ИСКАТЬ СЕМЕРЫХ - 2

ИСКАТЬ СЕМЕРЫХ

Из цикла «Записи на ночь»

Борис Ихлов

Я не запомнил, на каком ночлеге

Меня пробрал грядущей жизни зуд.

Качнулся мир, звезда споткнулась в беге

И заплескалась в голубом тазу…

«Для того, чтобы человеку хорошо прожить свою жизнь, он должен знать, что он должен и чего не должен делать. Для того чтобы знать это, ему надо понимать, что такое он сам и тот мир, среди которого мы живем».

Что за чепуха! Кто укажет, что делать и что не делать? А что захочет человек делать? До середины жизни человеке ничего не знает и ничего не понимает. Разве Толстой сам понимал, что такое капитал, что такое абстрактный труд, что такое квант, теория относительности, уравнение Циолковского или закон Слайфера, будущий закон Хаббла? Нет, конечно. А о ДНК, о цепной реакции или об антибиотиках не мог и догадываться. Но даже в конце жизни человек понимает, что он еще ни черта не понимает.

А что значит «хорошо»??

С 1991 по 2000 год из России только США уехали примерно 3 млн человек. Они не возвратились даже тогда, когда весь мир стал планетой Плюк.

Разве те, кто уехал – знали, что они должны делать, а что не делать?

Вообще… практика – выше теории. «Каждый практический шаг дороже дюжины» размышлений, как будет правильно, а как неправильно.

***

Были такие кругленькие коробочки для обувного крема. Когда крем заканчивался, мы набивали коробочку землей, получалась пешка. Расчерчивали мелом асфальт на квадраты и играли в классы - нужно было одной ногой, стоя на той же ноге, перепнуть пешку из одного класса (квадрата) в другой, не встать на обе или на другую ногу и не наступить на линию. Очень сложно было «выбивать», когда пешка становилась совсем рядом с линией: нужно было подпрыгнуть, стукнуть ногой узкую пешку так, чтобы она точно перешла в другой класс, и при этом в том же движении вернуть ногу на место.

Мы с Санькой из соседнего подъезда были чемпионами двора и Пьяного двора, что был рядом.

С играми не было проблем, меж домами - футбольная площадка, с воротами, две металлические стойки для волейбольной сетки, в двух шагах стадион "Молот" с открытой баскетбольной площадкой, у дома два шахматных столика (вечером - домино). Зимой – хоккей с мячом. И с шайбой – на школьном стадионе. Кому совсем невмоготу, могли записаться в секцию плаванья, стрельбы или в танцевальный кружок в ДК им. Ленина, рядом со стадионом.

Но нам не хватало, мы изобретали. Шпана строила домики из досок, потом всей кучей набивались в построенное жилище и дымили папиросами.

Конечно, "нагонять" мяч, ножички, чарочки (на деньги).

Еще рядом стройка, мы оттуда не вылезали. Карбид, вар, доски, гвозди, кирпичи, цемент, трубы - всё становилось нашими игрушками.

Если ножиком вырезать из деревяшки что-то вроде приклада, из нее и из узкой трубки можно состряпать "дуру", с капсюлем, спусковым устройством из резинки и алюминиевой проволоки и с небольшим пороховым зарядом. Порох – желтая сера, можно было добыть у зоотехников под видом кормовой добавки. Селитра - со спичек соскоблить. И древесный уголь. И пулять шарикоподшипниками. Убить не убьешь, но внушает.

А прятки в недостроенных домах!

Негров мы не видали. Совсем.

Маленькие девочки протыкали цветы мальв спичками и делали из них кукол.

Мальвы мы в куклы не превращали. Мы их сажали. Еще два десятка разных цветов, по всему городу, ноготки, анютины глазки, альпийский орлик. Хобби у нас было такие. Называлось «юные коммунары». Еще за домом на пустыре сооружали что-то вроде сцены и ставили спектакли-сказки. Еще собирали много-много макулатуры и металлолома, на 1 мая и на 7 ноября вставали в 4 утра и развешивали на деревьях по всему двору купленные на свои деньги воздушные шарики. Взрослые просыпались - ба, а их уже поздравили.

