального агрессора. «В этом основа разногласий, — заявил маршал. — На этом и прервались переговоры». Интервью завершали правдивые и весьма актуальные и сегодня слова: «Не потому прервались военные переговоры с Англией и Францией, что СССР заключил пакт о ненападении с Германией, а наоборот, СССР заключил пакт о ненападении с Германией в результате между прочим того обстоятельства, что военные переговоры с Англией и Францией зашли в тупик в силу непреодолимых разногласий». Произошло то, что 31 октября 1939 года Молотов в своей речи на Пятой сессии Верховного Совета СССР назвал концом ненормальных отношений между Германией и СССР, «сближением и установлением дружественных отношений» между двумя странами.

В США известие об этом договоре вызвало эффект разорвавшейся бомбы. Рузвельт прервал отдых и вернулся в столицу. Он попытался убедить поляков и немцев в необходимости взаимных уступок, но без особого успеха. Еще больший шок новости о советско-германском сближении вызывали в Токио. На переговорах с Риббентропом Сталин, говоря о потерях японцев в Монголии, отметил, что это — единственный язык, который понимают азиаты. Он добавил: «Впрочем, я сам — один из них — и знаю, что говорю». В Токио шли совещания в верхах, японские и маньчжурские газеты единодушно высказывались о том, что положение на Дальнем Востоке теперь значительно усложнится. Эффект от потери союзника был не менее сильным, чем от новостей о неудачах на Халхин-Голе. Британский посол в Японии сообщал в Лондон: «Все говорит о том, что сообщение о советско-германском пакте о ненападении явилось для японцев сильным потрясением и, чтобы выйти из этого состояния, им потребуется некоторое время». По словам Зорге, впечатление было сильнейшим - это была сенсация: «Нарастает внутриполитический кризис».

Казалось, в Токио вот-вот начнутся огромные перемены. Крейги был уверен — наступает прекрасное время для борьбы за Японию, чтобы отдалить её от Германии и приблизить к Англии. Игра того стоила — у этой страны был мощный флот, армия со значительным количеством опытных солдат и офицеров, «решительный народ, способный к величайшему самопожертвованию». Такой же вывод сделал и временный поверенный в делах СССР в Японии: «Подписание пакта о ненападении между СССР и Германией сильно изменило международную обстановку и спутало все карты японских империалистов, с одной стороны, а с другой — заставило убедиться японский народ в явном провале всей японской дипломатии и внешней политики. В газетах прямо указывается на то, что проводившаяся до сих пор Японией внешняя политика потерпела крах, следовательно, пишут газеты, для Японии сейчас не остается иного пути, как только изменить ее». Премьер-министр генерал Киитиро Хиранума на заседании Тайного совета 30 августа призвал к отставке кабинета и заявил: «Эти события — провал нашей дипломатии, возникший в результате неблагоразумных действий армии». Правительство подало в отставку, новым премьером стал ген. Нобуюки Абэ. Германский посол ген.-м. Ойген Отт был информирован о позиции кабинета. 26 августа, вслед за подписанием советско-германского договора, глава МИДа Арита заявил протест против нарушения секретного приложения к антикоминтерновскому пакту 1936 года. Осима вручил протест не сразу же после получения, а только 18 сентября, на фоне побед германской армии в Польше.

Ключом к поведению Сталина в эти часы были его слова, сказанные Риббентропу: «Русские интересы важнее всех других». Это отношение было единственным разумным подходом к внешней политике нашей страны. В конце августа 1939 года это означало снятие для СССР угрозы войны на два фронта. Окруженную на Халхин-Голе японскую группировку можно было добивать. Она не была пассивна и постоянно пыталась прорваться. Советское командование около 60 раз обращалось к окруженным с предложением сдаться. Ответа не было. Противник отчаянно и храбро оборонялся. Впрочем, это уже была борьба обреченных. 1 сентября ТАСС сообщил о том, что 21-28 августа предпринимались многочисленные попытки прорвать окружение как извне, так и изнутри кольца блокады, но все они были отбиты. В ночь с 28 на 29 августа остатки окруженных были уничтожены, японцы были изгнаны с территории Монголии. По японским данным, это произошло к 31 августа. От 23-й пехотной дивизии генерал-лейтенанта Камацубара осталось около 400 чел.

28 августа советское командование издало приказ по армейской группе с благодарностью за победу: «Японская военщина получила новый предметный урок, который отрезвит зарвавшегося и неумного нашего соседа. Товарищи! Все рода оружия, все наши части действовали геройски, соревнуясь в доблести, мужестве и самоотверженности. Наши храбрые стрелки-пехотинцы огнем, штыком и гранатой окончательно и бесповоротно очистили от врагов землю Монгольской Народной Республики и защитили нашу Советскую Родину. Наши сталинские соколы днем и ночью беспощадно истребляли врага в воздухе и на земле. Наши доблестные танкисты огнем и гусеницами стирали с лица земли самурайскую нечисть. Наши славные артиллеристы меткими ворошиловскими залпами сокрушили японскую погань». 29 августа Ворошилов поздравил «доблестных защитников Советской Родины, славных бойцов Халхин-Гола с блестящей победой над японскими войсками».

Захваченные красноармейцами окопы противника были забиты телами — в нестерпимом летнем зное на бывших японских позициях стоял страшный трупный смрад. Трофеями победителей стало около 12 тыс. винтовок, 400 пулеметов, 200 орудий, 100 автомашин и т.д. По официальным данным в ходе боев потери советско-монгольских войск составили 18,5 тыс. чел., потери японцев оценивались советской стороной в 61 тыс. чел. По данным современных исследователей — только Красная армия потеряла в ходе 9 703 чел. убитыми и умершими от ран, потери ранеными, контуженными, заболевшими составили 15 952 чел. По мнению японцев, их потери были ниже — между 52 и 55 тыс. чел. (по разным источникам), а наши выше — до 25 тыс. чел. Но в любом случае японские дивизии, принимавшие участие в боях, были жестоко наказаны. 23-я дивизия потеряла 79%, 72-я — 78,5% и 64-я — 69%, 13-й полк полевой артиллерии — 76% личного состава.

Тем не менее продолжались бои в воздухе. Японская авиация не прекращала налетов на монгольскую территорию. В связи с этим утром 30 августа командование 1-й Армейской группы, в которую были сведены советско-монгольские войска, обратилось в Москву с просьбой разрешить нанести удары по ближним аэродромам противника на маньчжурской территории. Через два часа после запроса пришел запрет — Ворошилов категорически распорядился действия авиации «ограничить пока территорией МНР». Очевидно, полной уверенности в том, чем все кончится, пока еще не было. 5 сентября командующий 6-й японской армией отдал приказ о подготовке к новому наступлению. В нем, в частности, говорилось: «В армии все сверху и донизу проникнуты решительным наступательным духом и уверены в неизбежности победы. Армия всегда и всюду готова подавить и уничтожить противника с верою в своего первого маршала — императора». Бои в воздухе продолжались вплоть до 15 сентября. Было ясно, что удар, который получила Квантунская армия, не исчерпал возможностей Японии — её дальнейшее поведение оставалось непредсказуемым. До Халхин-Гола, по словам британского историка, война против России являлась желанной целью японской армии, после — «японцы решили оставить Россию в покое». Это правильное суждение нужно понимать образно.

Олег Айрапетов