Около закрытой калитки храма стояли люди. Их было четверо. Один уверенно, залихватски стоял на высоком протезе, держа в руках деревянную трость, мол, вот как мы умеем! У другого была на перевязи рука, забинтованная до кисти включительно.
Еще двоих я сразу не рассмотрел, поскольку они стояли ко мне спиной. Но тот же знакомый антураж - камуфляжные штаны, футболки цвета «хаки» и высокие берцы, которые никак не хотели меняться на кроссовки и шлепанцы.
Двое курили, а увидев меня, смутились и по-пацански спрятали окурки.
- Здравствуйте, вы в храм? - с улыбкой спросил я.
- Да. Свечи поставим. Записки напишем. И благословите нас, отец, - сказал старший из них, не по возрасту - по уважению. Это у него была забинтована рука.
Я открыл калитку, поднялся по ступенькам, затем открыл храм и пропустил бойцов внутрь впереди себя.
Ребята перекрестились и вошли.
- Я могу узнать ваши святые имена? - спросил я.
Они заулыбались, переглянулись и представились:
- Александр. Александр. Александр. И Александр.
- Как же вы друг друга в бою зовете? - ахнул я, и тут же вспомнил, что у бойцов есть позывные.
- Позывные, - подтвердил старший. - А по-гражданке я - Александр, вот Санька, вот Сашок, а это Шурка.
Улыбчивый «Шурка» был единственным блондином из всех. И ростиком был маловат. Вспомнился Шурик из «Кавказской пленницы».
Александр строго сказал:
- Сначала нам нужен крестик для Санька. Потерял в последней передряге. Сгорела веревочка.
Я зашел в церковную лавку, достал крупный крестик и кожаный ремешок. Саня склонил голову, и я надел крестик ему на шею, где были хорошо заметны следы ожогов.
- Вы откуда, ребята? - спросил я, благословив каждого.
- Кубань, Сибирь, Крым и Подмосковье, - ответил старший.
А Сашок, тот, который на протезе, вздохнул и сказал тихонько:
- Вижу плохо. Можно, я вам подиктую, а вы запишете наших на панихиду? Не смог заранее.
- Да, конечно, - кивнул я и открыл личный блокнот.
Вы не поверите, но, не заглядывая ни в какие записи, Сашок на одном дыхании выдал более восьмидесяти имен. Он только три раза «споткнулся» и попросил меня вычеркнуть имя, горько констатируя:
- Не православный…
Печаль коснулась каждого лица. Каждый переживал что-то очень личное, очень тяжелое.
- Ребята, давайте сейчас и помолимся. Есть время?
- Да, - строго сказал старший. - Это хорошо. Это правильно.
Общими усилиями они написали о упокоении еще примерно пятьдесят имен со сродниками. Я облачился, зажег кадило и начал служить панихиду.
Примерно к середине я физически почувствовал, что в храме полно народу. Нет, никто не вошел. Были только я и четыре Александра. Но с нами была невероятная сила. Целое подразделение бойцов, а может, ангелов, молилось вместе с нами.
«У Бога все живы», - эту мысль я, как никогда четко, прочувствовал тем святым утром.
- Вы придете на исповедь и причастие? - спросил я.
- Не здесь, - с сожалением ответил Александр. - Саня с Шуриком возвращаются в часть. Мы их проводим до Джанкоя. Там у нас будет четыре дня. Как раз в воскресенье пойдем в храм. А мы с Сашком - снова по больничкам.
Они поставили свечи и приложились к иконам, а у Распятия те, кто мог, стали на колени.
Я чуть не плакал, снова благословляя их:
- Александр. Александр. Александр. И Александр.
- Отец! Мы хотим вернуться к вам. У вас очень красиво и душевно. После войны приедем, - Александр обернулся на собратьев, и они молчаливо кивнули.
Я дал свой номер телефона, рассказал, что мы тоже занимаемся реабилитацией. Ребята поблагодарили, склонили головы и ушли.
А я записал в Синодик на странице с именами для сугубой молитвы: «О здравии воинов Александра, Александра, Александра, Александра».
Господи, милости прошу! Укрой их от пуль, осколков и снарядов! Защити от рыщущей по нашей земле вражеской нечисти! Даруй нам всем Победу! А тем, кто не вернётся в строй, дай сил любить, прощать и молиться!
Я молился и понимал: лучшее, что могу сделать, - вверить их Господу. Я так и сделал.
Слава Богу за все!
Оценили 40 человек
83 кармы