Но самым крутым был поход в магазин хим. реактивов на улице газеты «Звезда»... Своими руками состряпать тринитротолуол, закатать в глину и высушить, взрывпакеты, красивенькие такие, с пламенем от медного купороса, вулканы из бихромата аммония... Всё ж открыто публиковали в журнале "Химия и жизнь"! Легче всего пропитать нашатырным спиртом и раствором йода промокательную бумагу, высушить ее на батарее, затем осторожно свернуть и подложить под ножку стула училки. Эффект потрясающий.

Мой школьный приятель смачно живописует, как мы с ним развлекались со взрыв-пакетами в математическом лагере.

И была еще такая резина – ух, какая резина! Приличные люди делали из нее авиамоторы для моделей, несколько скрученных резинок давали полет на 2-3 минуты. А наша дворовая шпана – не то, что рогатки – даже смешно. Арбалеты!

А кондёры?! На 10 мкф, только не электролит, а с алюминиевой фольгой, зарядить в розетке, проткнуть гвоздем стул училке и просунуть туда проволочки от кондёра. Тоже интересно понаблюдать.

Шпана постарше развлекалась "шарманками", самодельными радиопередатчикам (всё ж опубликовано в журнале "Техника молодежи"!), либо сами что-то орали на весь эфир, либо крутили музыку. Но их менты гоняли.

В хрущевках на окнах в внешней стороны были каменные желоба, на других окнах – металлические выступы с краями. Жильцы ставили в выступы горшки с цветами, а в каменные желоба насыпали землю и сажали цветочные семена – чтобы весной, летом и осенью дом выглядел красиво.

Через несколько лет после того, как жильцы нового дома получше узнавали друг друга, желание украшать дом пропадало само собой.

Видом спорта было бесплатное проникновение в киношку в полушаге от дома. Порой перед фильмами крутили мультфильмы. Цветные. А летом, когда родители нас отправляли в деревню, мы с местными шли на групповуху: ночью или в отсутствие хозяев обирали сады и огороды богатых сельчан. "Созрели вишни в саду у дяди Вани..."

Как быстро забываются имена любимых! Ну, не могу вспомнить…Как ее? Маша, Юля, Катя…В Верхней Курье мы играли вместе с сельскими детьми в «мигалки»: становились рядком по парам, сзади стоящий обнимал за талию впереди стоявшего. А тот, кто «галит», стоял перед этим рядом и подмигивал одному и впереди стоящих. Впереди стоящий должен был вырваться и убежать. Тогда галить выпадало позади стоящему. Но он мог и удержать! В Юлю, Катю или Машу я влюбился бесповоротно, и мне всегда хватало реакции ее удержать. Да она и не старалась вырваться. Я обнимал ее за талию и тихонько целовал в затылок – педофил несчастный. Стукнуло мне тогда целых три года.

Расставание было решительным и коротким: мама усадила меня на речной трамвайчик, увезла в город, и с любовью было покончено.

Но уж имя второй-то я запомнил! Об этом ниже.

***

Прозвища давали всем. Длинный, Толстый, Ушастый, Косой, Крыса, Шнобель и пр.

Мой знакомый на химфаке ПГУ – Жбан. Потому что крупный. Однокурсник Лёва Смирнов – Пузырь. Другой однокурсник, Шатунов – Пузырь №2. Шибко выпендривались, надувались, как лягушка. У маршала Жукова было прозвище Мясник. У одного преподавателя биофака ПГУ – Удавчик. У Горбачева - Минеральный секретарь, Сокин сын. У Юли Тимошенко – бледная с косой. У Сталина в том числе: Бесошвили, Рябой. Президент Уганды Иди Амин – Большой папа. Милей – Псих, причем со школы. Маргарет Тэтчер – Атилла-курица (каламбур от Атилла-гунн). Байден – Сонный Джо. Рыжков-старший – Плачущий большевик. Ельцин – Бревно. Дмитрий Медведев – Айфончик, Полный ноль (нулевая доза алкоголя для шоферов). Чиркунов – Чиркуноль. Потанин – Вова-доллар, Вова-два процента. Полковник Коваленко, преподавал нам в ПГУ тактику – Медный таз. Майор Плащевский – Клещевой энцефалит.

