СОВЕцКИЕ БУДНИ-БЛУДНИ.

ПРО ОСОБО БДИТЕЛЬНЫХ ТОВАРИЩЕЙ

«Доносительство наряду со шпиономанией и массовыми репрессиями считается неотъемлемой частью истории сталинского СССР. Это явление приобрело огромные масштабы: граждане писали доносы на своих коллег и соседей, мужья — на жён (и наоборот), дети — на родителей. Неприятностями грозили не только невовремя рассказанный политический анекдот или замеченное недоброжелателями «морально-бытовое разложение». Многие оказывались в тюрьме или вовсе получали «высшую меру» по навету.

Донос по службе

«Мы без конца проклинаем товарища Сталина, и, разумеется, за дело. И все же я хочу спросить — кто написал четыре миллиона доносов?» — эту цитату писателя и публициста Сергея Довлатова часто вспоминают, когда речь заходит о феномене доносительства, получившем широкое распространение в 1930-е годы. В действительности даже приблизительное количество доносов, написанных в сталинском СССР, определить невозможно. Одна из причин заключается в том, что часть архивов НКВД по-прежнему засекречена. При этом наверняка можно сказать, что это явление было действительно массовым — множество примеров доносительства дошло до наших дней.

Вместе с тем вклад добровольных доносов в сталинские репрессии, по мнению многих историков, часто переоценивают — примером может послужить та же цитата Довлатова. «Донос не был движущей силой террора, но это важная, простая и довольно эффективная опора — если к доносу прибавить секретные сведения или сводки на человека, то получится работающий механизм», — рассказывает историк и сотрудник «Мемориала» (Фуууу! организация признана в РФ иноагентом, ликвидирована по решению суда.) Сергей Бондаренко.

Современные исследователи, которые занимаются изучением сталинской эпохи, делят доносы на несколько видов. Некоторые считают самым распространённым типом «профессиональный донос», когда работники жалуются на своих коллег.

Жертвой как раз такого стал будущий нарком земледелия СССР Иван Бенедиктов. В 1937 году он только пришёл работать в Наркомзем, но стал быстро продвигаться по службе и этим, вероятно, вызвал недовольство коллег.

На него написали коллективный донос о «вредительской деятельности в наркомате» сразу три человека. Личность первого Бенедиктова не удивила, поскольку этот человек был известен своей привычкой к доносительству и впоследствии даже получил срок за клевету. Две другие фамилии, напротив, повергли молодого специалиста в шок.

«Это были подписи людей, которых я считал самыми близкими друзьями, которым доверял целиком и полностью», — вспоминал позднее Бенедиктов.

Его случай оказался необычным — он не привёл к аресту и другим серьёзным последствиям из-за того, что за перспективного сотрудника вступился лично Сталин. В противном случае будущего наркома, скорее всего, ждало бы серьёзное наказание, тем более он сам признавал некоторые ошибки в собственной работе, сделанные не по злому умыслу.Другой характерный пример «профессионального доноса» — письмо заведующего отделом печати и издательств ЦК ВКП(б) Бориса Таля на имя секретарей партии, в том числе Сталина. В послании, написанном в сентябре 1936 года, Таль потребовал уволить своего коллегу, члена редколлегии газеты «Известия» Льва Сосновского.

«При проверке работы редакции “Известий” бросается в глаза совершенно исключительное положение и права, которыми пользовался в газете Сосновский. Сосновский получал через “Известия” на своё личное имя тысячи писем, которые никем другим не просматривались, а поступали Сосновскому и совершенно бесконтрольно оставались в его личном архиве. Сосновский стал буквально собирателем контрреволюционных анонимок, гнусных пасквилей на советскую власть, собирателем просьб и жалоб арестованных контрреволюционеров, особенно троцкистов, в том числе и осуждённых за участие в террористических делах. Сосновский стяжал себе в “Известиях” славу “защитника” и советчика всех обозлённых и недовольных советской властью», — писал Таль.

Донос достиг своей цели: спустя полтора месяца Сосновского арестовали, а в июле 1937 года он был расстрелян. Вскоре после ареста журналиста Таль занял должность ответственного редактора газеты «Известия», но в дальнейшем его ждала та же судьба. Доносчика арестовали в декабре 1937 года и казнили спустя 10 месяцев.

