До того, как меня пригласили преподавать языки в Московской духовной семинарии, я был учителем в советской школе, где преподавал русский язык и литературу.
В какой-то момент мне ласково сказали, что мне стоит заняться научной работой, что мне к детям нельзя, так как мой нестандартный подход к обучению их не устраивал.
«Нам нужно, чтобы у детей вместо мозгов была матрица, а вы пробуждаете в них личностное начало».
Тогда я, как и многие в то время, оказался в невооруженной охране – я сторожил Дом культуры энергетиков на Раушской набережной, напротив Кремля. Работал сутки через трое. Днем там проходили собрания комсомольцев, а ночью я провожал всех, закрывал ворота и оставался один. И тут-то все и начинается.
Оказалось, что это здание Дома культуры — древний храм. Когда мы, сторожа, проверяли этажи и спускались в подвал, я заметил сводчатые арки из древних кирпичей с печатями. Поскольку я уже посещал Божий храм, мне стало ясно, что это церковь Господня.
Представьте себе: храм, не используемый по назначению, разрушен, а там — собрания, дискотеки, яркие огни, молодежь прыгает под оглушительные звуки, уверяя себя в своем происхождении от шимпанзе, а я сижу в своей маленькой конуре из плексигласа и молюсь.
Когда я впервые заступил на дежурство, коллега предупредил меня:
— Артемий, имей в виду, у нас по ночам неспокойно.
Я, молодой учитель русского языка и литературы из семьи технических служащих, спросил, что именно он имеет в виду. Он ответил, что я узнаю, когда буду дежурить:
— У нас тут никто не задерживается долго.
— Но вы же задержались.
— Да уже нервы сдают, — и он из-под банкетки топор вынимает.
— Вы что, Раскольников что ли?
— Я в школе учился плохо, «Преступление и наказание» не читал. А топор мне нужен, потому что у нас тут приведения!
И я понял, что это за привидения. Раз это храм, раз здесь все подряд пляшут и всякие слова произносят, значит эти самые бесенята продолжают свои отчетно-выборные собрания по ночам. И мы, сторожа, должны к этому прислушиваться.
Я подошел с научной обстоятельностью и принес с собой святую воду. Как только все ушли, я почувствовал холодок на душе. Со святой водой я прошел по всем этажам, напевая «Богородице Дево, радуйся, Благодатная Марие, Господь с Тобою; благословена Ты в женах».
И я так разошелся, что, когда пришел в Голубую гостиную, там даже налил немного воды в рояль, чтобы бесам не было места для концертов. Начертал кресты карандашиком незаметно, маслицем помазал – все как по науке, следуя примеру преподобного Серафима Саровского.
И вернулся в свою каморку, на банкеточке расстелил себе. Я как бы сплю, но сердце мое продолжало бдить: «Господи Иисусе, помилуй». Утром меня сменял этот самый господин с топором. Он спросил:
— Ну что, Артемий, как тебе?
— Все спокойно.
— Как спокойно? Чем защищаешься?
— Молитвой.
На тот момент стоял 1984 год. Он вдруг сказал:
— Ты что, в Духовную академию собираешься?
Как он это ляпнул? Я-то не собирался, а через год уже там оказался. Как говорится, и через ослицу воля Бога открывается.
— А ты мне можешь написать эту молитву?
— Да, конечно, только пользоваться надо благоговейно.
Я записал: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного».
— Что это за «мя»?
— Это стяженная, супплетивная форма личного местоимения «меня» в винительном падеже единственном числе.
— Понял.
Через неделю мы снова встретились, и он рассказал:
— Артемий, молитва улетела.
— Как?
— Я положил ее на стол, одной ногой нащупываю топор, засыпаю – утром молитвы нет.
— Да брось ты.
— Вот тебе крест.
Тут уже миссионерская работа пошла. Я говорю:
— А в течение дня никаких блинчиков не пекли?
— А я по-другому не умею изъясняться.
— Вы знаете, из одного источника сладкая и горькая вода течь не может. Либо молитва, либо ваши подзаборные, простите, эпитеты.
— Понял. Ты далеко пойдешь.
Божий был человек. Возможно, сейчас уже и батюшка, не знаю.
* * *
Текст основан на видео с канала «Фонд Архангела Михаила».
Оценил 31 человек
70 кармы