Об остальных умалчиваю.

И даже Кюхельбеккера звали Кюхля.

Но это не путь. Это солянка сборная. Это вырождение.

В кружке «Затейник» при телестудии меня звали «Зародыш». Потому что был слабенький.

Во дворе – разумеется, Очкарик.

В школе – Арифмометр, Ихлушка и, естественно, Жених. Жених и невеста поехали по тесто.

В баскетбольной секции – ироничное прозвище Основнуха (т.е. включенный в стартовый, основной состав).

После фильма на долгие года накрепко привинтилось «Колька-килька».

В одном стройотряде приклеилось имечко «Надзиратель». Лентяев шибко гонял.

Когда вел уроки по физике в школе, дети припечатали «Борисом Лазеровичем». Вместо Лазаревича.

В Москве в командировках жил под фамилиями Бурылов, Жданов и Симонович. Причем это были не просто кликухи: в институтах, где мне надлежало появляться, мне выдавали настоящие документы, куда клеили мою фотографию. По тем же документам жил и в ведомственных общежитиях.

В секции туристов – Старый Боб.

Подпольные клички и псевдонимы: Родион, Петровский, Максим, Максим Спешилов, Шкляревский, Мария Петровых, Семен Герье. И неофициальное, у меня за спиной – Француз.

Под каким псевдонимом прохожу в разработках КГБ – ФСБ – не ведаю.

Путь Карлито… От Карлоса Кастанеды. Вместе с товарищем Ламме.

Интересно, что напишут на могиле. «Зародыш»?

***

Конечно, изобретали мы в юном возрасте кое-что посерьезнее. Детской преступностью в рабочей Мотовилихе занимался Арон Абрамыч Дубравицкий. Но это уже другая история. Одна только битва меж речниками и шпаной чего стоит.

Дело было так: как-то уголовный авторитет Камена прогуливался с приятелями ночью по Северной дамбе. На беду компания наткнулась на девочку, девочка припоздала на транспорт и шла домой пешком. Девочка понравилась Камене, и он решил ее отыметь. Но не удалось. Какой-то шкет из речного училища, что на самом верху Северной дамбы, тоже прогуливался ночью и напоролся на уголовников. Шкет вступился, его, конечно же, отметелили. Избитый вдрызг шкет вернулся в училище, весь первый курс дисциплинированно прибыл на место происшествия и размазал Камену с дружками по асфальту. Один смог смыться и привел мотовилихинскую шпану. Шпана порвала речников в клочья. Тогда пришел второй курс речников и дал шпане прикурить. На подмогу прилезла разгуляевская шпана, со стороны речного училища – старший курс. У речников ремни с пряжками, у шпаны ножи. Много народу полегло с обеих сторон.

Менты вмешиваться боялись, настало утро, а транспорту хода нет, дамба запружена сражающимися. Пригнали воинскую часть, солдаты штыками разогнали храбрецов.

Я уже писал об этом в книге «Другая история».

Девочки у нас во дворе были самого разного толка. Кто ушел на завод, кто в торговлю, а одна миловидная девка, Кристина, стала подстилкой для чиновников завода им. Ленина. В бане их обслуживала. «Чем Матренистее мама, тем Анжелистее дочь».

Но были, знаете ли... Им было не до кукол! Их детство - муштра. Подъезд в углу дома - Лежнёва (фортепиано), угловый подъезд примыкающего дома - красавца Люба Гитович, будущий врач, подъезд слева - Наташка Булычева (скрипка). Соседи сверху: Наташка Кобелева - живопись. ее сестра Маринка - будущий истфак универа... Последний подъезд - Галка Ероцкая, будущий врач, первый подъезд примыкающего с другой стороны дома - Лорка Пономарева, будущий врач...