Как расквитаться с врагом

Другой распространённый вид доноса — «бытовой». В этом случае доносчика и его жертву связывали не профессиональные, а личные отношения. Поводом для жалобы могло стать что угодно: ссора с приятелем, зависть к знакомому на любой почве, соперничество из-за женщины и т. д. Одним из самых распространённых сценариев был донос на соседа по коммунальной квартире, чтобы «освободить жилплощадь» и улучшить свои бытовые условия (которые, как правило, были довольно плачевными).

Некоторые доносили, чтобы поквитаться со старыми врагами. В 1932 году житель города Климовичи в Белоруссии Пётр Федорович пожаловался на своих знакомых, обвинив их в различных прегрешениях.

«Мирен Гомолко ездил с директором завода Клецко на районе и, возвратясь, говорил, что Клецко ему хвалился, говоря: "Мы, партийцы, заставили Сталина подписать распоряжение о свободной торговле". Мирен Гомолко мечтает о падении советской власти. Клецко принял Гомолку на службу, не изучивши его политических взглядов, хотя Клецко сам политически неграмотный. Он, будучи председателем ревтрибунала в 1918 году, меня содержал под судом 6 месяцев за то, что я разогнал уездную власть Керенщины и два раза ранил уездного комиссара Керенщины Белоусова», — писал Федорович.

В конце доноса он чётко, хотя и немного сбивчиво обозначил цель послания: «Да у таких Клецок заслужили вместо ордена Красного Знамени, да в дом заключения». Добился ли Федорович своего, неизвестно.

Жалобы далеко не всегда писали в НКВД, в обязанности которого входило рассмотрение таких писем. Адресатом часто выступал Сталин и другие первые лица, а также партийные, комсомольские и другие структуры, которые затем пересылали доносы в правоохранительные органы. Федорович, например, написал своё письмо Сталину, председателю Совета народных комиссаров Молотову, главе ЦИК Калинину и комиссару ГПУ Гвоздеву.

Наконец, ещё один тип доноса, который выделяют исследователи, — публичный. В этом случае порочащие человека сведения озвучивались не в письме, а на особом собрании, и личность доносчика сразу становилась известна всем. Трудовой коллектив выслушивал сообщение, обсуждал представленную доносчиком информацию и затем выносил свой вердикт. В некоторых случаях партсобрание даже передавало донос в правоохранительные органы.

В некоторых случаях публичный донос размещали в советской прессе. Пример такого подхода — статья Максима Горького «Литературные забавы», опубликованная 14 июня 1934 года в «Правде» и других центральных газетах.

«Жалуются, что поэт Павел Васильев хулиганит хуже, чем хулиганил Сергей Есенин. Но в то время, как одни порицают хулигана, — другие восхищаются его даровитостью, “широтой натуры”, его “кондовой мужицкой силищей” и т. д. Но порицающие ничего не делают для того, чтобы обеззаразить свою среду от присутствия в ней хулигана, хотя ясно, что, если он действительно является заразным началом, его следует как-то изолировать. А те, которые восхищаются талантом П. Васильева, не делают никаких попыток, чтоб перевоспитать его. Вывод отсюда ясен: и те и другие одинаково социально пассивны, и те и другие по существу своему равнодушно “взирают” на порчу литературных нравов, на отравление молодёжи хулиганством, хотя от хулиганства до фашизма расстояние “короче воробьиного носа”», — писал Горький.

Статья «Буревестника Революции» послужила сигналом к травле поэта. Его исключили из Союза писателей, а затем приговорили к реальному сроку за «злостное хулиганство». Свыше полугода он провёл в тюрьме.

В 1937 году Васильева снова арестовали — на сей раз по делу «террористической группы», якобы готовившей покушение на Сталина. Судьба поэта была предрешена: его расстреляли в Лефортовской тюрьме.

Поиск внутреннего врага

Доносы также иногда делят на «корыстные» и «бескорыстные». Вторые для исследователей гораздо интереснее, потому что мотивация доносчиков из этой категории сложнее и выходит за рамки получения материальных благ. Они не хотят добиться чего-то для себя лично (по крайней мере, напрямую), а пишут рапорты ради восстановления абстрактной справедливости.

«В Михайловском районе прокурор Остроконь преступник, — говорилось в доносе красноармейца Соколова из Запорожской области, — разоряет красноармейские семьи, расхищает колхозные продукты, ослабляет экономику колхозов, грубо поступает с жалобщиками. Жалобщики обслуживаются плохо. Часто прокурор отказывает в приеме жалобщикам, которые считают дальние километры. В рабочие часы занимается самоснабжением и личными делами. Пора проверить эту личность! Он повторяет 1933 год. Парень пошёл по другому пути, хотя громко кричит: “За Советскую власть”, а робит против Советской власти. Сигналов очень много, и народ волнуется».

