В последние годы на просторах Интернета, да и в печатных изданиях часто встречается тезис о том, что история-де наукой не является. История – это «жанр литературы или беллетристики», «совокупность ссылок на авторитеты и не более того» и т.д. Кроме того, повсеместны утверждения о продажности или просто беспомощности профессиональных историков перед лицом тайн прошлого, о некоем заговоре профессионалов – «официальных историков», якобы всячески стремящихся скрыть от общественности истинные события минувших веков. Очевидно, что подобные мысли являются отражением мировоззрения какой-то части (и судя по всему довольно немаленькой) читающей и пишущей аудитории. В чём же их истоки и к каким выводам они ведут?
Критиканское отношение к истории и историкам-профессионалам в настоящее время имеет своими истоками явления многоуровневые и разной степени очевидности и осознанности (в том числе, и самими «критиками»). Начнём с наиболее бросающихся в глаза. Здесь можно, пожалуй, можно выделить следующие моменты.
1. Кардинальный идеологический перелом рубежа 80–90-х гг. В глазах многих тот факт, что в одночасье были похерены все те идеологические опоры и скрепы, что так настойчиво доселе утверждались, в том числе и историками, породило недоверие к последним. От смены одной парадигмы на другую не изменилась, например величина ускорения свободного падения или температура кипения воды, прежним осталось число π. А вот в истории в глазах общества в одночасье поменялось всё: одни и те же люди вдруг стали называть чёрным то, что прежде называли белым и наоборот. Как тут не вспомнить сакраментальное задорновское «Россия – страна с непредсказуемым прошлым»! И не имело принципиального значения то, что люди эти в подавляющем большинстве историками-профессионалами не являлись, а были журналистами, публицистами, партийными бонзами и т.д. В глазах большинства, увы, историк тот – кто умеет говорить о прошлом с апломбом, и чем громче он при этом кричит, тем больше его познания.
2. Здесь мы подходим ко второму моменту. Неумение большинства отличать историю как науку от истории как составной части идеологии. Между тем, это, как говорится «две большие разницы». Выражение «история – служанка политики» часто огульно приписываемое то М.Н. Покровскому, то В.И. Ленину и К. Марксу относится именно к идеологии, а не к науке. Последнее, конечно, не означает того, что все без исключения историки – рыцари без страха и упрёка. Среди них, как и среди представителей любой социальной группы или профессии, немало конъюнктурщиков и приспособленцев, в том числе (и особенно) среди историков «околомедийных». Вот только отождествление личности конкретного историка с дисциплиной-историей – пример грубого нарушения законов формальной логики или когнитивного искажения.
3. Слабое представление об особенностях научного исторического познания в принципе. История-наука – это не учебник по истории для 11 класса. Да, в отличие от математики или физики она пишется относительно «человеческим» языком. В ней нет обилия формул и расчётов, приводящих в священный трепет среднестатистического обывателя и не позволяющих ему отказывать в статусе науки естественным дисциплинам. Но это не означает отсутствия у истории собственной методологии. «Критики» истории в подавляющем большинстве случаев просто не имеют о ней представления. Принцип историзма, внутренняя и внешняя критика источника, метод параллельных источников, тенденциозность документа и т.д. и т.п. для дилетантов чаще всего – пустой звук. Напрочь отсутствует и понимание необходимости историографических обзоров, трактуемых как слепое следование авторитетам. Абсолютно не доступно их уму и то, что если историк ссылается на мнение предшественника, то это ссылка не на сакральный «авторитет», а на определённый комплекс фактов и доказательств, который исследователю представляется верным, и повторять который целиком он просто не может себе позволить. Сюда же следует отнести и неумение различать объективную (найденные факты) и субъективную (интерпретации и оценки) составляющие исторических исследований; непонимание того факта, что последняя – неизбежна в исследовании истории и происходит от особенностей объекта исследования (каковым является общество). Как следствие – и непонимание того, что несогласие с субъективной интерпретацией не отменяет объективных фактов.
В принципе объём знаний уже на уровне первого курса приличного исторического факультета обеспечил бы сокращение квазиисторических измышлений и их апологетов минимум на три четверти. Например, никому не пришло бы в голову говорить о необходимости продления русской истории на пять с половиной тысячелетий на том основании, что счёт годов в «Повести временных лет» отстоит от такового от Р.Х. на 5 508 лет. Особенно умилительно слышать подобные аргументы от современных неоязычников, если учесть, что соответствующий расчёт вёлся в средневековье от библейского сотворения мира, а к нам пришёл из Византии с принятием христианства. Многим вправило бы мозги понимание отличий летописи, списка, свода и редакции. Сторонники неохронологии хотя бы в первом приближении представили себе, каково это подделать хотя бы один древний или средневековый документ и т.д. Измышления эти в подавляющем большинстве дики для человека даже мало-мальски знакомого с историческим знанием.