Наташка Кобелева с 5-го этажа была моей второй страстью. Драма разворачивалась в песочнице, на дворовых клумбах (рвал по ночам ей цветы) и в фонтане в рядом расположенном Пьяном дворе – вместе плескались там от души. Когда я основательно подрос до 4-х лет, папа подарил мне игрушечный ППШ с лентами, на которых были приклеены капсюли – для треска. Я прибежал на 5-й этаж похвастаться перед Наташкой. Но меня к ней не допустили. Как потом объяснили соседи: мама Кобелева сказала, что по статусу моей семьи я не дотягиваю до Наташки, статус наташкиной семьи был выше.

Это было мое первое столкновение с системой под названием Советский Союз.

Как знать, если бы… Как знать!

Всё было в полушаге или в двух шагах: больница, другая больница, третья больница, четвертая… Школа, стадион, кинотеатр, три продуктовых магазина, почта, остановки автобусов и трамваев.

Это был бедный, убогий мир, где ничего не происходит. Там не то. чтобы в тучах не прятались скалы, просто там ничего не было ни для ума, ни для души.

Зато как наливалась, как заполняла душу сирень под дождем на даче, как пахли тополя и березы во дворе после июльской грозы. Первый снег выпадал как праздник. А знаете ли вы, как легко бывает в зимние каникулы, не нужно завтра в школу, морозно, ты один во дворе, падает снег, снег хрустит, забирается в валенки, никто тебе не мешает. Еще не возникает желание вырваться з этого проклятого прямоугольника из шести домов, оно придет позже, когда каникулы осточертеют, когда все, кто тебя окружает, уже не будут тебе мешать, а станут ненавистны.

Это был мир подлёдного лова, дач, машин, гаражей, профсоюзных собраний с синхронным подъятием рук и браков по расчету. «Меня учили: крыша - это крыша, груб табурет, убит подошвой пол. Ты должен видеть, понимать и слышать, на мир облокотиться, как на стол».

Мир будто бы и неплох был, будто бы правильным был. Спокойным, стабильным. Но мы порой чуть-чуть приоткрывали занавес и чуяли, что за смрад исходит из-за кулис. Вся страшная беда состояла в том, что никто кроме нас этого знать не желал. Никто не хотел слушать, как у железного мира отваливаются шестерёнки.

«Вернутся ли когда-нибудь та свежесть, беззаботность, потребность любви и сила веры, которыми обладаешь в детстве? Какое время может быть лучше того, когда две лучшие добродетели — невинная весёлость и беспредельная потребность любви — были единственными побуждениями в жизни?» -

Ну уж нет, спасибо, Лев Николаевич. Никогда не хотелось вернуться в детство. И даже в отрочество. Вернуться к слабости, забитости, глупости, неприкаянности, никчемности? К тому одиночеству? Ко всем тем детским болезням, к постоянным больничным кабинетам, к бесконечным уколам, вырванным зубам, к многочисленным воспалениям легких, к глотанию кишки, лямблиям, вырезанию гланд, к барию в кишечник?

Вылечился - только в стройотрядах.

А в ту пору… бежать было некуда, оставались телестудия и книги из отцовой библиотеки. Сначала перечитал все сказки: русские, украинские, казахские, грузинские, вьетнамские, татарские, китайские, Шарля Перро, братьев Гримм, Андерсена, Гоголя, Александра Волкова, Лазаря Лагина, Александра Беляева, Карло Колоди («Приключения Пиноккио»), Сельмы Лагерлёф, Бажова, Джанни Родари и даже, прости господи, Евгения Пермяка. Через много лет я не мог найти в библиотеке ни одной из этих книжек – они исчезли неведомо как и куда.

Затем плавно перешел на фантастику, обильно представленную в библиотеке. Дело осложнилось, потому что среди книг Шекли, Бредбери, Каттнера, Саймака, Пьера Буля, Лема, Ефремова, Азимова, Воннегута, Чапека – было море низкопробной чепухи. Всю ее я перечитал до корки, отнял часть жизни у самого себя.

После «Властелина мира» я, маленький бабник, решил стать радиофизиком. Нет, действительно: включил излучатель в розетку – и она влюбилась… Кто ж от такого откажется?! «Открытие себя» Савченко однозначно определило меня как будущего биохимика. Но, поскольку практически во всех фантастических книгах космические корабли бороздят просторы Метагалактики, стало очевидно, что от космологии мне не отвертеться. Словом, любил в детстве мясо страуса, сметану и чай с бизе, это и определило мои музыкальные вкусы.