У «безкорыстных» доносов были свои отличительные особенности — например, их авторы часто сохраняли анонимность либо использовали вместо подписи псевдоним-символ («свой», «партизан», «красноармеец», «член партии» и т. п.). Таким образом доносчик причислял себя к определённой социальной группе, лояльной к верховной власти.

По словам Бондаренко, практика доносительства — это в большой степени практика лояльности. «Это когда ты демонстрируешь государству и самому себе, на чьей ты стороне, что ты лояльный советский гражданин. Система настроена на поиск врагов, и ты, чтобы в этой системе выжить и преуспеть, тоже ищешь врагов», — отметил он.

Часть «безкорыстных» жалобщиков, очевидно, страдали манией доносительства и разоблачений (известно о заключённом Норильского лагеря НКВД Ковалёве, написавшем по меньшей мере 318 доносов), но, по оценкам исследователей, гораздо чаще их писали обычные люди, которые отчаялись добиться справедливости на месте и рассчитывали восстановить её таким способом.

При этом возникает один из главных вопросов, связанных с доносами в сталинскую эпоху: почему советские граждане так часто пользовались этим инструментом и как доносительство превратилось в обыденность?

Одним из факторов стало принятие в 1926 году новой, 58-й, статьи Уголовного кодекса. Она предусматривала наказание за «государственные преступления», к числу которых относилось «недонесение о достоверно известном, готовящемся или совершенном контрреволюционном преступлении». Многие опасались попасть под эту статью, и это побуждало проявлять излишнее рвение.

«Во второй половине 30-х годов критика ситуации в обществе, в политике, экономике сводилась к бесконечному поиску врагов, и общественная ситуация довольно естественным образом дрейфовала в сторону формулы "мы все вместе ищем врагов, потому что они нам мешают построить социализм, перестать голодать, страдать" и так далее», — отметил историк.

Свой вклад в нормализацию доносов, конечно, вносила и мощная пропаганда. Из радиоприемников и со страниц газет граждан постоянно призывали к бдительности и предупреждали, что враг никогда не дремлет. Заметная часть пропагандистских плакатов тех лет посвящена именно необходимости противостоять вредителям в своих рядах. О разоблачении шпионов, предателей и вражеских диверсантов снимали кино и ставили спектакли. Например, большую популярность приобрела пьеса «Любовь Яровая», в которой убеждённая большевичка сдаёт красным своего мужа-белогвардейца.

Советские граждане, как правило, верили партии и СМИ. Но больше всего влиянию были подвержены дети.

Дозорники

Символом доносительства в советскую эпоху по праву считается Павлик Морозов. История пионера, который в возрасте 13 лет якобы разоблачил преступления отца-кулака и был за это убит его родственниками, стала культовой в СССР. О нём слагали песни (в том числе знаменитый Сергей Михалков, который позднее участвовал в написании советского гимна) и поэмы, писали книги, ставили спектакли и даже оперу. При этом Морозов был лишь одним из многих детей-доносчиков.

В 1933 году, спустя год после гибели Павлика, газета «Пионерская правда» написала о новом герое — Мите Гордиенко из-под Ростова-на-Дону. Школьник доносил на своих односельчан, которые собирали опавшие колоски на колхозном поле (в то время уже действовал так называемый «закон о трёх колосках», по которому могли казнить даже за кражу нескольких зёрен). По одному из доносов арестовали двух человек, мужчину и женщину. Её в итоге приговорили к десяти годам лагерей, его — к расстрелу. Гордиенко за свой подвиг получил именные часы, пионерский костюм и подписку на газету «Ленинские внучата». Известен также Проня Колыбин, который в похожих обстоятельствах донёс на собственную мать. Женщина получила срок, а мальчика отправили отдыхать в Артек.

В августе 1934 года в журнале «Смена» рассказали о доносе пионерки Оли Балыкиной из Татарской АССР.

«Довожу до сведения органов ОГПУ, что в деревне Отрада творятся безобразия. Воровали и воруют колхозное добро. Например, мой отец Григорий Семёнович вместе с Кузнецовым, бригадиром первой бригады, и сродником, кулаком Фирсовым В. Ф., во время молотьбы и возки хлеба в город Спасск воровали колхозный хлеб. Ночью, когда все засыпали, к отцу являлись его друзья — бригадир Кузнецов Кузьма и Фирсов В. Все трое отправлялись воровать. Бригадир Кузнецов всё время назначал моего отца в Спасск к колхозным хлебам. Воза всё подвозили к нашему двору. Эти мошенники с возов брали хлеб. А в воза насыпали землю весом столько, сколько брали хлеба. Хлеб прятали в пустой избе, потом его продавали», — утверждала девочка.

