НЕ ГРЕХ.

Несмотря на шум и визги патриархов и мадонн, пресвятейший папа римский людям разрешил гондон. Разрешил в своем декрете в три пергаментных листа — то, что числились в запрете от рождения Христа. То, что силы не жалея, корчевали как могли — словно ересь Галилея про вращение Земли. "Смело пользоваться будем, я решил закрыть вопрос!" — как-то так примерно людям Прометей огонь принес.

"Он, гондон, маячил где-то, смуту делая в умах. Им пугали малых деток в католических домах. Был он с самого начала — много тысяч лет ему. Ох, не яблоко вручала Ева парню своему! В красоте иносказаний мы забыли суть греха: нет за фрукты наказаний, фрукты кушать — чепуха. Мы молчим, сказать не смея, а ответ при этом прост: Ева встретила не змея — шкурку змея в полный рост. И тогда, весь род карая, заявив, что это грех, выгнал нас Господь из рая. И берет туда не всех.

Кто в пристрастии к гондонам перед богом виноват, с тех времен с посмертным стоном направлялся прямо в Ад. Там гондононосцев грешных всех ждала сковорода: и без следствия, конечно, и без Страшного суда. Люди, что его надели, были прокляты, пардон. Был до нынешней недели адской ересью гондон.

Нынче люди все с приветом, ничего святого нет. И гондон на фоне этом — безобиднейший предмет. Нынче хоть горбушку хлеба у детей не отбирай — и уже пойдешь на небо, и уже годишься в Рай. Совести у граждан мало — только гадости в душе. Снизил проходные баллы в рай Господь давно уже. Вон чего творится в мире: все давно огнем горит, всем бы лишь бабла натырить, да свалить на Бейкер-стрит. Я, — понизил голос папа, — сам не против, только за. Но, наверное, пора бы правде посмотреть в глаза. Со времен начальной школы среди вас любой, пардон, независимо от пола откровеннейший гондон. Мы погрязли среди пьянок, затерялись среди тьмы. Мы венчаем лесбиянок, голубых венчаем мы. Мы, не делая секрета, в папском бизнесе своем алкоголь и сигареты без налогов продаем. Мы качаем сплошь и рядом — и программы, и кино. Тут, конечно, муки ада за гондон давать смешно. Нам гондон — родной и милый. Средь католиков-отцов половина педофилов, например, в конце концов! И чего теперь? И что нам? Я бы так сказал за всех: слава богу, что с гондоном! С ним уж точно меньше грех! За гондон теперь от силы — плюс ступень у входа в рай. Хоть гусей иди насилуй — только СПИДом не хворай! Нам ли, благородным донам, чувствовать себя в грехе? Я вот сам хожу с гондоном, мало ли чего, хе-хе..."

Объяснял понтифик строго, был суров как никогда: "Нет, — сказал, — в гондоне бога. Но и нету в нем вреда! Пусть гондон противный с виду, но в карманчике плаща он и бог тебя от СПИДа сберегают сообща.

Вот на юношеской фотке я иду в военкомат: мой гондон, зубная щетка, аусвайс и автомат. Я от Рейна и до Дона поучаствовал в войне. И ношение гондона сильно грело душу мне. Наполняла душу вера, словно ряженка бидон. Хоть и был не по размеру папин старенький гондон. Был на севере, на юге — среди пороха, огня. Сделал, сделал Гитлерюгенд человека из меня! Мы с зенитным батальоном прошагали полземли. Каждый немец был с гондоном — мы иначе не могли. Девки собирались в стайки и глядели из окон. Я кричал им: "Млеко, яйки!" — и показывал гондон. Я надеялся, молился, ожидал благую весть, но гондон не пригодился — девки прятались, как есть.

А когда американцы привели свои войска, я задумал с личным ранцем дезертировать слегка. Много дней я полз на брюхе и петлял под градом пуль. И почти вернулся в Мюнхен, но нарвался на патруль. Дали по лицу перчаткой, обыскав со всех сторон. Видят: в Библии закладкой — запечатанный гондон. И сказали по-английски: "Этот парень без греха! Он, наверно, папа римский! Брысь отсюда! Ха-ха-ха!" Так что верьте и не верьте — пропустили за кордон. Так спасли меня от смерти сам Господь и сам гондон. С этой фотки на картоне как бы говорят глаза: люди, нет греха в гондоне! Лично я — всецело за!"