Мир русской литературы мне открыли «Реалисты» Писарева. Когда уже поступил на физфак. Тогда же случайно начал понимать, про что пишет Пастернак: «Рояль дрожащий пену с губ оближет…»

А вот школьная литература ума не прибавила. Вообразите: предпочитал фантастику Достоевскому! Но любил читать вне программы, тайком таскал книжки из библиотеки и увозил на дачу в Верхнюю Курью. В то время отец пытался подогреть мой интерес к естественным наукам, заставляя сушить гербарии и определять цветы, злаки, виды листьев по справочнику: «пальчато-перисто-рассеченные»… Привозил разные минералы – уральские самоцветы, химичил со своими реактивами и совал под нос учебник по количественному анализу.

Но мне было уже не до наук. Кое-что стало для меня измлада и труд, и мука, и отрада… «Дело Артамоновых», «Обрыв», «Милый друг», «Триумфальная арка», «Три товарища», «Исповедь сына века», «Консуэло», «Немного солнца в холодной воде», «Чалыкушу – птичка певчая», а уж рассказы Хемингуэя… В 6-м классе ОНА САМА дала почитать «Демона». Кто ж у нее демон-то, кто совратитель? - терялся я в догадках. Может, из старших классов?

Ноги к полу не прилипали, Лев Николаевич, но что-то похожее - было.

И если б не Славка Федорович из углового подъезда, который меня, семиклашку, уволок в университет на школу юных физиков для восьмиклассников – неизвестно, как бы дело повернулось. Как знать, как знать.

***

Нет, не единой физикой жив человек. Так вот, возвращаясь к Хемингуэю.

Похоть – один из семи смертных грехов. Смотрели «Амаркорд» Феллини? Во-от…

Жадность, тщеславие – можно согласиться. Но почему гордыня? Нет, гордость, пишет Шарль де Костер. Тиль Уленшпигель именно так искал семерых.

Чревоугодие – что ж в нем плохого? Просто есть человек хочет.

Лень? «И праздность вольная, подруга вдохновенья».

Лень? Да как же не лениться, как не отлынивать от отупляющего, обезличивающего конвейера?! Вот откуда взялся Емеля на печи. Уберите конвейер – и лени не будет, а будет интерес великий!

Зависть. Почему не завидовать хорошему?

Почему гнев и печаль - грех? Нет, гнев и печаль не грех!

Почему похоть? Нет, любовь. О ней вся русская литература. Русская, да вся мировая литература не считает любовь грехом, даже любовь к жене ближнего своего. И даже соитие не считает грехом!

С 2001 по 2011-й из России в США уехало примерно 0,8 млн. человек, с 2011 по 2019-й – еще 2 млн.. А куда теперь? Вся планета – Плюк.

Возвращаются единицы. И как по другому-то. Немецкие коммунисты бежали от фашизма в СССР, а он их всех передал Гитлеру «из высоких политический соображений». Гитлер их отправил концлагеря.

И так до сих пор. В 2014-м - 2017-м ополченцы Донбасса порой оказывались в России, и по просьбе Порошенко ФСБ их передавала Киеву. А дальше они попадали в подвалы СБУ, где их пытали.

Нет, не кончен путь Карлито.

А вот этот огонь, что как ударная волна толкает узнать – это восьмой грех? Ведь пути господа неисповедимы, ведь нужно верить и не пытаться знать.

А вот этот огонь – взорвать устои, вырваться за рамки прямоугольника, вместо смирения – это девятый смертный грех.

Не нужны цитаты из Руссо и Лессинга, Канта и Рамакришны, Лев Николаевич!

Остаются только эти два смертных греха, этот ясный огонь.

Мы не знали, что будет после взрыва. Надо было, подобно Наполеону, сначала ввязаться в драку, или, как говорил Мамардашвили, «пройти».

Увы. Практика оказалась против нас.

Апрель 2025