После её доноса на скамье подсудимых оказались 16 человек.

Балыкин и Фирсов получили по 10 лет заключения строгого режима, остальных обвиняемых приговорили к разным срокам исправительных работ.

Поступок Оли Балыкиной стал примером для нового движения дозорников, которое по сути представляло собой кузницу пионеров-осведомителей. Детей учили следить за всеми подряд — за односельчанами, собирающими на уже убранных полях колоски для своей голодающей семьи, ненавистными советскому строю кулаками, за соседями и родителями. Даже появилась книга «Юные дозорники», представлявшая собой инструкцию по правильному доносительству. В ней пионерам объясняли, как выявлять врагов народа и куда о них сообщать. Согласно одной из рекомендаций, донос следовало лично отвести на железнодорожную станцию и опустить в почтовый вагон проходящего поезда, чтобы враги не смогли перехватить письмо на почте.

Рупором движения была «Пионерская правда». Её редактор Андрей Гусев якобы даже ставил пионерам в пример мальчика, донёсшего на директора школы, который задал детям антисоветскую задачку: «Всего в селе было 15 лошадей, а когда люди вступили в колхоз, то 13 лошадей сдохли. Сколько лошадей осталось?». Дальнейшая судьба педагога неизвестна, но, по словам Гусева, его привлекли «к суровой ответственности» как классового врага.

Доносы оставались распространённым явлением почти до распада СССР, но считается, что эпидемия пошла на спад после смерти Сталина. При этом и во время правления «вождя народов» власти периодически старались понизить степень всеобщего доносительства. Например, в 1939 году на XVIII съезде партии с высокой трибуны было объявлено о борьбе против клеветников, которые пишут наветы на честных коммунистов. Член Политбюро Андрей Жданов заявил, что «в некоторых организациях клеветники настолько распоясались, что кладут ноги на стол». Это было явным сигналом сбавить обороты кампании по поиску внутренних врагов.

По оценке многих современных специалистов, наибольшую ответственность за волну доносительства несут не обычные люди, а руководство страны, приложившее немалые усилия для создания в обществе атмосферы всеобщей подозрительности. Бондаренко отмечает, что долгое время пониманию того, что такое государственный террор, противопоставлялась идея о том, люди «сами на себя доносили». «Вопрос даже не в том, что число (четыре миллиона доносов, упомянутых у Довлатова. — “Секрет”) неправильное — оно более или менее взято с потолка, — а в том, как устроена ответственность и дискуссия о проблеме. Механизм идёт от государства, а не от людей...»

-----------

Вот ещё выдержка из книги А.В. Драбкина «Фронтовые разведчики. Я ходил за линию фронта»:

«Во второй половине пятидесятых годов, когда я работал в прокуратуре, началась волна реабилитаций по делам репрессированных в 1937–1940 гг. Людей в прокуратуре для пересмотра дел не хватало, и нас «бросили на подмогу» группе, официально занимавшейся этим вопросом. Каждый день, утром, секретарша разносила нам, по столам прокурорских работников, стопки папок с делами расстрелянных, на решение о реабилитации. Я читал эти дела, и волосы вставали дыбом. Дела тонкие, всего 7–9 подшитых бумажек, донос, постановление об аресте, протоколы двух-трех допросов, а в конце бумага с постановлением ОСО, суда или трибунала о расстреле и еще одна, обязательная — о приведении в исполнение. И все… и нет человека…

Дела, почти все, за малым исключением, — насквозь липовые, но больше всего поражало обилие доносов, с дикими обвинениями, например, такими: «Читал газету „Правда“ и при этом ехидно улыбался». Дальше — «раскрутка» по 54-й статье УК УССР и «высшая мера социальной защиты».

И когда я понял, за что (а главное — сколько!) безвинных людей погубили по воле и во имя «вождя народов», то я прозрел, мне стало страшно — я не мог до конца понять, почему наше поколение было настолько слепым и одурманенным, ведь мы умирали в бою не только за Родину, но и за этого деспота и тирана тоже…» ...

Источник: https://m.vk.com/wall398919334...