4. Полное или близкое к тому незнакомство с современной историографией. К сожалению, в современной России в основном утрачены традиции публикаций научно-популярной литературы по истории. Их место преимущественно заняли книжки в жанре т. н. фольк-истории и в некоторых случаях издания дореволюционной научной исторической литературы (до С.Ф. Платонова включительно). Тиражи современной научной литературы, как правило, мизерны, да и лёгким чтением назвать их проблематично (в особенности по вспомогательным историческим дисциплинам типа археологии или смежным наукам типа исторической лингвистики). Отсюда – иллюзия застревания отечественной исторической науки на дореволюционном уровне.
Перечисленные причины критиканского отношения к исторической науке в общем-то лежат на поверхности и так или иначе в той или иной комбинации, неоднократно озвучивались и до нас. Однако есть ещё одна причина. Она, с одной стороны, менее очевидна, но с другой – ещё более глобальна и касается не только России и не только истории.
5. Общефилософский и общеметодологический парадигмальный кризис. По сути дела, вся западная философия XX века, как и непосредственно связанная с ней методология, развивалась более или менее явно как противовес диалектическому (и историческому) материализму. Здесь не будем рассуждать, хорош ли в принципе диалектический (и исторический) материализм. Однако одна из его ярких черт – гносеологический оптимизм. Последний был отброшен огромной частью западных философов вместе с диаматом и истматом, а также присущим им признанием неких объективных законов развития (в том числе, и исторического). Что мы имеем «на выхлопе»: самые разные сочетания постпозитивизма, неокантианства и постмодернизма, одной из общих черт которых является релятивизм. Любое знание, любая мораль, любая оценка относительны. Одно (или одна) ничуть не хуже и не лучше другой. В социальной жизни выражением этого является, в частности, концепция безграничной толерантности, в научной – агностицизм или отрицание истины как таковой. Естественным наукам сопротивляться этому процессу пока легче, поскольку элемент объективного знания, а значит и аксиоматической определённости в них, само собой, значительнее, а вот общественным приходится совсем туго. Впрочем, подавляющему большинству критиков истории и невдомёк, что, отрицая научность истории, они, если хотят быть логически последовательными, должны признать все современные либеральные ценности. Паче того, почти все они выставляют себя ярыми недругами последних. Чем не парадокс?!
Каковы же последствия критиканства по отношению к профессиональной исторической науке? Заметим, именно профессиональной, а не официальной. Официальной может быть именно идеология, а не дисциплина.
Они вполне ясны. Раз история не наука, то и учить её профессионально не надо. У всякого есть основания вполне экспертно высказываться по поводу событий прошлого, не утруждая себя постижением соответствующей методологии. Тут, впрочем, возникает парадокс: раз история – не наука, то какого рожна вы в неё лезете? Вот, представьте. Условный гражданин Иванов считает, что гадание на кофейной гуще – не наука. При этом он считает, что гражданин Петров гадал на кофейной гуще неправильно. Правильно гадать так-то и так-то. Это же просто идиотизм!
Впрочем, некоторые «критики» тоньше. «История – пока не наука, – говорят они. – Настоящие науки – только естественные. Историю можно сделать полноценной наукой только применив в ней методы естественных дисциплин». И вот уже историками становятся физики, химики, математики и т.д. И плевать, что объекты изучения принципиально различны! Что человек – не математическая единица, а общество – не популяция леммингов. Подобный редукционизм почему-то ни к какой другой области познания не применяется со времён механистического материализма. Биологические процессы несводимы к химическим, а химические – к физическим. И только общественные можно низвести хоть до цифры, не боясь обвинений в вульгаризации.
Стимулов отказывать истории в статусе науки по сути два. Либо это желание самому заняться ей, не имея соответствующей подготовки и навыков, либо отрицание объективных закономерностей общественного развития. Действительно, если объективные закономерности есть, есть область системных знаний, профессионально занимающаяся их изучением с использованием общенаучных и специфически присущих ей исследовательских методов, то она и есть наука. Её изменчивость – тоже отнюдь не аргумент против научности: как и всякая наука история эволюционирует и развивается, уточняются получаемые ей факты и их связи. И понимание это в обществе поможет ему освободиться от мракобесия.
Оценили 18 человек
32 кармы